Сестра Карин так набралась, до того накачалась своей голой помпой на столе, что вдобавок к жуткой пляске она ещё и давит на органные мехи. По телу из-под мышек струится пот. Мясо как товар неповторимо в своём роде, его ничем не заменишь. Это причина, почему Карин Френцель так самоедствует. Её ступни шаркают по столу, отбивают чечётку так, будто у них есть глаза, чтобы обойти тарелки, но когда-то всё же и стаканы, и приборы начинают летать по округе. Что делают, например, эти приборы вот здесь? Ступенчато просверливаются на 14 мм и после замены наконечника на ударное копьё, после промера длины, вводят иглу Howmedica длиной 40 и диаметром 12 мм. Это они делают именно сейчас. Это тело, в каких-то робких малодушных рюшечках, чтобы хоть как-то приукраситься, топчет ногами целую вечность, это звёздное покрывало, которое я сотворила (или мне лучше было сотворить следующий тридцатник эонов и натворить светил в большом количестве, чтобы населить их моими героинами?), долой, вниз, так, теперь пошёл на слом стеклянный кувшин с вином для дамских возлияний. И из Карин вырывается струя, чтоб подпитать поток. И в него вплывают медленные лодки, но по сравнению с разбухшей щелью госпожи Френцель они выглядят маленькими и бедными. Люди уползают за пределы кадра, хотя они повскакивали с мест и подступили поближе, чтобы оценить половые органы немолодой женщины в покое и с близкого расстояния. Теперь они все исчезли, зрители, и притрусили мёртвые. Все они носят тела Карин и лица Карин, но эта ноша им не тяжела. Эти набрякшие срамные тряпки, которые явились перед всеми апокалиптическим откровением, могли разбудить и мёртвого, и тут эти мёртвые сваливаются на нас как снег на голову. Как будто большой палец надавил на это лоно, и из его жен. полноты сотворилось что-то вроде надувного резинового дельфина, который покачивается на кровяном пруду. Да, эта женская полнота, она дошла до краёв отцу, который и без того давно дошёл до края. И по мере того как надувные фигуры вываливались из Карин, она всё больше спадалась. Может, это неосознанное в ней, может, она всегда пребудет юной и мужеженственной, коли может приносить дары таких размеров, однако вечные путы матери (все прочие для нас что паутинки) она порвать не в силах; и вместе с размером, который растягивается и выпускает на свободу мёртвые фигуры, растёт и желание покоя. И матери удаётся сравнительно быстро, посреди чудовищного шума, наделанного в обеденном зале, спустить парус из подола юбки дочери и саму дочь со стола. Всё. Конец. Сделать для наших пациентов больше мы в настоящий момент бессильны. Фрактура, кажется, осевая, длина, насколько можно судить по фрагментам фрактуры, идентична со всех сторон. Но пациентка, видимо, не выживет. Госпожа Карин Френцель пострадала от поражения, она была фламбирована на глазах у всех, подожжена, как спирт, которым полито блюдо, и теперь это пламя надо потушить. Но если этот женский огонь подавить, если он затвердеет, то покоя можно и не дождаться. Или уж ничего, кроме покоя. Тогда, может, хотение этой вечной дочери дорастёт до крышки, как шпалеры снаружи перед окнами возносятся вверх, но природа окорачивает их широким жестом оратора, и что прошло, то станет мило. Карин Френцель смогла увековечить одно мгновение, а оно, может, было у неё последнее, потому-то я и надеюсь, что оно того стоило.
ЭТО БЕДНОЕ ТЕЛО, рухнувшее за дверью, оно и света-то видело разве что от тусклого светильника в прихожей, там справа ещё кухонная ниша. Стиральная машина Baby-Supernova встроена под раковину и как раз кончала. Но выручить бельё из его стеснённых обстоятельств было некому. При теле ещё оставалась эта искорка света и могла бы послужить людям хотя бы в качестве трута. Молодая медсестра, что лежит здесь, сбросила тело и вышла на волю, хоть и не по своей воле. Она не оставила от себя сына, дышащего вечностью, но что-то вроде сына она отложила. Смотрите: в узких, расписанных сверх всякой меры эластиковых лосинах, которые не сохраняют форму тела (для сохранения нужно было бы нажать кнопку вызова медсестры), босые ступни в удобных шлёпанцах, ноги раскинуты так, как это может сделать только безволие, туловище, одетое в яркую майку, выгнулось под таким углом, которого природа не предусмотрела, и остатки света женщина вбирает раной в горле, в которую один человек (из-за наличных денег) проник до самого дна, с которого, посмеиваясь и играя радужными пузырями, выпрыгнула жизнь. А вот и конец света бежит сюда, чтоб на него успели наглядеться. На зрачке сидит муха и смотрит в него, она хочет узнать глубину зрения, перед тем как решиться прыгнуть, но эта вода остаётся неподвижной и тёмной. Поскольку из этой воды нужно достать тело, водная полиция буром прёт по влажному глазу, а ведь он ещё связан с материей, которую зафиксировал за время жизни, в том числе и фотоаппаратом. На современное видео не хватило денег.
Ученик трёхгодичного училища, пятернёй закинув чуб направо, был таков с тремястами семьюдесятью шиллингами в кармане. Молодая женщина знала парня, поскольку однажды лепила пластырь ему на воспалённый лоб под профененными кудрями (собирался на дискотеку!), где жизнь окопалась прыщами. Творец, вдувающий жизнь до тех пор, пока колба не посинеет (потому что творец опьянён жизнью), он чувствовал себя вправе перейти в наступление и перекинуться в картишки с жизнью своей подруги, которая пыталась угостить его в качестве гарнира более утончённым образом жизни. Эта игра не отняла у него молодую мужскую силу, — подумаешь, мясо, это не то, что подлежит спасению. И почему оно создано таким преходящим? С такой лёгкостью одолевается редкостными тварями. Жизнь — столь слабый светильник, что его может унести любой, не отягощая свою походную экипировку. Дуновение нежности истекает из лампочки на губы мёртвой, которые испуганно попятились от зубов. Надо ж было так случиться в этом всеобщем великом потопе, что коллега Бруннер, которая должна была забрать жертву на ночную смену, сегодня ехала через Лайнц, поскольку заболела её мать. Таким образом, спасительница не спустилась с небес, зато ученик поднялся по лестнице на седьмое небо, где он предполагал раздобыть сумму, которой ему не хватало до восьмого неба мопеда. Неужто в доме нет денег? За это полагается исключение из рая жизни, хотя сегодня идёт криминальный сериал, перед которым расхаживают фламинго, а за ними приударяют ударники, пока на них не зашипит на раскалённом диске плиты горячий ритм жизни, разбрызгивая избыток. У нас же сплошной недостаток, поэтому мы должны присмотреться. Может, даже съездить туда разок. Но молодая медсестра Гудрун Бихлер больше этого не может. Она берёт свою бессмертн. душу, укладывает её в несессер рядом с часто рекламируемым кремом для ухода за кожей (гораздо чаще, чем ухаживали за Гудрун) и маникюрными ножницами, пинцетом и пробным флакончиком духов от всемирно известной фирмы Revlon, могущественного международного картеля лампочек накаливания. Жизнь была распылена из Гудрун посредством финского ножа, который выскочил из аполлонических кудрей ученика, — такой же акт могущества, как и все, из которых манифестируют себя государства будущего. Вот брызнула женская плоть, которая была как у всех, на кокосовый половичок, волокнистый коричневый след которого тянется через крошечную прихожую. Но ученик бросает человеческий снаряд, который он пустил в расход; с таким совершенством он не знает, что делать, унести тело ему было бы тяжеловато. Ноги бы унести. Никакой бог не поможет носить ему — в гору — штаны. Нашлось немного денег в старой банке от печенья, но каково состояние этого человека на сегодняшний день?
Как скалы, вскинулись вверх дома социальных кварталов, будто улицы откинулись, словно крышки картонных коробок. Тонкая пыль покрывает ущелья, в которых пропадают люди и потом находятся в виде мумий. Только их приборы всегда подпитываются, поскольку счёт за электричество оплачен по долгосрочному договору. Трубы отопления оживляют «лисьи норы», тепло идёт, по этим трубам гонят сгоревшие отхода жизнелюбов. Только люди закончат дела, их сразу же загоняют наверх, как и их отходы, пачками. Они спешат вверх по лестнице, старики, и гниют за своими дверями, но иногда их кучки, нечаянно разбуженные, поднимаются и выбегают на лестничную клетку, куда перед этим, в качестве генеральной репетиции, выбрасывались цыплячьи ножки мёртвых девочек. Кто-то обглодал их кости и бросил, после того как нанизал их на свой шампур, эту внешнюю суть государства (этот дрожащий под пикантной горчицей колбасный продукт, который сам норовит продуцировать и брызжет соком, так и просится в рассыпчатую булочку. И стоит его оторвать от себя, как тут же упорхнёт. Ну просто детское привидение! Маленькие девочки растерзаны!), выеденные, выскобленные стручки на лестничной клетке, рядом с дверью лифта, с которой облезает краска. Не торопясь и пачками мёртвые стремятся вверх, ибо они взыскуют света, а в этом доме они находят его только на самом верху. В их растерзанной куриной шкурке ещё остался привкус материи, из которой доносится пение, как из приюта музыкантов, или из которой грохочут выстрелы, как в криминальном фильме, или из которой слышится смех, как в Виллахе и Майнце, где люди, чтобы уйти от самих себя, как стадо китов, выбрасываются на берег, но тяжесть тел снова тянет их вниз. Идёмте, сотворим себе человека по нашему образу и подобию!
