— Почему вы медлите, господин кастелян? — обронил он после недолгого молчания. — Заприте меня.
— Янко, — отозвался кастелян чуть ли не умоляющим голосом, — не торопись. Если не прислушаешься к моему совету, то вынесешь приговор не только себе, но и своей невесте, и Яну Поницену, и мне. Если ты останешься, я не знаю, не присяду ли я в полном изнеможении и не найду ли вечного упокоения где-нибудь на полдороге, на крутых ступенях башни. Кто знает, не погаснет ли моя жизнь прежде, чем догорит этот факел в руке… Если это случится, голодная смерть грозит не только твоей жизни, но и жизни твоей невесты и чахтицкого служителя Слова Божьего. Слуги вернутся только через несколько дней, когда будет уже поздно…
Ян Калина едва не повредился в рассудке, когда представил себе эту картину. Искушение послушаться совета кастеляна жестоко мучило его, но, сжав зубы, он все же пересилил его.
— Вы кастелян, — взорвался он, — я разбойник. Выполняйте свой долг!
Микулаш Лошонский закрыл дверь, запер, вынул ключ и сунул его за пояс.
— Бог свидетель, — сказал он, — я не желал твоей гибели. Но я не способен преступать свою клятву и веление совести…
— Приглашаю вас, господин кастелян, посмотреть на меня, когда я буду висеть в петле, — прервал его Ян Калина.
8. Девушка, убежавшая в лес
Найденные и найденная
Фицко и пандурский капитан переживали под Скальским Верхом адские муки.
Фицко был ранен в руку, капитан — в ногу. После недавних дождей дно канавы было покрыто водой. Она пропитала одежду, но она и остужала раны, точно ледяной компресс.
От боли и невыносимого холода они стучали зубами, стонали и проклинали все на свете.
Звуки тележных колес давно затихли вдали. Вокруг была мертвенная тишина. Тщетно напрягали они слух, надеясь услышать шаги случайного странника.
— Мы — словно мокрые курицы, — простонал капитан Имрих Кендерешши.
— Уж лучше сдохнуть. Такое позорище! — ярился Фицко. — Только бы не набрел на нас кто из знакомых!
— Знакомый, незнакомый — все едино, — сказал капитан.
— Если нас через час-два не найдут, мне конец, — запричитал Фицко. — Холод пронизывает до костей, а рука так болит, что можно сойти с ума.
Но ни через час, ни через два никто не показался, а они все еще были живы. Промерзшие, ослабевшие от потери крови, они только под утро услыхали вдали стук телеги — он влил в застывшие, окоченелые тела новые силы. Услышав крики о помощи, возчик, пожилой мужчина, соскочил с телеги.
— Фицко! — воскликнул он потрясенно, узнав в одном из бедолаг слугу чахтицкой госпожи.
Он развязал Фицко и капитана.
То был господский лесник, принятый на службу только месяц тому назад. Он жил в избушке на Скальском Верхе, охранял лес, чтобы бедняки не таскали древесину, жег известь, из которой две трети отдавал господам, а одна треть шла на продажу. Вот с утра пораньше он и выехал, везя известь в окрестные деревни.
Фицко и капитан с трудом поднялись. Ноги подкашивались — пришлось держаться за лесника. Опершись на него, они кое-как вылезли из канавы.
— Вываливай известку, лесник, а то не взобраться нам на телегу, да и твой старый мерин нас не потянет, — приказал Фицко.
Лесник стал сбрасывать в кучу известку, приговаривая:
— Пока ворочусь, все у меня разворуют.
— Ну и пусть, — успокоил его Фицко, — с тебя не убудет. Всю неделю зато сможешь жечь только на себя.
Лесник повеселел и помог им взгромоздиться на телегу. Спросил, куда их везти.
— К себе домой, — сказал Фицко. — Там приведем в порядок свои раны и одежду. И смотри: держи язык за зубами, не болтай, из какого болота нас вытащил. А как начнет темнеть, отвезешь нас в Чахтицы.
— Все так, — мялся лесник, — да, видишь, халупка моя больно тесна и скромна.
— Какая разница, все же небось поприятнее, чем эта канава, — усмехнулся Фицко.
Лесник был в замешательстве.
— Ладно, — сказал он наконец, — только поклянись мне, Фицко, всем святым: чтобы ты ни увидел в моей халупе, не будешь вредить ни мне, ни кому другому.
— Будь по-твоему, — сказал Фицко не без удивления. — Верно, косулю или кабана подстрелил, старый браконьер?
— Упаси Бог, — возразил лесник. — Я честный и порядочный человек и не зарюсь на чужое добро.
Телега лесника вскоре остановилась.
На краю дороги видны были печи для обжига извести и сарай с небольшой конюшней. Все это принадлежало чахтицкому хозяйству.
Несмотря на то что руку терзала нестерпимая боль и весь он трясся от холода, Фицко не отрывал от лесника глаз. Какая-то мысль не давала ему покоя. Он вроде сам нанимал лесника на службу. Вспомнил: тот явился в Чахтицы оборванный, жалкий, голодный. Неужто у него то самое имя, что теперь звучит в его памяти?
— Эй, послушай, лесник, — обратился он к старику, пока тот помогал ему слезть с телеги, — уж не Яном ли Ледерером тебя величать?
— Именно так, — ответил лесник.
— Значит, у меня для тебя хорошая новость.
— Хорошая новость для меня? — засомневался лесник.
— Именно для тебя. У тебя сын — Павел?
— Да, у меня сын есть и нету его. Отправился учиться ремеслу за тридевять земель, и долгие годы нет о нем ни слуху ни духу, — ответил старик, погрустнев.
— Твой сын воротился здоровым и невредимым, и стоит мне захотеть — ты еще сегодня увидишь его.
— Неужто правда? — обрадовался лесник.
— Ну, хватит болтать. Ты лучше скажи мне, как я наверх доберусь?
Неподалеку на косогоре среди деревьев, залитая утренним солнцем, выделялась избушка лесника. Из трубы к голубому небу вздымался густой черный дым.
Лесник схватил Фицко и капитана под мышки и осторожно потащил к домику. Но чем ближе они подходили к жилью, тем более мрачнело лицо лесника, прояснившееся было при известии о возвращении сына. А капитан и Фицко обозревали широко открытыми глазами волшебное видение.
Среди деревьев, покрывавших косогор позади избушки, появилась с охапкой хвороста стройная, простоволосая девушка в белой блузе, красной юбке и красных сапожках. Заметив на прогалине странную троицу, она удивленно остановилась. Солнечные лучи заливали ее, она похожа была на лесную фею, потревоженную людьми.
— Это и есть тайна моей избушки, — прошептал лесник. — Не забудь, Фицко, что ты мне обещал!
— Я сдержу свое обещание, — заявил Фицко так решительно, что рассеял все сомнения лесника.
Как только взгляд девушки коснулся Фицко, она вскрикнула, бросила хворост и помчалась в лес.
— Погоди! — крикнул ей вдогонку лесник.
— Беги за ней, иначе больше ее не увидишь, — подначил его Фицко.
Раненые поддержали друг друга, а лесник припустился за девушкой, стремительно убегавшей в лес. Топот его шагов подгонял ее. Когда она оглянулась и увидела, что за ней бежит только лесник, она остановилась и вернулась к нему. Она бросилась ему на шею и, дрожа от страха, запричитала:
— Не удерживайте меня, дедушка, мне надо бежать. Я погибла, если попаду в руки этого злодея!
— Он обещал не навредить ни тебе, ни мне.
— Для такого человека обещание ничего не значит.
— А может, он тебя и не узнает, пошли! — попытался он ее успокоить и заставить вернуться.
— Если бы так! Пусти меня, мне надо держаться от него подальше — одна мысль, что он где-то поблизости, наполняет меня смертельным страхом. Полгода он преследовал меня своей любовью. Обещал верность, богатство, золотые горы. Когда я отказала ему, стал угрожать. И уж собрался выполнить свои угрозы. Натравил на меня этих нелюдей, этих ведьм, счастье, что они не уволокли меня в замок.
— Прости, что хотел удержать тебя, — сказал лесник. — Знай я, что ты бежишь от Фицко, не бросился бы за тобой, а пожелал бы тебе от всего сердца найти добрых людей, которые бы приютили тебя. Ступай, да поможет тебе Бог!
Но Магдула Калинова не сдвинулась с места.
— Мне стыдно, что я подумала только о себе, о своем спасении. Хороша бы я была, если бы я в благодарность за ваше добро обрекла вас гневу и мести Фицко.
— А как же ты хочешь поступить? — удивился лесник, который уж было смирился с разлукой.
— Вы приютили меня, когда я, замерзшая и голодная, постучалась в вашу дверь. Приняли под свою защиту и поделились со мной всем, что имели.
— Но ты щедро вознаградила меня. Осветила мою одинокую жизнь. Я вновь познал часы радости. При всей глубокой печали в сердце, как-то раз я даже заметил, что весело насвистываю, выбирая из печи обожженную известь. Как в былые времена.
В деревне близ Немецкого Правно, где Ян Ледерер промышлял обжигом извести, у него год тому назад умерла жена, верная подруга жизни. А незадолго до этого у него сгорел дом. Однажды, вернувшись вечером с рынка, он вместо избушки нашел кучку пепла. Удрученный, опечаленный, потеряв надежду на возвращение сына, он покинул места, с которыми его связывали одни грустные воспоминания. Бродил вдоль Поважья, брался за случайные, нищенски оплачиваемые работы, пока наконец не попал в Чахтицы. Там счастье снова улыбнулось ему. Он стал лесником и снова мог заниматься любимым трудом — обжигать известь. И тут, точно небом ниспосланная, вошла в его одинокую жизнь Магдула… И, несмотря на собственные печали, она утешала его, как и он ее. Страдание сблизило их, и дни становилось более сносными.
