Я опять смотрю на море перед собой, и делаю шаг — невольно, на что Серафим быстро отдергивает меня за спадающую с плеч ткань. Взгляд его не выказывает ничего, но губы шепчут «Не надо». Я так много тонула в проклятой ледяной воде, когда как все тело обливалось жаром, что теперь это не кажется мне сном — я смогу пережить все заново и переживать вновь и вновь, моя судьба — быть утопленницей в проклятом Новом Мире без воды, с ограниченными ресурсами и удушливыми людьми, который за каждый глоток воздуха готовы убить.
— Дойти от самого низа до вашей элиты — возможно, — говорит Серафим. — Но без связей и убийств — нет. Каковыми бы не были люди на поверхности, они остаются людьми, а человек подразумевает под собой насилие и зависть. Не сочти за дерзость, Карамель, но это касается и твоей семьи.
— Мои родители — честные люди! — перечу я, хотя сама в догадках сную совсем в иную степь.
— Да, да, Карамель..! А это празднование устроено на деньги честного управляющего, который стережет вышку директоров. — Я вновь оборачиваюсь на ресторан. Шум воды перебивает возгласы сотни и более пьющих и рассказывающих друг другу небылиц. Я хочу отречься от всего этого, пропасть, создать свой собственный мир и никогда не покидать стены его… нет! я хочу, чтобы этих стен не было вовсе; аквариум, в котором мы сейчас находимся, так же обеспечивается водой кем-то сверху, ибо не бывает, чтобы существовала защищенная сфера без того, кто мог бы наблюдать за ней сверху. — Прости, Карамель, — продолжает Серафим, — но я могу тебе с полной уверенностью заявить о том, что твой отец ушел в долги или поджал кого-нибудь из служащих ниже ради того, чтобы отчистить тебя перед обществом и устроить рекламу. Да, опять дело в рекламе… твоей. Но ты начала действовать не по плану.
Не понимаю всего происходящего со мной, ибо я — человек-конструкция; я убеждена, что все должно происходить по какой-либо схеме или представленной ранее инструкции, все должно быть продумано заранее; план — где ныне?
Эта неделя и прошлая — параллель, в которой мой идеальный мир рушится, и эпицентром этих разрушений являюсь я сама.
Смотрю в глаза Серафима, пытаясь поделиться с ним этими мыслями и пытаясь выведать у него что-нибудь еще, хоть как-то способное помочь мне остаться на плаву. Я признаюсь во взаимной ненависти к Новому Миру, но без него существовать я не смогу — никто не мог и не сможет.
— Существует пятый район — за пределами города, на острове через море, — роняет вполголоса юноша и бегло оглядывается по сторонам; мое изумление передается через испуганное выражение лица — затвор камеры «Щелк»: запомните, что Карамель Голдман тоже боится. — Там находятся мирные поселения, Карамель. Они значительно отличаются от этого мира и от мира униженных — в Остроге. Из-за густых деревьев и достаточной влажности и постоянных туманов на берегу никого и ничего не видно даже с воздуха, при пролете патрульных вертолетов.
— Если это и правда, — скептически отзываюсь я, — то туда нельзя попасть. Море заражено, и любой коснувшийся воды за ограждением — труп.
Мне становится тошно от самой себя и от происходящего, от Серафима и его глупости. Я злюсь — этот ком изнутри сгустками бьется по стенкам ребер и рвется выбраться наружу! Брызги опять ударяют по насквозь промокшему подолу платья, голые ноги обдает ледяной волной — прилив. Серафим, взяв меня быстро под руку, отводит чуть назад, извиняется и отпускает. Кожу на щиколотках и пяты стягивает тягучей болью — каково же гореть в этих льдах целым телом. Мои встревоженные глаза упираются в ничем не обеспокоенное лицо юноши передо мной.
— Если ты выкарабкался из Острога и ни черта не знаешь, — не сдерживаю своей язвы, — я открою тебе глаза на истину, а именно — мы не пройдем через воду; нас разорвет под напряжением, не успей мы захлебнуться в холодных водах океана.
Юноша улыбается мне — неужели я сказала что-то смешное?
— Мы по воздуху. — Спокойно разводит плечами Серафим.
— Кто оплатит такой дорогой перелет, да еще и не настучит на нас?
— А кто сказал, что мы будем заявлять о своем полете? Думаешь, власть не знает, что есть пятый район? Они даже название ему дали — «Ранид» и на грузовых самолетах доставляют иногда припасы. Людям из Острога за молчание — возможность выходить на поверхность, иначе бы слухи озарили город так же, как это делает Золотое Кольцо во время окончания комендантского часа — мгновенно.
— Все равно не верю. Не могу.
— У тебя выбора нет, Карамель. Лучше рискнуть Там, чем умереть наверняка Здесь.
Я хочу ответить и вступить с ним в полемику — нечто грызет меня изнутри. Глотаю воздух и опускаю глаза. Поражение! Я повержена… Карамель Голдман теряет землю под ногами, и небо, к которому она и другие тысячи жителей Нового Мира так близки, давит ее, прессует и сгустком откидывает в сторону как ненужный материал.
— Вернись к семье, Карамель. — Серафим быстро глядит на меня и протягивает руку. — Скоро тебя спохватятся.
Я отдаю ему почти пустую упаковку от «Искристого бочонка» и отступаю.
— Скажи мне, откуда ты это все знаешь? Кто ты такой? — прошу я.
Каждая секунда молчания добавляет по еще одной капле неуверенности в общую чащу негодования и отчуждения. Мы не близки с этим человеком, но его недосказанность отстраняет меня.
— Придет время, и я скажу, — отвечает он на выдохе. — Тебе пора, правда. Не подумай ничего плохого, но члены твоей семьи скоро отправят кого-нибудь из служащих за тобой.
— Говоришь так, словно переживал все это раньше, — себе, но вслух произношу я. — Все равно спасибо.
Я отворачиваюсь, но юноша не спешит уходить. Когда я вновь смотрю на него через плечо, он шепчет, что еще недолго побудет на пляже — ему нравится смотреть на море. Я не отвечаю и медленно возвращаюсь в ресторан, раздумывая о том, что это единственный факт, который известен мне о Серафиме — его любовь к воде.
Я сажусь на свое место и поправляю волосы. Гости уже не так пристально, с не с такой нарочитой тревогой и вожделением наблюдают за моей персоной — изредка переговариваются и косятся, но по большей степени залитые алкоголем физиономии их испускают нечленораздельные речи об акциях и управлении в общем.
Никогда не ощущала ничего подобного прежде… кажется, будто на плечи мои взвалили огромный булыжник и велели нести — тяжело, мучает одышка, воздуха не хватает, не получается расправить плечи….
Отец поворачивается ко мне.
— У тебя «Искристый бочонок» на виске, — тихо говорит он и убирает след от мороженого пальцем.
Я замираю, а отец медленно, изящно, с простой улыбкой вновь оборачивается на гостей и что-то им отвечает.
Локти с грохотом ударяют о стол, затем ладони — тарелка подле подпрыгивает; и я поднимаюсь. Духота.
Не могу вынести компанию этих незнакомых людей: чужие лица, завистливые лица, злые лица.
— Кара? — зовет меня мать, и в голос вкладывает ноты, ранее от нее услышанные лишь раз — тоску и сожаление, понимание и волнение.
Я озираюсь по клетке-залу как беспомощный зверек — с осознанием того, что я-он последний из представителей вида, а находящимися вокруг меня-него людьми уготовлена расправа. Болотного цвета платье расправляется и склоняется в мою сторону, я вновь слышу голос: «Скажи мне, Кара…». Знаю, что разочаровала ее — всегда разочаровывала. Мотаю головой — не хочу отвечать; отворачиваюсь и иду к дверям. Я выхожу и смотрю на море — Серафима около воды нет: выискиваю его взглядом и замечаю около парковки.
Мне хочется позвать его, хочется крикнуть, хочется побежать навстречу. Незнакомый и чужой человек в Новом Мире вытащил меня из оков поверхности, оттолкнул от меня тяжелое серое небо — он спасает меня… Шагаю к нему навстречу.
Не понимаю и половины вещей, про которые он рассказывает, не могу принять их за правду в полном объеме, однако я следую за ним.
Юноша видит меня, но резко отворачивается и хлопает дверью автомобиля — жест.
— Карамель, — раздается голос дяди позади.
Сеарфим садится в машину — мы не знакомы. Дядя подходит ко мне и спрашивает, не видела ли я Бон-Тона младшего.
— А разве он выходил? — задумываюсь я.
— Вроде бы, — отвечает дядя. — Тебе не холодно?
— Нет.
— Карамель, о твоем отце… — шепчет мужчина. — Ты добавила ему проблем. К чему этот цирк?
Хочу прямо сказать обо всем, ибо он один из немногих — да что там! единственный, кому я могла доверить свои сокровенные мысли, но не могу — не могу!
— Я останусь собой, несмотря ни на что, — медленно проговариваю я. — Не собираюсь напяливать паранджу, если кто-то решил, что он лучше меня. Я останусь собой.
— Говоришь словно беженка из Острога.
— А ты знаешь таких людей, чтобы сравнивать меня? — усмехаюсь я. — Скажи мне, что происходит? У отца нет повышения, и он не разобрался с теми проблемами, о которых говорил. И делает он это не для меня. Я знаю.
