— Почему ты помогаешь мне? — спрашиваю я. Он берет меня за руку и сочувственно сжимает.
— Потому что Риэлм попросил меня.
Я широко открываю глаза и отдергиваю руку, но Аса снова хваатает ее и прижимает к груди.
— Риэлм беспокоится за тебя, — настойчиво говорит он. — Он просил позаботиться о тебе.
Я не хочу слушать. Другой рукой я пытаюсь ударить Асу, но он легко блокирует удар, схватив меня за запястья и заставив меня вскрикнуть от боли.
— Успокойся, Слоан, — говорит он, прижимая меня к постели.
— Майкл Риэлм — лжец, — кричу я и вырываюсь, а Аса снова заламывает мне руки.
— Мы все — лжецы, Слоан, — говорит он, — каждый из нас скрывает то, кто он есть.
— Но не так же, — я снова начинаю плакать, теперь — от злости. Я поворачиваюсь из стороны в сторону, борюсь, сама не знаю, с чем. Я думала, Риэлм любил меня. Я так во всем ошибалась.
— Ненавижу его, — из меня вырывается рыдание, настолько невыносимо горе. Уткнувшись в подушку, я повторяю:
— Ненавижу его.
Чувствую, как Аса гладит меня по голове, проводит рукой по волосам. Делает это до тех пор, пока я не начинаю засыпать, устремляясь навстречу свободе от боли, которую не может дать лекарство. И, перед тем, как заснуть, я слышу, как Аса шепчет:
— Майкл очень расстроится, когда услышит это.
Глава 4
На следующее утро, когда я просыпаюсь, я чувствую резкую боль в голове, как будто меня ударили молотком. Я поднимаю руки, чтобы нащупать шрам, как будто врачи могли сделать мне лоботомию, пока я спала. Ничего, сроме спутанных волос.
Мои руки. Я смотрю на них, удивляясь, что больше не привязана к постели. Протягиваю их перед собой и вижу на запястьях красные отметины и синяки, но все равно, я рада, что свободна. В груди я чувствую боль, глубокий страх. Мне нужно рассказать Даллас все о Риэлме, начиная от их общего прошлого, и кончая тем, что он — грязный обманщик. Кончая тем, что я ненавижу его.
Я оглядываюсь по сторонам, вспоминая, как Аса отвез меня в то ужасное место, где держат пациентов после лоботомии, чтобы я увидела, как Артур Притчард пускает слюни. И что, по мнению обработчика, я должна делать? Если бы сбежать было так просто, другие уже выбрались бы. Я в ловуушке, и не знаю, помогает мне или вредит та информация, которую передал Аса.
Чтобы не сойти с ума, я вспоминаю всю свою жизнь — по крайней мере, жизнь после лечения. На следующий день, после того, как я вернулась, мы с Джеймсом встретились в Велнес Центре. Обращался он со мной то ласково, то грубо, пока не стал склоняться к ласке. Он защищал меня, в том числе и тогда, когда Риэлм переступал черту. Риэлм…
Я вздыхаю и трясу головой, чтобы удержаться от крика. Я пылаю от гнева, но это чувство мне не поможет. Мне нужна ясная голова. Нужно придумать, как выбраться отсюда. Но как только я чувствую ярость, ей на смену тут же приходит теплая волна, разливающаяся в груди. Видимо, в лекарстве содержится ингибитор, который успокаивает мои расшатанные нервы. Я помню, как он действует, с первых дней лечения.
Оставшись без присмотра, я сползаю с кровати, медленно шевелюсь, чтобы размять мышцы, боюсь резко шевелиться. Когда я чувствую, что стою ровно, я надеваю свежую пижаму, которая лежит у меня на кровати. Осторожно и робко, глядя через плечо, выхожу из палаты. В конце коридора я слышу голоса и иду туда.
Я захожу в небольшое помещение — маленькую версию комнаты отдыха. Четверо пациентов сидят там и смотрят телевизор — похоже, что это рекламно-информационный ролик Программы — а двое других смотрят в окно. Я вижу, что один человек из этих двоих — Лейси.
Я тут же инстинктивно улыбаюсь, но потом, когда подхожу к ней, делаю спокойное лицо. Я не хочу напугать ее. Я замираю. Могу я напугать ее? Она вообще понимает, что происходит? Я подавляю боль в сердце, которая приходит вместе с этой мыслью.
— Привет, — говорю я хриплым голосом, когда встаю рядом с ней. Лейси продолжает смотреть в окно, не обращая внимания на мои слова. Я ищу глазами шрам, но не вижу. Не знаю, как они проводят лоботомию; никогда не хотелось выяснять.
Вдруг Лейси поворачивается ко мне. Она медленно окидывает меня взглядом, ее губы приоткрываются.
— Пора завтракать? — спрашивает она слишком тихо. В груди у меня больно от глубокой печали, но я изо всех сил стараюсь улыбнуться.
— Еще нет, — ласково говорю я ей.
— А-а, — она поворачивается к окну, а мысли ее похожи на легкий ветерок, который шелестит в ее голове — ни стремлений, ни страха, ни волнения. Я пытаюсь придумать, что сказать ей, как дать ей понять, что она мне небезразлична. Мне так жаль, что я не спасла ее от Программы. Так жаль, что с ней произошло такое.
— Слоан? — голос сестры Келл пугает меня, и я, оглянувшись через плечо, вижу, что она стоит в дверях. На ее лице видно подозрение, и когда она зовет меня второй раз, с укором, как нашалившего ребенка, я понимаю, что мое время с Лейси вышло.
— Потом поговорю с тобой, — я говорю подруге, пытаясь тоном голоса передать, что надеюсь снова с ней встретиться. Она еще раз смотрит на меня без интереса и потом снова возвращается к виду из окна.
С тяжелым сердцем я подхожу к сестре Келл. Увидев осуждение в ее взгляде, съеживаюсь и пытаюсь объясниться.
— Когда я проснулась, я не знала, куда пойти, — говррю я, как только подхожу к ней. — Вас же не было.
Она берет меня за руку и выводит из комнаты.
— Асе нужно было првязать тебя. Слоан, ты еще не готова взаимодействовать с другими пациентами. Ты представляешь для них угрозу.
Мы идем в мою палату-тюремную камеру, и я поворачиваюсь к сестре Келл.
— Вы собираетесь привязать меня? — спрашиваю я, не в силах сдерживать кипящую ярость. — Я-то думала, что иду на сотрудничество.
— Ну, дорогая, — говорит она покровительственно, — так и есть. Но для остальных пациентов было бы вредно общаться с тобой. Ты все еще очень больна. Можешь начать здесь распространение эпидемии. Потерпи еще недельку. Время пролетит быстро.
Через неделю мне сделают лоботомию. Сестра Келл должна знать это, и все-таки она разговаривает со мной так, как будто я должна быть благодарна. И тогда все то ощущение дружбы, которое она пыталась создать, улетучивается. Я сжимаю зубы, не говорю ни слова.
— Я оставила завтрак в твоей палате, — говорит она. — Думала, там тебе будет удобнее.
Возле двери в палату она останавливается и жестом приглашает меня зайти. Рядом с кроватью я вижу железный поднос на тележке. Еда прикрыта коричневыми пластиковыми мисками, чтобы сохранить тепло. Я вспоминаю то, что однажды сказала мне Лейси — что они кладут лекарства в еду. Но мне хочется есть — я ужасно голодна. Могу я переварить немного лекарств, чтобы получить питательные вещества? Стоит ли так рисковать?
Я захожу в палату, иду к подносу и слышу, как позади закрывается дверь. Оборачиваюсь и слышу, как щелкает замок. С замершим сердцем я подбегаю к двери, дергаю за ручку.
Келл только что заперла меня. Я оглядываю палату, ищу что-нибудь, что угодно, чтобы вскрыть замок. Но в Программе работают осторожно. Самое острое, что есть в палате — пластиковая ложка, которую принесли вместе с завтраком. Поняв, что я в ловушке, я сажусь на кровать, поднимаю миску и вижу блинчики со смешными рожицами.
Я долго смотрю на них, и эта ирония — или жестокость — выводит меня из себя. И я поднимаю поднос, бросаю его на пол — он падает с громким стуком — и, свернувшись в клубок, смотрю в окно.
* * *
Доктор Беккетт не вызывает меня, и те часы, что я провожу в одиночестве, растягиваются до бесконечности, пока я не начинаю сходить с ума. Что-то бормочу сама себе, в волокнах деревянной двери вижу силуэты. Начинаю сомневаться, что кто-нибудь придет за мной, пока не решат, что мне пора в серую комнату.
В обед приходит сестра Келл, чтобы принести следующую порцию. Как только я вижу ее, я подбегаю к ней, умоляю выпустить меня. Думаю, что если я хотя бы не выйду из палаты, я могу вовсе сойти с ума. Но сестра Келл только окидывает меня взглядом и идет к перевернутому подносу с завтраком.
— Прости, Слоан, — говорит она, — ты не можешь выйти. Пока что — нет.
Эта новость подавляет меня, но похоже, что ее это не волнует — она просто вытирает с пола липкий апельсиноый сок.
— А что-же мне тогда делать все это время? Это что — еще одна версия одиночной камеры?
Сестра Келл вздыхает, встает и смотрит на меня.
— Сегодня утром доктора Беккетта вызвали в другое место. Как только он вернется, он навестит тебя. А пока что, он хочет, чтобы ты оставалась в палате, подальше от неприятностей. Напрягаться нет смысла. А теперь ешь обед.
Я смотрю на сэндвич, удивляясь тому, как аппетитно он выглядит. Не помню, когда я ела в последний раз — может, и не ела с тех пор, как оказалась тут. Желудок урчит согласно со мной. Я беспомощно падаю на кровать, беру сэндвич, соторожно откусываю. Ожидаю почувствовать известковый или горький вкус, который бы подтвердил, что там есть лекарства. Но не чувствую ничего, кроме вкуса индейки.
