Тем не менее это путешествие не изменило отношения Бутлерова к морю и к морским переездам. «Море всегда имело для меня особую прелесть, — пишет он, — я понимаю, что можно любить его простор, его бесконечное разнообразие. Оно и в эти дни влекло к себе своим разнообразием, своей изменчивой красотой».
Измученные пассажиры относились ко всему безучастно. Шагая через распростертые на палубе тела, Александр Михайлович, освободившись от тяжелой работы в трюме, оглядывался кругом, желая кому-нибудь помочь. Но людям нужно было только одно: чтобы высокие волны с белыми гребнями перестали мучительно-равномерно качать пароход.
Только на десятый день пароход подошел к берегам Алжира и стал на прекрасном рейде с глубокой черной водой, но почти пустом. Напротив, на холмах, белел Алжир, опускаясь к морю террасами белых домиков, прижимавшихся тесно друг к другу. Не прошло и нескольких минут, как палубу запрудила толпа черных, желтых полуголых носильщиков, хватавших, сверкая белыми зубами, багаж пассажиров, а еще через несколько минут Александр Михайлович уже высаживался из шлюпки на берберийской набережной, забыв о шторме, о спущенных в море покойниках, о дружелюбных матросах.
Алжир оказался совсем не тем фантастическим городом, который Александр Михайлович хотел посмотреть. Те же кафе, рестораны, широкие улицы, четырехэтажные дома. Военный оркестр играл вальсы и польки, за столиками пили пиво, и для того чтобы увидеть все это, не стоило переносить столько трудностей в пути.
Через неделю Бутлеров уехал в Италию, откуда весною перебрался во Францию и затем, прожив еще месяц в Берлине, заторопился на родину, чтобы первые дни мая встретить в Бутлеровке.
Из Италии Александр Михайлович в это путешествие смог благополучно довезти до Бутлеровки две семьи итальянских пчел, об отличных качествах которых он много читал.
«При привозе их на место, — пишет он, — тотчас была куплена на соседнем пчельнике семья для подсидки гостей. Привезенные итальянки сидели в ящиках с рамками Берлепша. Тут впервые убедился я в возможности легко и без затруднений, не пачкаясь медом, не ломая сотов, разбирать гнездо и тотчас приступил к устройству колодных стояков с рамками…»
Для наблюдения и изучения жизни этих итальянских пчел Александр Михайлович с мастерством профессионального столяра построил наблюдательный улей-шкафчик, дверцы которого раскрывались и сквозь стекло можно было видеть всю жизнь пчел и их неутомимую деятельность. Улей стоял на окне в столовой. Из улья в окно шел стеклянный желобок, около которого всегда жужжали пчелы.
В этом улье Бутлеров изучал различные породы пчел, и в результате этого изучения появилась его популярная книга и ряд статей в специальных журналах.
Во время отъезда Александр Михайлович был избран ординарным профессором Петербургского университета. Утверждение на этот перевод последовало в октябре, но по ходатайству факультета и совета Казанского университета Бутлеров был оставлен в Казани до конца года для окончания начатого им в первое полугодие курса.
Прощаясь с одним из лучших своих представителей, Казанский университет избрал Бутлерова 22 февраля 1869 года своим почетным членом. Было постановлено также в профессорской читальне университета поместить его портрет.
В благодарственном за почетное избрание письме на имя совета Казанского университета Бутлеров писал:
«Совету угодно было почтить меня лестным избранием в почетные члены Казанского университета, и я спешу принести искреннее выражение глубочайшей признательности за эту высокую оказанную мне честь. В Казанском университете прошли лучшие годы моей жизни, и благодарные воспоминания неразрывно соединяют меня с ним. Закрепив ныне эту связь, совет дает мне право звать Казанский университет попрежнему своим родным университетом, a мое чувство к нему заставляет меня высоко ценить это право».
Переход Бутлерова в Петербург не мог уже сильно отразиться на высоте преподавания химии в Казанском университете: Бутлеров оставил после себя блестящую школу химиков. Правда, после отъезда Бутлерова преподавание химии вел один Марковников, но вскоре он разделил преподавание с другим учеником Бутлерова, впоследствии знаменитым ученым, — Александром Михайловичем Зайцевым.
На запрос декана о Зайцеве Бутлеров писал, что он считает его «могущим с честью занять место преподавателя в университете. Между молодыми русскими химиками, еще не имеющими пре подавательских должностей, А. М. Зайцев занимает, по сделанным им работам, одно из первых мест. В его знаниях и любви к делу я не раз имел случай убедиться из наших разговоров и одновременных занятий в лаборатории».
Но переход Бутлерова в Петербург отразился на политическом и моральном состоянии профессорской коллегии Казанского университета. Один из членов этой коллегии, Э. П. Янишевский, на проводах Бутлерова говорил:
«В Бутлерове мы теряем не только ученого, которого труды оценены всею образованною Европою и который составлял честь и славу нашего университета, но мы в нем теряем такого члена факультета и совета, который, смело можем сказать, незаменим для нас никем».
Наследовавший кафедру Бутлерова В. В. Марковников вспоминает, что еще много лет спустя после ухода Бутлерова у старых сотоварищей Александра Михайловича вырывались грустные восклицания по поводу какого-нибудь инцидента:
— Этого не случилось бы, если бы среди нас был Бутлеров!
Руководимая Бутлеровым группа прогрессивной профессуры при нем умела отражать многие покушения реакционного начальства на права и положение высшей школы. Да и консервативная группа профессоров не проявляла себя при Бутлерове так прямо, резко и грубо, как стала она действовать после него. В. В. Марковников вспоминает, что даже Соколовский, подав свою жалобу, приходил к Бутлерову в лабораторию и заверял его в своем уважении и в том, что, жалуясь на совет, он ни в каком случае не возлагает вины на Бутлерова.
С уходом Бутлерова руководство университетом перешло в руки реакционной профессуры, поддерживаемой попечителем. Правда, одновременно с избранием Бутлерова профессором Петербургского университета в Казани происходили выборы П. Ф. Лесгафта (1837–1909) на кафедру анатомии. Крупный ученый, педагог и общественник, Петр Францевич Лесгафт, последовательно боровшийся с существующим строем всю свою жизнь, как политическая фигура, мог, конечно, импонировать прогрессивной группе не меньше Бутлерова, но его пребывание в Казани было весьма непродолжительно, а ему, как пришельцу, надо было еще время, чтобы сблизиться с казанцами и завоевать их доверие и симпатии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
