Я слышу, как в спальне Джоша и Лауры в душе льется вода, пока сама истово пробираюсь между коробками Сары. Понимаю, что не в силах остановить Джоша и Лауру, если они все-таки решат убрать их, но ведь как-то я должна этому помешать. Я запрыгиваю в коробки и начинаю там вертеться, переходя от одной к другой, выталкивая их содержимое на пол своим упитанным животом. Обычно я не приемлю даже мысли о том, чтобы доставать вещи из коробок, где им самое место, но сейчас особый, непредвиденный случай. Сейчас нужно волноваться о более важных вещах.
Неожиданно краем левого глаза я замечаю на полу крысу! Крысу! Огромную черную крысу с горящими красными глазами и длинным, тощим хвостом! Я не видела крыс (только в кошмарах) с того самого дня, когда потеряла своих братьев и сестер и когда мы с Сарой нашли друг друга. Я знаю, как легко я могу убить мышь, но крыса — совершенно другое дело! К тому же эта крыса — просто гигантская! Я поворачиваюсь к ней мордочкой, шерсть моя вздыблена, отталкиваюсь задними лапами и прыгаю, сбивая набок одну из Сариных коробок. Раздается ужасающий хруст. Сердце мое колотится, в комнате неожиданно становится очень светло, и я чувствую, что черные центры моих глаз сузились до невозможности.
Крыса не шевелится. Она просто сидит, совершенно неподвижно, даже усы не дергаются. Я подкрадываюсь к ней — спина моя все еще изогнута, а шерсть топорщится — и бью ее правой лапой по голове, тут же отскакивая назад. Но крыса продолжает сидеть неподвижно. Я опять медленно подкрадываюсь к ней, бью по голове, но та не шелохнется. На этот раз, когда бью, я на секунду задерживаю лапу. Крыса странная на ощупь. Моя шерсть начинает успокаиваться. Это не настоящая крыса. Подделка из чего-то мягкого и упругого.
Я слышу, как по лестнице поднимается Лаура.
— Пруденс, у тебя все хорошо? — окликает она. — Что здесь за шум? — Если я испугалась, когда увидела фальшивую крысу, что уж говорить о Лауре! Когда она входит и видит сидящую посреди комнаты крысу, ее лицо становится абсолютно белым и она кричит!
Я знаю, что фальшивка ничего ей не сделает, но все равно бросаюсь на защиту Лауры, давая ей понять, что ни одна крыса — живая или нет — к ней и близко не подойдет, пока я здесь!
Лаура так пронзительно визжит от ужаса, что ее слышит находящийся в душе Джош. Вот он, видимо, отдергивает занавеску, а потом топает по коридору.
— Лаура! — кричит он. — Лаура, что произошло? Что?
Джош вбегает в мою комнату и останавливается. С него продолжает капать вода, одной рукой он придерживает на талии полотенце. В другой сжимает бейсбольную биту, которую обычно держит у себя под кроватью. Но Лаура уже смеется, хотя и дышит тяжело, прижимая руку к месту, расположенному прямо над сердцем, которое, по-видимому, колотится, как у меня.
— Господи боже! — восклицает она. — Я подумала, что увидела крысу! — Она опускается на корточки, одной рукой поглаживает меня по голове, другой берет фальшивую тварь, чей резиновый хвост свисает у нее с руки.
— Что это? — спрашивает Джош.
Лаура вертит крысу в руке.
— Мама приносила из студии грамзаписи много добра. Чаще всего какую-нибудь ерунду — гелевые свечки, цепочки для ключей — и дарила ее мне. Это «чудо», — Лаура берет крысу за хвост, — она, наверное,получила, когда на компакт-дисках выпустили альбом «Горячие крысы».
— Фрэнка Заппы, — улыбается Джош, поворачивается и прислоняет бейсбольную биту к стене, потом убирает упавшие на глаза мокрые волосы. — Великий был альбом.
Лаура встает и смеется.
— Только не для меня. Эта вещь провела в моей комнате один-единственный день. Среди ночи я проснулась в полной уверенности, что вижу на комоде крысу. Маме пришлось несколько часов успокаивать меня, чтобы я опять смогла уснуть. На следующее утро она отнесла ее назад в магазин.
Я глаз не свожу с фальшивой крысы, свисающей с рук Лауры, когда Джош свободной рукой — не той, которой придерживает полотенце, — обнимает жену за плечи.
— Отдай ее Пруденс, — советует он. — По-моему, она хочет с нею поиграть.
Лаура кладет голову ему на плечо и поднимает на него глаза.
— Думаешь? — Теперь и Джош смотрит Лауре в лицо. Не отрывая взгляда от мужа, она бросает в мою сторону фальшивую крысу. — Держи, Пруденс, — бормочет она.
Джош продолжает обнимать Лауру за плечи, когда они выходят из комнаты. Я несколько раз вонзаю когти в фальшивую крысу. Но сейчас меня интересуют вовсе не глупые игрушки.
Глава 10
Лаура
В метро всем бросалась в глаза странного вида женщина средних лет. Невысокая, но крепко сбитая, с волосами цвета карамели и красными ногтями, настолько длинными, что они немного загибались где-то через сантиметр от кончика пальца. Она что-то горячо говорила стоящему перед ней мужчине. Он тоже был средних лет, высокий и худощавый, голова его казалась слишком большой для такого тщедушного тела. И она немного клонилась к женщине, как начинающий поникать на стебле цветок. «La gente cambia[18], — сказала женщина, тыкая ему в лицо красным ногтем. — La gente cambia». А потом добавила на английском с ужасным акцентом: «Ты меня не знаешь. Ты меня совсем не знаешь». Мужчина в ответ только время от времени печально качал головой. То ли потому, что ее реплики имели непосредственное отношение к нему (неужели эта зрелая пара ругается прямо в вагоне метро?), то ли просто задумавшись о переменчивой тайне человеческого сердца. Этого Лаура, сидящая в другом конце вагона, понять не могла.
Они держались за стальной поручень над головой, временами немного раскачивались, теряя равновесие, в такт движениям поезда, но больше их разговору ничего не мешало. Всех окружающих Лауру людей, и тех, кто сидел, и тех, кто стоял, знобило из-за слишком прохладного кондиционированного воздуха. Все они что-либо набирали на своих смартфонах (Лауре тоже бы следовало заняться телефоном, но она его не доставала) или вертели в руках медиаплееры «Эпл». Многие бездумно таращились перед собой. Поезд остановился, и горячий, зловонный воздух станции со свистом ворвался в открытые двери вместе с черноволосым мужчиной в форме официанта. Стоял удушливый июльский день, и у него под мышками белого пиджака выступили расплывчатые желтые круги. Он вкатил в вагон тележку, покрытую льняной салфеткой, под которой стояли завернутые в полиэтилен блюда с фруктами и выпечкой, салатами из макарон, бутербродами. «Кто-то еще обслуживает встречи в нерабочее время, — подумала Лаура. — И у кого-то еще хватает денег на подобные изыски». Люди, которым пришлось потесниться, чтобы влезла тележка, поглядывают на официанта с глухим раздражением, а он отвечает им неопределенным извиняющимся выражением на блестящем от пота лице: «Прошу прощения, но мне тоже нужно работать». Потом все возвращаются к прерванным занятиям, женщина с длинными красными ногтями продолжает беседовать с тощим мужчиной, даже когда угол тачки вонзается ей в бедро.
Лаура признает: женщина права. Люди меняются. Или, может быть, с течением времени просто начинаешь обращать внимание на другие вещи. Она размышляла о том, как разительно за последние несколько недель изменился Джош, — с тех пор, как занялся спасением студии звукозаписи «Альфавилль» и всего многоквартирного дома на Авеню «А». Кроме того, Лаура вынуждена была признать с неохотой человека, который раньше намеренно закрывал глаза на неприятную правду и которому теперь пришлось столкнуться с этой правдой лицом к лицу, что эти изменения происходили медленно, в течение нескольких месяцев. Раньше она считала, что Джош защищен от тех превратностей судьбы, которые преследуют таких людей, как она. Чьи жизни сложились не так удачно. Теперь она понимала, что по различным мелочам, незначительным жестам, оброненным мимоходом словам должна была раньше заметить — ее муж очень расстроен. А Джош, которого она видит последние пару недель, — это вновь тот уверенный, энергичный, занятый любимым делом парень, с которым она познакомилась полтора года назад.
Она была убеждена, что его интерес к этому зданию через пару дней ослабеет. Но Джош, напротив, всего себя посвятил этому делу: он бесконечно кому-то звонил, создал блог и завел страничку на «Фейсбуке», беспрестанно отсылал куда-то электронные письма. Он и племянников приобщил к этому делу: раз в неделю он привозил их домой, чтобы скрепить вместе газетные вырезки и информационные листы, которые потом они упаковывали и отправляли по почте репортерам, музыкальным журналистам, членам городского совета, конгрессменам — всем тем, кого это могло касаться. Даже Пруденс принимала участие в этой бурной деятельности: она неожиданно запрыгивала на небольшой складной столик, который Джош поставил в своем и без того тесном кабинете (для этого ему пришлось убрать несколько ящиков в свободную спальню), и разбрасывала в разные стороны аккуратно сложенные стопки бумаг.
