Душа вырвалась из ночи. То, что в ней теперь происходит, намного сильней, чем можно выразить словами. Возгласы тоски «О!» и «Как!..» пытаются найти этому выражение. Поэтому святой колебался исполнить просьбу своей духовной дочери Анны де Пеньяло-са и объяснить эти четыре строфы. Он чувствовал, как недостаточен язык, чтобы объяснить нечто совершенно духовное и глубокое. Но через некоторое время он решил, что Господь «раскрыл его разум и наделил теплотой» и даже побудил его к этой работе.
«Некоторая теплота!» Действительно, возникает впечатление, что не только четыре строфы песнопения, но и все объяснение является вспышкой «Огня живой любви». Так и мы можем только со святой робостью приблизиться к этим Божественным тайнам в глубине избранной души. Но после того как завеса была однажды приподнята, об этом более нельзя молчать. Здесь перед нами то, о чем ни «Восхождение», ни «Ночь» – в том виде, в котором они дошли до нас, – не сообщают: душа у цели долгого крестного пути, в блаженном единении.
Ранее было сказано, что даже первые тексты составлены тем, кто уже пришел к цели. Песнь о Темной ночи едва ли можно понять иначе. Но в объяснениях этих строф св. Хуан возвратился в то время Ночи и так описал ее, как если бы был все еще объят ею. Лишь забегая вперед, он сказал кое-что о цели. Теперь же святой погрузился в ослепительный свет утра воскресения. Если он все еще говорит о Кресте и Ночи, то только оглядываясь назад. И именно такой взгляд назад придает этому тексту большое значение для нас: новая жизнь родилась из смерти, величие воскресения – награда за верность в Ночи и на Кресте. Так «оплачивается каждый долг».
Душа «чувствует, как из ее глубины пробиваются потоки воды живой», и ей кажется, что она «так действенно преобразилась в Боге, так сильно охвачена Им и так изобильно наделена дарами и добродетелями, что теперь лишь тонкая нить отделяет ее от вечного блаженства». Если то нежное пламя любви, что пылает в ней, охватит ее целиком, она «словно будет преображена в сладчайшем и мощном величии», она считает, что тогда разорвется нить земной жизни, и ей не хватает всего лишь самой малости, чтобы овладеть вечным блаженством и жизнью вечной. Она совершенно исполнена сильнейшего желания и молит об освобождении от смертной оболочки.
Огонь живой любви – это Святой Дух, «Которого душа ощущает в себе… все больше, как огонь, который сжигает ее и преображает в блаженную любовь», но, кроме того, «и как огонь, который исходит из нее самой и… вырывается языками пламени. Когда это пламя вспыхивает, то погружает душу в блаженство и оживляет ее неким видом Божьей жизни». Святой Дух вызывает в душе горение любви, в котором воля души вместе с Божественным огнем превращается в одну-единственную любовь. Преображение в любви – это облик, постоянное состояние, в которое переходит душа, огонь, который постоянно горит в ней. Ее же действия – это «пламя, поднимающееся из огня любви и тем выше поднимающееся, чем ярче горит огонь единения». В этом состоянии душа не может действовать сама. Все действия в ней вызывает и совершает Святой Дух, а потому они совершенно Божественны. Вот почему каждый раз, когда взметается пламя, ей кажется, что она сейчас же будет награждена вечной жизнью: «Она возносится к Божественному действию в Боге». При этом преображении в пламени любви ей сообщают Себя Отец, Сын и Святой Дух, она настолько приближается к Богу, что схватывает проблески вечной жизни, у нее появляется ощущение, что это и есть вечность.
Пламя Божественной жизни касается души с нежностью Божественной жизни и ранит ее так сильно в самой ее глубине, что она полностью растворяется в любви. Как здесь еще можно говорить о ране? Действительно, эти раны «подобны ярчайшему пламени нежнейшей любви», игре Божественной мудрости, «огоньку нежнейших прикосновений, через которые душу неустанно настигает тот огонь любви, что всегда в движении».
Это происходит на «глуби сердца сокровенной», куда не могут проникнуть ни сатана, ни чувственность, а потому совершается спокойно, сущностно и благодатно. «Чем нежнее и глубже нечто, тем оно чище, а чем больше чистота, тем богаче, чаще и полнее сообщает Себя Бог и тем глубже наслаждение и радость души… Бог совершает все. Душа ничего своего не отдает». Из самой себя она может действовать только с помощью телесных чувств. Но от них она в этом состоянии уже совершенно удалена, «а потому… она ограничивается тем, что принимает от Бога. Он один может на глубине души… без посредничества чувств совершить Свой труд и привести душу в движение…». Потому все движения души Божественны, являются действиями Бога, но также и действиями души. «Ибо Бог производит их в ней и с ней, в том, что она дает свое согласие на них».
Если душа говорит, что Святой Дух ранил ее в самой глубине, тем самым она подразумевает, что в ней есть также менее глубокие места, соответственно степеням Божественной любви: теперь же ее сущность, ее действенность и сила затронуты и охвачены. Она не хочет утверждать, «что это происходит так же сущностно и совершенно, как в блаженном созерцании в иной жизни…». Она говорит так, «чтобы выразить изобильную полноту блаженства и упоения, которые она ощущает, когда Святой Дух наполняет ее благодатью. Это блаженство тем больше и глубже, чем сильнее и сущностней душа преображается в Боге». Здесь это происходит не так совершенно, как в вечной жизни. «Возможно, привычная любовь души в этой жизни может быть такой же совершенной, как и в будущей, но не ее плод и действенность…». Состояние, однако, так похоже на то, которое будет в иной жизни, что душа, пребывая в убеждении, что это оно и есть, решается сказать: в самой глубине моей души. У кого нет опыта в подобных вещах, тот может считать это преувеличением. Но «Отец света, у Которого длинная рука… и она дарит благословение в полноте… не отказывает душе, проверенной в огне горя, испытанной и очищенной и сотворенной верной в любви, именно во имя этой верности уже в этой жизни исполнить то, что заповедал Сын Божий: «…Если кто любит Меня… Мы [Святая Троица] придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин 14, 23). Это сотворение обители состоит в том, что разум освящается Богом в мудрости Сына, воля в блаженстве наполняется Святым Духом, а Отец мощно и глубоко погружает душу в пропасть Своей любви». В душе, в которой горит живой огонь любви, Святой Дух совершает нечто более возвышенное, нежели сообщение любви и преображения. «Одно подобно жару угля, другое же подобно жару, в котором огонь не просто горит, но высоко возносится, как живое пламя». Простое единение подобно «огню Божьему на Сионе» (ср. Ис 31, 9), то есть воинствующей Церкви, в которой огонь любви еще не до конца разгорелся; любовное единение подобно «горнилу в Иерусалиме» (ср. Ис, там же), – миру в торжествующей Церкви, где этот огонь, как в огненной печи, горит в совершенной любви. Душа еще не обладает совершенством неба, но горит, как огненная печь, в спокойствии, величии и любовном горении. Она осознает, как «огонь любви живым образом наделяет ее всеми дарами благодати», а потому восклицает: «Огонь живой любови, как сладостно ты ранишь!», тем самым желая сказать: «О горящая любовь, которая соответственно с великими способностями и силами моей души просвещает ее своим любовным движением! Ты даешь мне Божественное понимание, которое полностью соответствует способности и восприимчивости моего разума, ты даришь мне любовь соответственно с развившимися силами моей воли и через твое Божественное прикосновение и сущностное единение наполняешь все существо моей души потоками благодати, которые только чистота моего существа, восприимчивость и понятливость моей памяти способны воспринять». Когда очищение всех сил завершено, «Божественная мудрость… дает душе раскрыться в своем Божественном огне немыслимым, нежным и возвышенным образом, и в этом раскрытии души в мудрости Святой Дух посылает блаженные порывы Своего огня». Это тот же самый огонь, который был для души во время ее очищения темным и болезненным. Теперь же он ослепительно яркий, нежный и блаженный, поэтому душа говорит: «Ты уж не исполнен боли». Ранее Божественный свет позволял ей увидеть только свою собственную тьму. Теперь же, когда она освещена и преображена, она видит свет в себе. Раньше огонь казался ужасным для воли, поскольку в нем она болезненно ощущала собственную черствость и сухость. Воля не могла ощутить нежность и прелесть огня. Не могла почувствовать всю его сладость, поскольку ее вкус был разрушен уродливыми склонностями. Душа не могла понять неизмеримое богатство и блаженство огня любви и под его влиянием ощущала только собственную нищету и бедность. Теперь она вспоминает все это и хочет кротко сказать: «Ты более не являешься тьмой для моего разума, как раньше, но стал силой моей воли, под чьим влиянием я, полностью преобразившись в Божественной любви, могу любить Тебя и наслаждаться Тобой. Ты более не являешься для моей души тяжким бременем и горем, но блаженством, отрадой и простором…». И поскольку она ощущает себя близко у цели, то просит о последнем: «Сверши, если на то есть Твоя воля!»
