Вдоль стены в царство ночи скользит, как на смазанных шарнирах, Гудрун Бихлер, от которой кто-то позволил себе изрядно отглотнуть. Люди приладили к своим домам тарелки, чтобы выдоить и эту ночь, голоса и картинки струятся, как из вымени, в квартиры, и уже вспыхивают первые знаки Каина, потому что и сегодня опять будет поздно. Первые голоса рекламы, которые так уверены в себе, будут, однако, сорваны прямо посреди выкрика (реклама ведь всегда громче, чем окружающая её плёнка послеобеденного сериала!), миллионам ведь не терпится увидеть и то, что происходит на другом сточном канале. В пустую гильзу медсестры забивается снаряд сумерек. Вот валяется на земле отброшенный остаток змеи, и нежная ступня утешительно ступает ей на голову, Иисус-Мария. Гудрун должна вернуться в свою квартиру без удобств, но только где это? Она мечется, как амфибия. На неё набрасывается биотоп городских птиц: живой корм — и всё-таки мёртвый! Может, Гудрун ненадолго заглянет в бассейн «Амалиенбад»? Мокрый кафель разрисован разводами света, её ступни шагают по ним. Ребёнок, который учится плавать на чём-то вроде виселицы, вскрикивает и вырывается из себя. Народу немного, в это время преобладают пенсионеры — люди, которых ураган времени уже вытряхнул из кошельков, но даже их мода ещё представлена в ювелирных изделиях «Золотых листьев», сладкие плоды, которые висят слишком высоко, если близок локоть, да не по одёжке протягиваешь ручки. Но плавание в группе улучшает состояние, это снова вплетает тебя в свет, который брошен на нас всех. Не всякий уже готов перешагнуть через границу владений, где стоит смотритель воды, господин жизни и смерти. Уже опускается на дно детское тельце, как дохлый краб, где оно будет в ожидании лежать потом в паучьей позе, притянув к себе ручки и ножки, но никто этого не заметит. Как быстро распускаются ячейки сети жизни! Паучий укус немёртвой сестры, которой надо же было когда-то потренироваться, парализовал маленького мальчика; ребёнок форменным образом иссох в воде, потом он, отобранный во вторичные существа, став уже другой стихией, которая легко вылузгивается из хрупкого панциря краба, откинулся на пологую рампу, на ту знаменитую рампу, которая сегрегирует бассейн для не умеющих плавать от бассейна для пловцов, и тут же своим ходом выкарабкался на кафельный бортик. Внимание, этот мальчишка уже не тот, что был; что скажет мама, когда почувствует сегодня вечером его зубы, которые роются в её более мягкой половине в поисках карманных денег? Какое существо ускорило его шаг? Гудрун, богиня, через которую прошёлся ток, зашвырнула в мальчика свою старую, уже отношенную жизнь, которая утекла сквозь. Она только ресницей дрогнула; очищенная смертью, она видит суть мира, которая стоит на трёхметровой вышке в красивом бикини. Она раскачивается и переворачивается. Будучи скромной молодой женщиной, Гудрун с этого мгновения может грозить смертью, и этот обман удастся, потому что она видит своё сходство с богом. Поскольку её основа — кровь, которую она щедро расточает. В то, что она выглядит как богиня, не поверит даже смотритель воды, охранитель плавания, спасатель жизни, первый и естественный враг для Гудрун, при условии, если он сможет идентифицировать её как закоренелую убийцу. А так он видит лишь молодую женщину средней фигуры, которая — туфли в руках — собралась уходить, глядя на плавающих, эту редкую человеческую стаю, поднявшую в бассейне кутерьму; и когда только успело поднырнуть под эту стаю некое наличие, чтобы хватать их между ног и вызвать крики. Всё будет обглодано. Ребёнок, который вошёл в эту воду, уже превращен, а тут столько тел, большинство которых уже старые развалины, предлагают билеты, по которым никуда не хочется попасть; пусти меня, говорит вода Гудрун, я всё разнесу, только заранее скажите мне что! Для меня препятствий нет. Я потискаю плотины запруд, этих адвокатов живой материи, и они понесут в себе мой образ. Я могу носить килограммы мяса, эти невесомые трепыхающиеся пакеты, тяжести которых я совсем не чувствую, в этом мы похожи с моей коллегой, дымовой трубой. Она транспортирует невероятные массы людей, но совсем не ощущает тяжести, а ведь большинство из них ещё несут на себе печать своих родителей, знак матери, завещание отца, ей хоть бы что, а несколько труб могут без труда снести забор огня и передать его дальше, оставляя позади бессильные ветхие хижины, которые когда-то были их телами. От них не приходится ждать почти никакого сопротивления, и даже не стоит запирать у них ширинку перед носом.
Светло в этом виварии, где ошмётки мяса барахтаются в воде и выкрикивают друг другу истории своих болезней, тогда как им едва хватает в лёгких воздуха на лёгкое вранье и на то, чтобы держаться на поверхности. Большинство женщин, болтающих и болтающихся здесь, в воде, уже больше не подвержены ритму месячных колебаний и не поколеблются ни от какой нескромности, камешек которой попадёт в их воду. Пенсионеры охотнее обращают свои взоры на более упругие колбаски, в которых трудятся яичники, маленькие органы, по сравнению со всем телом, но как много они могут! Они очаровывают и приманивают согнутым пальчиком. Какие страстные волнения дни могут выцарапать из этих вялых тюфяков-пенсионеров, корни которых вслепую нащупывают влажную, тёмную почву, чтоб укорениться и вырасти. Да, жизнь идёт дальше, чем мы думали, или она сейчас рухнет у самого начала из-за недостаточного укрепления! Эти молодые уборщицы (они всё уберут, и следа не останется, своими сочными щёточками из лучших, пушистых, биологически-чистых волос!) могут добиться того, что история пойдёт дальше, чем они сами, а именно в их эмбрионах и конечных продуктах, которые из них получатся, хотя история грозит угаснуть каждое мгновение в каждом отдельном, кто должен умереть. Хронически печальное состояние. Не всегда хватает человеческого мяса, чтобы прокормить его. Всё это творят эти затянутые в купальники, натянутые, как струна, яичники, у которых головное украшение ещё свежо и блестит, словно свет на кафеле, ломаясь об их светлые головки. Но не выскочит оттуда ни одного маленького человечка, который мог бы быть богиней или богом.
Водяной смерч крика проломил глубокую воду бассейна, как откачивающий рукав, который туда опустили. Скрюченное детское тело увидели на дне, удар матери оказался так ужасен, что детское тело, разбитое на части, кусками вывалилось из трусов. Оторванная рука отплыла на полметра от тела. Этот удар не был похож на трубный звук, сопровождающий популярную передачу «Угадай себя в мелодии», он был скорее ударом по плечу в эстафетном беге в вечность, где мы все первые, только что обо что-то ударившись. Дежурный по бассейну ныряет в воду, как отвёртка. Он не может этого объяснить, ведь он всё время смотрел. Пенсионеры сучат ногами по воде последней барабанной дробью, панически гребут к бортику, старые корабельные болты и болтушки, хотят от чего-то улизнуть, о чём лишь догадываются, но не знают и познакомиться не рвутся. Собственно, ведь следующими на очереди были они! Дежурного по бассейну рвёт в воду, но для этого у него нет места, потому что вода окружила его так плотно, будто он в ней загипсован. Детское тело растерзано, мимо проплывает кусочек крылышка, которое великан достал из холодильника, но оно ему не понравилось, и он просто разметал его на куски. Как только мойщик бассейна взялся за ребёнка, тот форменным образом распался у него в руках. Под разводами крови поплыли отдельные части, под красной красящей грязью, которая лениво пробивалась сквозь успокоенные хлором волны, размеры детского тела больше нельзя было угадать, неужто он был убит тем, чем жил? Вода: ворота, которые открываются сами по себе, спуски, лестницы, шахты. Огромный резервуар воды, которую нельзя пить, лобное место воды. Что толку называть градусы Цельсия, когда надо сказать у ворот пароль? Пенсионеры легко мёрзнут. В день своего большого плавания они разогреются лучше, чем в другие дни другие пловцы, в стихии, где прекращается мир. Об этом маленьком мёртвом ещё будут много говорить, чёрные буквы упадут на него, как горсти земли. И странно, его джинсы, и его пуловер, и его ботинки, продукт швабских Дусслеров, которые наводнили весь мир своим венцом творения (если я правильно толкую их логотип), лежат не там, где мальчик их оставил, в кабинке для переодевания, где будет найдена и школьная сумка с её теперь осиротевшими тетрадями и книгами, а лежат они на краю бассейна, и они также разорваны, растерзаны и перепачканы. Как будто некая сущность их раскрыла, а выход на волю заперла. Но войти может каждый.
Однако вечность миллионов, которые тоже мертвы, — её никто не видел даже одним глазом. Как они сквозь этот узкий лаз, снабжённый автоматикой самозакрывания, попали в зал, где шли переговоры об их новом воплощении? Почему только трое из нас до сих пор прошли через это испытание? Одной мёртвой души, наверное, маловато, чтобы говорить от имени столь многих.
