Стремление к поиску истины и просветительству не затихало и в следующих двух поколениях; критическое направление в библе-истике успешно развивалось, достигнув кульминационной точки к началу Первой мировой войны [118]. Одним из наиболее известных представителей этого направления был Артур Древе [119], составивший свой корпус убедительных доказательств позднего происхождения мифа о Христе (см. переработанное издание именно так и названной книги 1921 года). Кроме несоответствия созданного образа Иисуса духу времени, в которое этот образ был помещен, Древе подчеркивал психологические несоответствия в фигуре Христа, незнание создателями этого образа психологии людей той эпохи, а также исторические противоречия: Ирод, при котором должен был родиться Христос, умер уже в 4 году до н. э., а сирийский наместник тех дней Кирений исполнял свои обязанности вовсе с 7 по 11 годы н. э. [120].
Расцвет деятельности Иоанна Крестителя должен был прийтись на правление в Абилене тетрарха Лизания, который на самом деле умер в 36 году до н. э., к тому же Абилена никогда не была тетрархией. Анна и Кайяфа якобы одновременно были первосвященниками, но первосвященник мог быть только один. Судя по описанию Флавия, царь Ирод I был достаточно гуманным человеком, и уж ни в коем случае он не стал бы устраивать «избиение младенцев» (Древс, с. 33). В общем, авторы, писавшие Евангелия, не имели представления о действительной истории и образе жизни людей древней Палестины. Не были они знакомы и с реконструкциями историков эпохи Возрождения. Итак, верхняя и нижняя границы времени написания Евангелий обозначились: «выше» поздней античности и «ниже» Ренессанса. Мое первичное подозрение падает на эпоху от X до XIV веков.
Тщетное долгое ожидание возвращения Спасителя (например, ожидание скорого его возвращения в Евангелии от Марка, 13, 7-13) должно было превратить христианство, буде таковое существовало уже в античности, в посмешище. Неисполнение предсказания в течение многих поколений должно было повлиять на христиан, и если и не уничтожить, то полностью изменить их учение. Только ретроспективные предсказания – тем более, когда сама ретроспектива вымышлена и отнесена в прошлое на почтительное временное расстояние – оказываются якобы верными. Разрушение персами Иерусалимского храма должно было вызвать огромный поток беженцев, распространивших по всей Европе новые идеи; ими, скорее всего, и был дан импульс к написанию Евангелия. Кроме этого, их естественное желание отвоевать Святые Земли приблизило эпоху крестовых походов [121].
Уже первый христианский мученик, Степан, нес пропагандистскую нагрузку: рискуя жизнью, он предпринял попытку отвратить иудеев от культа храма. Этому можно найти соответствие в византийском иконоборчестве, идеология которого зародилась одновременно с набирающим силу исламом и с первыми попытками размежевания с иудаизмом и самоопределения европейских христиан. Речь идет, следовательно, примерно об XI веке [122].
Древнейшие христианские тексты представляли собой собрания афоризмов, вложенных с течением времени в уста Спасителя. Ориген, один из ранних «Отцов церкви», знал множество Христовых изречений, не имеющих соответствия в канонических Евангелиях. Мусульманами записана добрая сотня только им известных высказываний, которые они приписывают Христу (собраны Аси-ном Паласиосом).
После попыток перепроверить евангельские цитаты в произведениях средневековых авторов, я вынужден с сожалением констатировать, что, в основном, встречается либо не совсем внятное цитирование, либо цитата стоит в тексте, который, судя по впечатлению, написан или, по меньшей мере, переписан лишь в эпоху Возрождения. Кроме того, в Новом Завете встречаются чрезвычайно подозрительные с точки зрения содержания места: маловероятно, чтобы Павел поехал в Дамаск с целью преследования христиан, как об этом сообщается в Деяниях апостолов (Евангелие от Луки, гл. 9). Скорее всего, он, согласно древнейшей традиции, ожидал там возвращения Христа. Вообще, в древнем мире Дамаск, как город Ветхого и Нового Заветов и Страшного суда, имел настолько большое значение, что первые исламские калифы, Омейяды, сделали его в VII веке своей столицей. А вот упоминание в Евангелиях Назарета можно смело зачислить в разряд недоразумений: как город Назарет появился только в эпоху крестовых походов.
В многочисленных противоречиях Евангелий и Посланий отражаются дискуссии находящейся в процессе становления господствующей церкви, выросшей из различных противоборствующих духовных течений. Иногда одни послания Павла комментируют другие послания Павла (Детеринг, 1995), причем и те и другие написаны не им. Три так называемых «пасторальных послания» (два – к Тимофею и одно – к Титу) принадлежат еще одному автору, который не знает ни жизненных обстоятельств вымышленного персонажа по имени Павел, ни прежних его вероучительных высказываний. Первоначально, скорее всего, они задумывались для других целей, а не для фальсификации «Посланий» Павла.
Сведение текстов Нового Завета в единый Канон должно было удовлетворить обе партии: последователей Петра и последователей Павла. То есть в него на общих основаниях, без расстановки приоритетов, вошли все важнейшие положения обеих сторон. В этом-то и состояла цель канонизации: создать сложные, таинственные, не поддающиеся интерпретации (и, стало быть, интерпретируемые богословами каким угодно образом) тексты трудно определимого авторства. Для утверждения и окончательной правки Канона средневековая церковь создала ересиологические сочинения (например, Иринея), в которых явно отражаются позднейшие теологические дискуссии.
Если мы обратимся к аргументам дискутирующих сторон, то нам (с удивлением) придется признать, что темы дискуссии никак не могли принадлежать – как это утверждается – античности: они возникли только во втором тысячелетии.
Первый результат анализа: мистерии
Христианская церковь сформировалась как ответ на распространение в Центральной Европе иудаизма. Поскольку иудейская Тора являлась неоспоримо священной книгой, христианам в срочном порядке потребовалось создать соответствующий документ. Интенсивный духовный процесс XI века должен рассматриваться как попытка противодействия зарождавшемуся почти одновременно с христианством исламу и усилению в Центральной Европе иудейского влияния. Значение Торы еще больше усилилось в связи с духовным движением караимов. И слово «караим» [123], и название священной книги ислама возникли от семитского кара = читать. Составление Корана и Нового Завета стало прямым следствием присутствия и распространения Торы. Взаимовлияние этих книг очевидно, хотя и отрицается повсеместно. Так, в борьбе и соперничестве, во взаимном «подзадоривании», зарождалась сложная догматика трех монотеистических религий [124].
У иудеев с их Торой и с вымышленными «историями предков» было огромное преимущество. Коран, сложенный из древних сирийских и эфиопских молитв и песнопений, был дополнен видениями пророка Аравии (Люлинг, 1974).
Христианам тоже пришлось обратиться к имеющимся уже текстам, а именно – к уже существовавшим тогда свиткам мистерий. В них, в гностической манере, уже была представлена тайна умирающего и возрождающегося юноши.
Изначально мистерии были чисто языческим обрядом проводов покойного, чья душа при помощи этого действа вводилась в потусторонний мир. Проводник души ( психопомп) спускался с ней в преисподнюю и знакомил ее с новыми условиями существования. Отголоски этого обряда узнаваемы в Евангелии от Никодима, в «сошествии Христа во ад», где Христос спасает некоторые некрещеные души, но лишает надежды на спасение остальные души, собственноручно опечатав преисподнюю. Так образуется некое новое междумирье (подобие античного преддверия ада) для спасшихся душ, не могущих войти в рай (то, что это – позднее изобретение, мы узнали из главы о чистилище).
Образцом для «сошествия во ад» послужило древнее культовое действо, сопровождавшее смерть короля: усопший подходил к вратам подземного царства, просил позволения войти и, после некоего испытания, получал разрешение на вход. Ранние пасхальные действа всегда происходили на могиле; часто этим целям служила специально вырубленная в камне могила в форме человеческого тела, как, например, в скальной формации Экстерн-штайнен [125].
Для погребальных представлений – рассчитанных, кстати, только на самых близких родственников покойного – строили здания; их можно рассматривать как прообразы романских церквей. Ступени (на которых сидели или стояли участники и зрители) окружали «сцену» – возвышение, позже превратившееся в христианских церквях в алтарь. Оно было отгорожено щитами с входами и просто свободным пространством между ними, позволявшими видеть, что происходит за щитами. Щиты эти превратились впоследствии в алтарную перегородку, а затем и в иконостас.
