— А ещё посмотри, какой кружочек возле солнца нарисовался, — Джек вытянул руку.
— Короче, будет ненастье, — заключил я и выругался: — Ну как всё было хорошо!
— А ты думал махнуть через Атлантику без единого шторма? — удивился Джек. — Да ладно. Тут не восточные моря, внезапный тайфун не налетит. Покидает и перестанет.
— «Покидает», — я поёжился. — В прошлый раз вон их как покидало — изо всей команды два человека осталось…
— Это в Средиземке, — возразил Джек. — В море бури всегда опасней. Да и тогда — помнишь? — с коггом ничего не случилось. Даже о камни не разбило… Не бери в голову! — он хлопнул меня по плечу. — Я больше боюсь, как бы нас с курса не снесло… Не дай бог, закинет за Ньюфаундленд, а там в этом мире месиво из островов, протоки все перепутаны… Да и лёд там уже наступает — август не июль.
— Тебе легко говорить, — сказал я. — А я терпеть не могу все эти штормы и морских жителей. Мне сразу разная ересь про морских чудовищ начинает в голову лезть.
— Да, они тут есть, — спокойно подтвердил Джек. — И не только акулы… Но не думаю, что они нападут, они редко поднимаются со дна.
— Вот спасибо тебе, — поблагодарил я. — Ладно, что делать?
— Готовить судно к шторму, — вздохнул Джек. — Давай, поднимай всех к чёртовой матерее, пусть быстро жрут и занимаются делом…
Юрий Кукин
Ни боли, ни досады,Прощаться мне не надо, —Я — вот он весь.Да дело и не в этом,Идём по всем приметамВ последний рейс.Маяк кровавым глазомМигнул; забезобразил,Завыл норд-вест. Качаются постели,Дешёвый крест на телеИ Южный Крест.Когда рукой усталойЯ струны у гитарыПеребирал,Я понял: в жизни прошлойПоверь, что не нарочно,Переиграл.И счастье моё ветерУнёс и не заметил,Как жёлтый лист.Теперь без всяких правилЯ сам с собой играюПод ветра свист……ни боли, ни досады,Прощаться мне не надо, —Я — вот он весь.Качаются постели,Дешёвый крест на телеИ Южный Крест.
* * *
После полудня в тучах, в которые превратились идущие с запада лёгкие красивые облака, не осталось ни одного просвета. Ветер усиливался — и тут, внизу, он дул пока в нужном нам направлении. Паруса убрали уже два часа как, но нас всё равно несло с приличной скоростью. Я приказал всем уйти в трюм и кормовую надстройку, убрал дежурного из «вороньего гнезда». На кормовом весле, заранее привязавшись верёвками, стояли Раде и Вадим (Вадим вызвался сам, сказав, что в закрытом помещении его мутит совсем уж беспредельно). На носу устроился, тоже привязавшись, Басс — вперёдсмотрящий. Джек, впрочем, тоже никуда не ушёл. Когда я в последний раз тщательно осмотрел весь груз и поднялся наверх, он торчал около мачты.
— Кажется, всё, — сказал я, становясь рядом.
— Иди внутрь, наверное, — предложил он. Я хмыкнул:
— Я всё-таки капитан, хоть и фуфловый. Лучше ты иди…
— А я штурман, причём настоящий, — усмехнулся он и пропел:
— Наш клипер взлетал на крутую волну,
А мачты его задевали луну -
Хэй блоу бойз блоу бойз блоу!.. Не трусь, Олег, всё наш с нами и горизонт впереди!.. Всё-таки вы, русские, сухопутный народ! Смотри, красиво же, чёрт побери! — он выкинул руку.
Впереди облака были уже не серыми, а чёрными и образовывали на небесах подобие клубящегося входа, какой-то бездонной двери. Бесшумным промельком пересекла этот вход на тот свет белёсая широкая молния, у самой воды разветвившаяся на десяток отростков-игл.
— А что, если это и есть вход на Бесконечную Дорогу?! — смеялся Джек. — Сейчас доплывём, ухнем — и дело с концом! Или с началом!
— Давай привязываться, — нервно сказал я, — если уж уходить не хочешь… Я пойду на нос, а ты к рулю.
Мы разошлись. Я ещё не успел добраться до Баса, когда по моему лицу хлестнул тёплый упругий дождь.
* * *
«Шторм шестой день. Нас несёт приблизительно на северо-восток со скоростью не менее пятнадцати узлов, точнее ничего определить нельзя. Все живы. У Яна сломана левая ключица. Олег вывихнул левую щиколотку, у Ирки лёгкое сотрясение мозга. У всех ушибы. Течей нет, но быстро плесневеют многие продукты, — я опустил карандаш и уставился в мечущийся свет масляной лампы. Поющую на разные голоса каюту качало из стороны в сторону, но скрипы и шорохи не могли заглушить стонов по углам. Морская болезнь одолела многих. У меня была другая проблема — я не высыпался. Вздохнув, я вновь склонился над бортжурналом. — Джек опасается, что мы можем оказаться далеко на севере.»
Заложив журнал карандашным огрызком, я закрыл его и встал, удерживая равновесие широко расставленными ногами…
…Снаружи свистело и выло. На нос снова и снова наваливались увенчанные белыми султанами пены волны, появлявшиеся из ревущей тьмы, как странные чудовищные существа. Мне даже глядеть в ту сторону было жутковато. Я нашарил мотающийся конец, закрепился. Позавчера меня почти вышвырнуло за борт — аж рёбра хрустнули, а синяя полоса на них останется ещё долго.
— На ру-ле-е!!! — заорал я.
— …и-и-им!!! — донеслось с кормы. «Стоим», кажется. Там сейчас Серёжки — оба сразу. Хватаясь руками за борт, я полез на нос, вопя: «На но-су-у!!!»
— Здесь я, — отозвался Андрей, когда я подошёл уже вплотную и повис рядом с ним на ограждении.
— Чего молчишь? — поинтересовался я. Андрей неуверенно сказал:
— Понимаешь, я огни вижу. То вижу, то не вижу, вернее. Уже с час, не меньше.
— Огни?! — я напрягся. — Так какого чёрта ты молчишь?! А если это берег?!
— Да не берег это, — отмахнулся Андрей, — а впечатление такое, что фонарь на мачте раскачивает, или в окнах каюты свет… вон! Вон опять, там, вон, смотри!
Андрей был прав. Огонь метнулся, потом упал куда-то вниз и исчез. Полное впечатление, что корабль взлетал на гребень волны…
— Кто-то идёт параллельным курсом, — пробормотал я. — Далеко, нет — не поймёшь… Ладно, я спать пойду. Если что — буди моментально… Кто тебя меняет, Колька? — Андрей кивнул. — Скажи ему, чтобы тоже будил в случае чего.
— Давай, — Андрей хлопнул меня по ладони…
…Бросив в угол мокрую куртку, я завалился на одеяло, набросил на себя его край. От тепла меня заколотило, и Танюшка, сонно вздохнув, обняла меня, прижавшись со спины, спросила, не просыпаясь:
— Как там?
— Без изменений, — ответил я. — у Танюшки был убойный даже для гимнастки вестибулярный аппарат, и она не собиралась не спать из-за какого-то шторма. А перед Вадимом мне даже было стыдно. Он молчал и выстаивал вахты, но не мог ни есть, ни толком спать.
