Он талдычит мне о том, что я позабыла в какой момент все это перестало быть игрой — глупым побегом, наигранными речами до этого и захватывающей погоней; это не игра, и ничего по представлению моему случаться не может.
Сигнализация завывает еще сильней — машины приближаются.
— Что мы будем делать? — Я опять подхожу к краю: смотрю вниз, затем на мост. — Мы не можем перелезть через решетку, не можем спрыгнуть, не можем вернуться обратно.
Отхожу, и тогда несколько автомобилей подлетают к посадочному месту недалеко от нашей платформы.
— Ты это имел в виду? Это конец? — Мой голос дрожит. Я возвращаюсь к своему новому, совсем недавно обретенному другу. — Теперь точно?
Сигнализация воет, пробуждая ото сна грузный и грустный Южный район. Будь у людей здесь окна — они бы разом выглянули — как мыши из норок; слегка откинув шторы и спрятавшись за оконную раму.
— Таков конец, Серафим?
В глазах юноши проносится быстрая искра.
— Поверь мне, это только начало, Карамель, — говорит он, после чего хмурится и склоняется к краю, что-то скребет пальцами.
— Что ты делаешь? — Мой вопрос остается без ответа. — Серафим, — не унимаюсь я, — что ты делаешь?
Раздается щелчок, и я слышу короткий лязг.
— Серафим! — Оглядываюсь на машину и незнакомцев, вышедших из нее. — Черт, слушай, надо уходить… Серафим!
Его невозмутимое лицо ударяет по моему самолюбию.
— Подкоп делаешь? — язвительно швыряю я. — Давай сразу спрыгнем в Острог!
Это ошпаривает его кипятком, и дикие глаза поднимаются на меня.
— А давай! — Оживает юноша и, привстав, хватает меня за талию — я с возмущением хочу толкнуться и пригрозить, но Серафим сносит меня с платформы. — Держись, Карамель!
Я визжу во все горло, и думаю, что вот теперь-то точно отправлюсь в Острог — туда, где мне самое место; где палата или пыльный чулан были уготовлены еще в момент зачатия.
Нас трясет. Серафим обеими руками хватается за какой-то канат, и нас подкидывает, после чего мы плавно скользим вниз. Задираю голову: вижу мелкие отлетающие крепеж за крепежом, что еще пару секунд назад держали длинный моток фонарей, какие обыкновенно зажигают по вечерам, чтобы машины могли отличить посадочное место от воздушной полосы.
Безумец! Он просто безумец! Под нами проскальзывает крыша — та самая, на которую мы хотели перебраться; проносимся мимо окон нижних этажей школы, и я наблюдаю внутри здания людей. Болтаю ногами из стороны в сторону, царапаю через одежду кожу Серафима, пытаясь ухватиться крепче былого и кричу, кричу, что он погубит нас.
— Падаю! — взываю я, и руки мои соскальзывают с шеи юноши, барахтаются по рубашке и отцепляются вовсе.
Лечу, кричу и наблюдаю за растерянным лицом Серафима.
Прошу, Острог, прими меня без лишних оваций, ибо приземление мое свершится уже очень скоро, а я не подготовилась к этому событию с той щепетильностью и занудством, какое свойственно всем членам семьи Голдман. Прошу, Острог, не уделяй мне слишком много внимание, ибо ткани на мне грязны, волосы клочьями спутаны, а гордость и самолюбование — дресс-код Нового Мира — позабыты и опущены вовсе. Прошу, Острог, не разговаривай со мной и даже не смотри в мою сторону, потому что речь моя бессвязна и почти позабыта — я мчусь к тебе и приветствую громким криком.
Острог!
Я приземляюсь на ту чертову крышу, куда мы изначально метились, кубарем качусь по ровной поверхности в виде мраморных плит и ощущаю острую боль в правом бедре — ткань платья сбоку расходится.
В момент пытаюсь подняться, взвываю — слежу за Серафимом: он недолго возится на канате, отцепляется и также падает на крышу: падает и катится к краю, выставляя руки и вовремя останавливаясь. Облегченный вздох его нарушает молчание, в котором я намеревалась провести последние секунды, часы, дни, месяцы или года жизни.
— Пронесло, — доходит до меня его голос, и юноша медленно встает. — Вот уж посадка… все отбил.
— Ты просто идиот! — не удерживаясь, вскрикиваю я, и обращаю пару растерянных глаз в свою сторону. — Ты сумасшедший, Серафим! Ты чуть нас не угробил, психопат!
— Успокойся, Карамель…
— Ты ненормальный! Мы могли умереть, и я думала, что сдохну сейчас. Черт..! Ты..! Ты псих! Ты псих!
Он складывает руки на груди, и отвечает мне тем же:
— Психопатка — ты, потому что истерику заводишь — ты.
Слог его вновь ровен и чист, о недавней одышке и перепуганной интонации позабыто.
— Я думала, что разобьюсь, — роняю свою первую попавшуюся мысль без разбора. — Господи, я видела перед глазами все… и это все — долбанный Новый Мир.
Юноша спокойно выслушивает меня, озадаченно осматривает и кивает. Я пытаюсь встать, но острая боль в бедре не позволяет мне вытянуть ногу. Мысленно признаю поражение, а вслух озвучиваю мысль о том, что повредила мышцу. Киваю на бедро и прошу помочь мне.
— Очень больно… не могу подняться.
Он останавливается, что-то быстро обдумывает, однако берет меня за руки — я ставлю ноги по очереди. Прошу его раз за разом отвести меня в медпункт — ноющая боль заглушает все иное беспокоящее, но Серафим дает отрицательный ответ. Я понимаю его — если пойдем в медпункт, подпишем смертный приговор и возьмем либо два билета на повешение, либо два билета на пожизненное пребывание в Картеле, и я не смею даже гадать, что из этого имеет более негативный окрас.
Серафим закидывает мою руку на свое плечо, и я волочусь следом как тряпичная кукла. Подле моста мы замираем — я. Мой друг рвется вперед, но я тяну его обратно; в мыслях всплывает образ домашнего сада, женщины в желтом переднике, которая копошиться в цветочных горшках, веревочные качели, несколько леденцовых конфет, разбросанных по столу, сделанному из пня, корнями который упирается в угол нашего дома. Лианы свисают над аркой, виноградная лоза крепко держит на себе еще не дозревшие ягоды, журчание голосов сливаются в одну утопичную мелодию. Я знаю, что не должна расслабляться — не сейчас, но я вижу деревья — наставленные друг к другу очень близко, обнимающие друг друга своими пышными ветвями; я слышу задорный хохот маленького мальчика. Оглядываюсь: охрана близко. Задираю голову, вознося глаза на серое небо, которое опять грустит — к чему бы это? Тучи сгущаются; серый город становится еще более серым. Абсурд! где я живу?
Одна мысль перебивает другую, и я не могу сосредоточиться. Серафим тянет меня за собой, но перебороть годами копившееся внутри не удается — я смотрю под ноги, в Острог, хочу ступить мимо моста, хочу отправиться в бездну. Боль в бедре неожиданно пропадает, а потом вспыхивает с новой силой.
— Карамель, прошу, следуй за мной, — говорит Серафим, но рука моя скользит по его плечу, настойчиво хватается за ворот пиджака, а после теряет вовсе. — Беса уже нет, — словно приговор, вознесенный лично мне, роняет юноша, и я готовлюсь к удару палача. — Его нет, и ты должна смириться с этим.
Он отходит от меня, оставляет. Душевная боль заглушает физическую — ничего не могу поделать с этим.
Я закрываю глаза и вижу мальчика, бегущего по мосту. Он хватается за фонарики, которые прохожие развешивали раньше на металлических прутьях; шаг его не очень ловкий, трепетный и угловатый, мальчик опять что-то бормочет себе под нос. Бежит, бежит. Не могу остановить себя и не могу остановить его. Крикнуть? — а смысл?
— Карамель! — зовет Серафим. — Это был несчастный случай.
Вой сирены из центра приводит меня в чувства, сигнализация машин позади по сравнению с этим гулом — ничто. Я открываю глаза в тот момент, когда Серафим перешагивает через металлическую балку, стоящую неровно, и оказывается на мосту.
— Хочешь пробежать с закрытыми глазами? — с доброй улыбкой спрашивает он, и я думаю, что в этот момент готова на все что угодно ради этого человека. — Я придержу тебя.
И я верю ему. Не знаю, правит ли мной на тот момент мое самолюбие или внутреннее желание избавиться от груза прошлого, но я расправляю плечи и плыву вперед. Посылаю страх и следую за юношей — он подхватывает меня, и мы бежим вместе. Серафим быстро смотрит на меня — улыбка тянется по его лицу, я с невероятно близкого расстояния рассматриваю его дикую щетину, его янтарные глаза, что под серым небом остаются тягучей смолой.
Мы спускаемся с моста на мост: они переплетаются друг с другом, так же, как наши руки. Оказываемся под занавесом, тяжелые потолки скрывают нас от преследователей. Мосты Нового Мира так мудрено напутаны, что, попади я сюда одна, непременно бы пропала, потерялась среди зданий, которые накладывают друг на друга тени и поглощают в зыбкую тьму. Серафим сбавляет шаг и дает мне перевести дыхание, снимает пиджак и накидывает на плечи вздернутого белого платья. Я с удивлением замираю — секунда, и иду дальше; вот уж что удивительно было по мне, так это отдать свою личную вещь в использование другому.
