И у него вдруг слезы выступили на глазах.
Он обернулся к ребятам и пристально, с надеждой, будто они могли ответить ему, стал вглядываться в их лица.
Они опускали головы, отворачивались. Им трудно было глядеть на него. Они еще никогда не видели, как открыто, не прячась, плачет взрослый человек. Плачет Рыжов — дубоватый и смешной дядька, над которым всегда хихикали и уважали за одно — за сыщицкий талант.
Рыжов утерся платком. Долго его разглядывал, потом тяжело опустился на стул.
И Серега первый раз увидел, какой он неуверенный, нелепый и некрасивый. И одинокий человек.
И в эти холодные, полуголодные годы он в первый раз пронзительно пожалел не себя, а другого человека. И пришло неожиданное и страшное понимание того, что Рыжов уже другой, не прежний человек, потому что из его узкой жизни вынут стержень, отобрано то, что давало ему уважение к себе, уверенность.
Рыжов вдруг вскочил.
— Погодите... погодите, — бормотал он, — может, еще ничего, может, еще все в. порядке.
Он забегал по спальне торопливо и неуверенно, как слепой. Он шарил за печкой, тыкался в углы, заглядывал под тумбочки. Нашел забытый Серегой, заброшенный сапожный нож, сделанный из ножовочного полотна, ужасно обрадовался, схватил его дрожащими руками. И снова забегал по спальне.
Но больше Рыжов не нашел НИЧЕГО.
Всем было неловко и жалко смотреть на него. Все двадцать пять, они страстно желали ему удачи. Серега видел, как некоторые показывали ему глазами, где искать, но Рыжов не понимал.
Внезапно он остановился с опущенной низко головой, с висящими бессильно вдоль тела руками.
— Нет. Не могу, — проговорил он. — Не могу. Все.
Он долго разглядывал их, притихших, по очереди, всех. Потом вышел.
Больше они его никогда не видели. Он уволился и куда-то уехал.
ГЛАВА XI
Дней в конце месяца Балашов отчаянно не любил и даже, пожалуй, боялся. Он с удовольствием согласился бы отработать несколько лишних смен, только бы не заниматься склочной работой тех дней.
Вообще-то возня с любыми бумажками нагоняла на него зевотную тоску, а тут еще дело касалось денег.
И не каких-нибудь абстрактных денег, которых и в глаза не увидишь, — в расчетах за транспорт, например, или в процентовках на выполненный объем работ, а денег живых, тех, что люди получают два раза в месяц в окошечках касс.
В общем, речь идет о многотрудном, кропотливом, чреватом самыми неожиданными обидами и скандалами деле — составлении нарядов. Или закрытии нарядов — как будет угодно.
Суть дела от этого не меняется.
И сколько ни откладывай, все равно наступит момент, когда придется обложиться справочниками, ценниками, техническими условиями и прочее, прочее. А обложившись, считать, сколько заработала бригада да сколько у кого сверхурочных часов, да сколько... много чего считать. Но это, в общем-то, полбеды, это элементарная арифметика. Делов-то! На «Соколе» тыр-тыр — покрутил ручкой, и готово. А вся загвоздка в том, чтобы точно выяснить, за что платить бригаде, то есть сколько и чего она, бригада, наработала.
И вот тут начинается.
Работали в разных местах. Одно закончили; другое еще нет; третье только начали; четвертое переделывали; пятое сгружали, перегружали, таскали, перетаскивали; шестое монтировали; налаживали седьмое. И так до бесконечности.
Причем во всем этом столько нюансов, сторон всяческих и граней, что черт ногу сломит.
За одно и то же можно и столько-то заплатить, а можно и в два раза больше — надо знать, как работа выполнялась: вручную, при помощи простых механизмов или сложных. Допустим, известно, какие механизмы работают. Но они ведь (и чем сложнее, тем чаще) имеют склонность ломаться. А сколько наработали вручную? Какой объем? Скажем, копает экскаватор — все понятно, считай себе кубики вынутого грунта, но вот траншею пересекает высоковольтный кабель, или телефон, или газовая труба, или водопровод, или... черт в ступе! В зоне подземных сооружений экскаватору работать запрещено. Пять метров с одной стороны, пять с другой — зона.
Извольте лопатой.
А если траншея глубиной четыре метра, ширины соответственной, а грунт — плотная глина, почти камень? Дела на неделю. Это значит, весь план кувырком полетит, если соблюдать правила буковка в буковку.
Вот и стоит прораб у траншеи и трясется, что сейчас вот кабель рванут или газ, а экскаватор в это время осторожненько, но все же копает.
Хорошо, если кабель уже отыскали и вешку над ним воткнули, а если нет? Тогда все в руках машиниста экскаватора — бывают такие артисты: нитку заденут и чувствуют.
А бывают...
Когда рвется шестикиловольтный кабель, раздается взрыв, будто хороший снаряд бабахнул, а место разрыва оплавляется. Если грунт песчаный, на том месте корка стекла образуется.
А если вместо кабеля водопровод, то, естественно, фонтан вроде петергофского и наводнение местного значения. И начинаются протоколы, комиссии и очень приличный штраф прорабу. Из собственного кармана.
Но допустим, все обошлось, в большинстве случаев, конечно, бывает так. Кабель или еще что откопали, экскаватор выбрал все, что можно, малость и лопатами ему помогли.
Спрашивается: как платить бригаде? Имеется полное право, формально, без липы, заплатить за ручной, очень дорогой, труд в зоне подземного сооружения, где экскаватору работать не положено. Но с другой стороны, рискуя собственной шкурой и карманом, прораб разрешил копать экскаватором, избавил рабочих от тяжелого труда. Но избавил-то он не бескорыстно, он план хотел выполнить. А денежки за это предусмотрены из расчета ручного труда, и рабочие это знают, и если ты их не заплатил, значит, жила.
Вот что такое закрытие нарядов. Да и разве только это?! Боже мой, разве только это?!
Самые неожиданные проблемы всплывают в эти суматошные дни, и никогда не бывает, чтоб довольны были все.
Но вот наконец наряды закрыты, выведен средний дневной заработок, и тут выясняется, что в какой-то бригаде этот средний больше.
— Конечно! — разорялась Зинка. — Конечно, там же ж все сплошь красные ударники, а мы кто? Мы гопники! Они там вкалывают, просто пупы развязавши на работе, а мы что? Мы же ж загораем!
— Ничего! — бодрым голосом, наперед зная, чем можно немножко позлить Зинку, сказал Балашов. — Ничего! Мы тоже поднажмем в следующем месяце и перегоним их.
— И-и-эх! Пере-го-ним! Ребенок вы еще Алексан Константиныч, совсем еще как есть дите! Да у них знаете кто прорабом? То-то! Он у их вырви глаз! За премию удавится! Он им приписал сотню метриков траншеи — и лады! И бригада довольная, и он ого-го какой передовой.
— Ну это вы бросьте, Зина! Чтобы такое говорить — знать надо. А так это напраслина, оговор.
— Оговор?! — Зинка даже вскочила. — Я сроду никого не оговаривала! А сами ихние же работяги спьяну хвастались. Наш, говорят, Вырви Глаз в передовые страсть как желает. А нам, говорят, что, нам, говорят, еще и лучше. Вот!
Бригада внимательно слушала.
— Не знаю уж, что вам сказали спьяну ваши знакомые, Зина, а есть очень простой способ проверять на будущее такие вещи. Давайте вызовем эту бригаду на соцсоревнование и в договоре запишем специальный пункт — пусть они у нас проверяют объем выполненных работ, а мы у них. Отказаться никакой Вырви Глаз не посмеет.
На минуту воцарилась настороженная тишина, каждый обдумывал, не несет ли это предложение подвоха. Бригада, конечно, и раньше давала соцобязательства и соревновалась с другими бригадами, но все это было как-то на бумаге — подводились итоги, считались проценты, но занималось этим преимущественно начальство в высоких сферах.
Зинка трахнула кулаком по столу:
— А что, гопники! А ведь это дело! Теперь они у нас во где будут! — Она сжала свой увесистый кулачище. — Теперь они не станут ходить да хвастаться — мы, мол, пятерку в день выколачиваем, не то что вы, серые! Теперь по-честному. Поглядим, кто серый, а кто красный. Вот уж Вырви Глаз почешется, он уж у меня почешется. Сама проверять стану, меня не объегорят!
— Это называется — рабочий контроль. Правильное дело, — сказал Травкин, — надо комиссию выбрать. Человек трех-четырех.
— Точно, — Зинка снова трахнула кулаком, — вот Божьего и выберем. Я начальник, а со мной Божий да Миша с Пашкой. Согласные?
Она оглядела бригаду. Ребята смеялись.
— Ну, наконец-то! Сбылась Зинкина мечта — выбилась в начальники! Теперь она, братцы, далеко пойдет, не остановишь. Умеют же некоторые — сами себя в начальники выбирают.
Замечания такого рода так и сыпались со всех сторон. И Зинка, ко всеобщему изумлению, вдруг обиделась.
Она покраснела еще больше, на глазах ее выступили слезы, и неожиданно тихим, каким-то неслыханным голосом она сказала:
— Ну и ладно... И как хотите. Я хотела, чтоб лучше... А если не доверяете, так и ну вас...
На миг все просто обалдели от такого и даже растерялись.
И Санька впервые подумал, глядя на Зинку, что она ведь просто женщина, со всеми присущими этой половине рода человеческого слабостями.
