Он повернулся и бросился прочь, опасаясь, что одного факела не хватит на обратную дорогу.
Шум удаляющихся шагов проник в застенок и отозвался в душах запертых жертв эхом отчаяния.
Павел Ледерер шагал горделиво, словно бы совершил героический поступок. Он был готов запеть от радости, что нашел такой замечательный выход. Что бы сказал по этому поводу Ян Калина, узнай он, что со злодейками покончено и ему уже не с кем бороться?
Однако его приподнятое настроение сразу поубавилось, как только он оказался под голубым небосводом. Снова мысль о Барборе. Она завладела всем его существом. Он огляделся по сторонам — вдруг она где-то неподалеку?
Нигде не было ни души, только внизу на дороге промелькнули два-три пешехода. Вокруг царила тишина, а на холме гордо и безмолвно высился чахтицкий град.
Когда же наступит полдень, когда зазвучат полуденные колокола? И взовьется ли, как было условлено, в ясное небо из трубы града столб дыма?
В бегах
— Куда же мы идем? — спросила Магдула, когда они вышли из лесной сторожки и огляделись вокруг.
— Все равно, — ответил Ян Ледерер, — только бы подальше от чахтицкой госпожи и ее гончих псов.
— Доля наша горькая, — вздохнула Магдула, — бежим, словно преступники, и не знаем, где приклонить голову…
— Где бы мы ни оказались, ты для всех — моя дочь, а я — твой отец.
— Конечно, — улыбнулась она. — Безжалостная судьба забрала у меня все, но я ей благодарна, что она дала мне вас, я действительно люблю вас, как родного отца!
Они спустились со Скальского Верха на дорогу. Ян Ледерер обвел взглядом печь, сарайчик, стойло и погрустнел:
— Прирос я сердцем к этим местам. А с тех пор, как ты пришла, и вовсе стали затягиваться мои душевные раны.
Он вошел в конюшню, погладил лошадь, насыпал в желоб овса, Магдула поднесла ему воды.
— Может, не идти нам пешком? — засомневался лесник. — Лошадка побыстрей отвезет нас в безопасное место.
— Госпожа и не заметит, что лишилась старой лошадки да скрипучей телеги, — осторожно поддакнула старику Магдула.
— Ан нет. С пустыми руками я пришел сюда, с пустыми и уйду! — Ян Ледерер переборол искушение. — Я ни разу в жизни не осквернил рук чужим добром.
Погладив на прощание коня, подсыпав ему еще овса, они двинулись в путь.
У сарая им вдруг преградила дорогу невысокая чернолицая женщина.
— Где Фицко? — спросила она угрожающе громко.
Лесник быстро опомнился от неожиданности.
— Ступай, сейчас увидишь его! — сказал он спокойно и добавил с усмешкой. — Уж не полюбовница ли ты его, коли так разыскиваешь?
Он открыл ворота в сарай и кивнул в угол:
— Вон там лежит, прикрытый парусиной, чтоб не простыл!
Она вбежала в сарай и лишь тогда поняла, что старик обвел ее вокруг пальца, когда под брезентом нащупала снопы соломы и услыхала, как захлопнулись за ней ворота.
— Вскочила туда, точно мышь в нору, — посмеялись лесник с Магдулой. Смеялись они от души, беззаботно, словно уже были вне опасности.
Женщина ярилась и стучала по дощатым стенам.
— Не трудись, Эржа Кардош, — сказал лесник, стены крепки, сам ставил их. Оттуда не выскользнешь. Посиди там спокойно, не то в горле пересохнет, а палинки там нет, разве что сам тебе поднесу!
Он взял Магдулу за руку, и они отправились в дальнюю дорогу.
— Эту тетку я знаю, — объяснил он. — Старая служанка Алжбеты Батори, она занята только одним: отыскивает в ближней и дальней округе девушек из тех, что мечтают о хорошей работе.
— Теперь и я припоминаю ее, — поддакнула Магдула. — Однажды я видела, как она выходила из замка. Лицо у нее горело, и была она до того пьяной, что дети, сбежавшись, смеялись над ней.
— Странно, что она сегодня еще что-то соображает, — ухмыльнулся лесник, — трезвой я ее еще ни разу не видел.
На дороге, ведшей в Новое Место, сновали возчики и люди, спешившие на работу. После встречи с Эржей беглецы опасались, что их могут и другие заметить и выдать чахтицкой госпоже.
— Ничего не поделаешь, — сказал лесник, — придется идти по бездорожью. Под Грушовым, Лубиной или под Бзинцами мы подождем в лесу, пока не стемнеет. Потом пойдем попросим у добрых людей ночлега и пропитания. А завтра отправимся в Моравию. Там будем в большей безопасности.
— Я бы лучше осталась здесь, — сказала Магдула. — Грустно при одной мысли, что буду так далеко от матери и брата. Если бы я могла встретиться с ним! Кто знает, как изменился Ян за эти годы, что мы не виделись? — Может, сменить юбку на брюки и напроситься в дружину Андрея Дрозда?
— Рядись не рядись — парнем не станешь! — улыбнулся лесник. — И жизни среди разбойников ты бы не вынесла. Не печалься, не навеки мы уходим в Моравию. Когда обстоятельства изменятся, мы вернемся и снова заживем спокойной жизнью. Ты-то доживешь, а я… — махнул он рукой.
Магдула грустно посмотрела на небо, по которому неслись облака, словно тоже убегали от неведомой опасности.
Они так и не заметили, что напрасно свернули с новоместской дороги, стараясь избегнуть многолюдства. Не почувствовали, как в их спины, словно буравчики, впивались рыскающие глаза.
Как только запертая Эржа перестала злобиться, что позволила так провести себя, она внимательно осмотрелась в сарае, в который сквозь зазоры между досками пробивался свет. Сердце у нее екнуло: в углу сарая она увидела прислоненную к стене лесенку. Минуту спустя она уже выдергивала дранку над головой, потом просунула в дыру голову и стала жадно следить за уходившими.
— Бегите, бегите куда глаза глядят, — смеялась она, — все равно найду вас и запру, ей-богу, получше!
При мысли, что именно она приведет к чахтицкой госпоже Магдулу Калинову, а вместе с ней и этого старика, она чуть не завизжала от радости.
Выбравшись на крышу, она вытянула за собой стремянку, прислонила к стрехе и спустилась на землю. Но где же Фицко с пандурским капитаном? Вот задача! Увидев лесную сторожку, она без колебаний направилась к ней. Не найдет их, так хоть чем-нибудь поживится: воровство было самым невинным ее грехом.
В избушке стояла тишина. Фицко и капитан уже примолкли. Встречались разве что глазами, в которых были ненависть и презрение. Когда открылась дверь, они от неожиданности сели.
— Откуда ты взялась, чертова баба? — заорал Фицко, вскипев оттого, что именно эта женщина застала его в таком жалком виде. Толков теперь не оберешься! Эржа расхвастается, что нашла его, наболтает всякого вздора про его несчастья и до смерти будет кичиться своими заслугами.
— Ну, ну, ну, не ершись, — успокоила его Эржа Кардош, — не то не видать тебе меня как своих ушей. Пожалеешь еще!
Он смирился, хотя с радостью задушил бы ее.
— Ах, бедняга, — ухмылялась она, — кажись, разбойники разговаривали с тобой не в белых перчатках!
Он заскрипел зубами.
— Что, али больно? — спрашивала она с притворным сочувствием. — Госпожа поможет, тут же пошлет за Майоровой в Мияву. Хорошо бы той переехать в Чахтицы, чтобы всегда быть у тебя под рукой.
Терпение горбуна лопнуло.
— Ты что языком мелешь, чертова баба?! Шагай быстрей за лесником и за девкой, не то выдеру тебе все волосенки. Не приведешь их — пойдешь прямехонько на «колоду»! А в замке скажи, чтобы за нами пришли гайдуки!
— Лечу, лечу, — сразу притихла Эржа, напуганная тем, что так дерзко обращалась к Фицко. Этот найдет сто способов, чтоб отомстить. — Тенью пойду за ними и ручаюсь тебе — не пройдет много времени, как они будут в Чахтицах!
В дверях она еще на миг задержалась:
— А знаешь, Фицко, я не так здорово зарабатываю, как ты. Взбодриться бы мне, да нечем…
— Раз в жизни могла бы и воды нажраться, — буркнул Фицко, однако вытащил из-за пазухи кошелек и бросил на пол несколько динариев.
Эржа Кардош жадно бросилась к раскатившимся монетам и, хватая их, бормотала:
— Без охоты даешь, ну да ладно, главное — даешь!
Сердце все-таки сильней
Микулаш Лошонский уходил от Яна Калины с тяжелым сердцем. Он поступил, конечно, по велению совести и клятвы своей, но сомнения мучили его. Что страшнее для него — гибель Калины или нарушенная клятва?
Чем дальше он уходил от темницы, тем более теснилось сердце, тем тяжелее становились ноги и все ниже поникала белая голова.
Он все медленнее подымался по ступенькам, все мучительней передвигал ноги. Подчас ему приходилось опираться о стену, отдыхать и набираться сил, чтобы продолжать путь. Рука, державшая факел, дрожала, он с беспокойством замечал, что и зрение у него слабеет, и силы совсем покидают его.
Факел неумолимо гаснет.
Боже!
Он не прошел еще и половины пути, а тело словно налилось свинцом. Дойдет ли он до своей горницы в башне града, спасет ли друга и несчастную девушку, которых там запер?
Страх за судьбу трех близких людей давил на него, словно огромная глыба. Под этой тяжестью он опустился на каменные ступени, одеревеневшая рука с факелом ударилась о холодную ступень, и факел выпал из разжавшихся пальцев. Он в отчаянии потянулся за ним и, напрягая последние силы, поднялся на ноги.
