— Но ты щедро вознаградила меня. Осветила мою одинокую жизнь. Я вновь познал часы радости. При всей глубокой печали в сердце, как-то раз я даже заметил, что весело насвистываю, выбирая из печи обожженную известь. Как в былые времена.
В деревне близ Немецкого Правно, где Ян Ледерер промышлял обжигом извести, у него год тому назад умерла жена, верная подруга жизни. А незадолго до этого у него сгорел дом. Однажды, вернувшись вечером с рынка, он вместо избушки нашел кучку пепла. Удрученный, опечаленный, потеряв надежду на возвращение сына, он покинул места, с которыми его связывали одни грустные воспоминания. Бродил вдоль Поважья, брался за случайные, нищенски оплачиваемые работы, пока наконец не попал в Чахтицы. Там счастье снова улыбнулось ему. Он стал лесником и снова мог заниматься любимым трудом — обжигать известь. И тут, точно небом ниспосланная, вошла в его одинокую жизнь Магдула… И, несмотря на собственные печали, она утешала его, как и он ее. Страдание сблизило их, и дни становилось более сносными.
— Магдула, мой сын вернулся! Вернулся! — передал он ей радостную весть, лицо его осветилось счастьем, глаза засияли.
Когда Магдула услышала, что старику эту весть принес Фицко, не сказав при этом, где находится его сын, у нее появилось еще большее основание остаться. Разъяренный ее уходом, горбун мог бы утаить от отца, где Павел, и тем самым помешать их встрече.
Тщетно уговаривал ее лесник скрыться.
Они оба спустились по косогору к избушке.
Соперники
Фицко и капитан все еще стояли, подпирая друг друга. Сморщенная, посиневшая физиономия горбуна радостно осклабилась при виде девушки. Рядом со старым лесником, которого она бережно поддерживала, молодость и красота девушки были еще более очевидны.
— Ха-ха! — рассмеялся он непривычным смехом, в котором вместо обычного злорадства и презрения слышалась одна горечь. — Вспугнутая косуля возвращается…
Магдула содрогнулась, передернула плечами, и леснику показалось, что она снова бросится наутек, подальше от горбуна. Но она пересилила свое отвращение.
Лесник повел незваных гостей в свое жилище. Пока Магдула собирала рассыпавшийся хворост, лесник предложил им сухое платье, обмыл раны. И пострадавшие, переодетые, с перевязанными ранами, стали мало-помалу забывать о перенесенных мучениях, а насытившись горячей похлебкой, и вовсе повеселели. Особенно Фицко.
— Ты просто кудесник, старик, — ухмыльнулся он, едва Магдула вошла в избу, — коли тебе удалось приманить такую красотку. Кое-кто давно увивался вокруг нее, ха-ха, а она, гордячка, ждала принца. И вот же, оказывается, вместо принца удовлетворилась доходягой, стариком. По всему видать, нечисто оно, это ваше ледереровское счастье…
Лесник и девушка безмолвно слушали его злобную болтовню, и это еще больше распаляло горбуна. Он стал дразнить старика:
— Но твоему сыну еще больше повезло!
— Я был бы тебе так благодарен, если бы ты наконец сказал, где мой сын, — попросил его лесник.
— Свою благодарность оставь при себе, — осклабился Фицко. — Но за эту живительную похлебку, так и быть, скажу тебе, что он на очень хорошей службе. А зарабатывает — дай Бог каждому! Если так у него дело и дальше пойдет, за пару годиков он поставит себе дворец и будет тебя в коляске возить. Ушлый малый! — и он улыбнулся Магдуле: — Ты мне тоже можешь быть благодарна. Твой брат, этот злодей…
— Мой брат никакой не злодей! — оборвала его Магдула, измученная вконец его взглядами и ядовитой болтовней.
— Ха-ха! Вот именно: он уже не злодей! Этим утром он свел счеты с жизнью — на виселице!
— Неправда! — выкрикнула Магдула, и резкая боль сжала сердце.
— Неправда, ха-ха! Может, оно было бы и не так, кабы не было бы у него ловкого дружка, который привел его из самой Германии, чтобы отдать его тут палачу. За наличные!
Ян Ледерер, охваченный черным предчувствием, спросил Фицко:
— Кто же такой этот его дружок?
— Почуял, старая лиса, ха-ха! Правильно: это твой сын. И предал он его за две сотни золотых.
— Боже! — остолбенел от ужаса Ян Ледерер.
Как же испакостился сын в том большом мире! Да какой это сын — он и видеть его не хочет! А ведь как он обрадовался, услышав, что Павел вернулся. Уж лучше бы потерять его навеки!
Ему казалось, что за эти две-три минуты он состарился на десять лет. Ноги подкашивались, фигура сгорбилась, белые волосы светились, точно свежевыпавший снег.
— Думаю, ты не скажешь, что взял он мало, старый скопидом! Сына тебе нечего стыдиться. За предательство ему заплатили с лихвой. Кроме денег, он получил еще и место слесаря у чахтицкой госпожи. Толковый малый. Только такие люди и работают у щедрой графини. И денег у него будет хоть пруд пруди.
Над этой бездной подлости, в какую рухнул сын, прельстившись звоном монет, у отца закружилась голова. Магдула Калинова подошла к нему и обняла. Новые удары все больше сближали их. Она потеряла брата, он — сына…
— Хорошенькая вы парочка, — смеялся Фицко, — но Павел подходил бы тебе больше, чем его отец, Магдула.
Пандурский капитан молча выслушивал выкрики Фицко и все более сочувственно взирал на измученного старика и перепуганную девушку. Хотя сердце у него давно уже очерствело, благородство не совсем еще выветрилось из него. Он не в силах был спокойно наблюдать эти мучения.
— Ступай, старик, — сказал он, — и собери свою известь, телегу оттащи в сарай, а лошадку загони в стойло. Не забывай, что известь дается тебе тяжким трудом, а телега с лошадкой и вовсе не твои.
Лесник ухватился за слова капитана, как утопающий за соломинку. И тут же пошел к выходу.
— Я с вами! — воскликнула Магдула.
— Ну давай, давай, — ухмыльнулся Фицко и злобно покосился на капитана, ярясь, что тот вмешался в его игру. — Ступай! Но если не хочешь лишиться матери, воротись! Виселица ещё стоит!
Лесник с девушкой, пошатываясь, выбрались из горницы, словно с погоста, где только что похоронили своих дорогих. Девушку печалила потеря брата и страх за судьбу матери, старик оплакивал сына. Сына, который продал товарища и которого он должен вырвать из сердца.
Молча они спускались по косогору на дорогу.
Солнце весело взбиралось на небо и жарко улыбалось природе, просыпавшейся от зимней спячки. Дыхание весны согревало утренний воздух, на ветках щебетали птицы, почки наливались новым соком. Лишь на их души опускались холод и безнадежность.
— Слушай, Фицко, — возмущенно проговорил пандурский капитан, когда лесник со своей защитницей скрылись из глаз, — я не молод, изведал в жизни немало: был на войне, где люди хуже зверей, попал в турецкий плен. Но с таким злодеем, как ты, встречаюсь в первый раз.
— Скажите пожалуйста! Господин капитан разнюнился, ровно какая изнеженная барышня!
— Ни старик, ни девушка ничего плохого тебе не сделали, чтобы их так мучить! — напустился капитан на горбуна. — Но помни: не будешь относиться как положено к нашему хозяину, который обиходил и накормил нас, и еще станешь обижать Магдулу Калинову — тебе придется иметь дело со мной!
Да разве Фицко испугаешь?! Как раз наоборот. На него напало хорошее настроение.
— Ну-ну, господин капитан, — скалился он, — прежде всего вы — земан, из благородных. А коли вы земан, не пристало вам беспокоиться о леснике, самом что ни на есть распоследнем из слуг владелицы замка. А будучи пандурским капитаном, негоже вам заступаться и за сестру казненного разбойника!
— Я земан, это правда, — согласился капитан, — и предводитель пандуров. Но именно поэтому я не стану терпеть, чтобы кто-то в моем присутствии оскорблял старика и беззащитную девушку.
— Старика уступаю, хе-хе! Пусть будет по-вашему. Но вокруг девушки не суетитесь. Я-то знаю, что могу позволить себе по отношению к сестре казненного разбойника, и увидите, что я таки позволю себе!
— В моем присутствии ты ничего не позволишь себе и ничего не покажешь, запомни!
Оба были воинственно настроены. То и дело пытались вылезти из постели и встать на ноги. Но всякий раз такая боль поднималась в конечностях — у одного в руке, а у другого — в ноге, что оба валились на постель и умеряли свой пыл.
Капитан не мог надивиться, когда увидел, как изменилась Магдула Калинова после возвращения.
Следа не осталось от испуганной, робкой девушки. Она вошла в дом уверенная в себе, смелая. Решилась даже взглянуть на горбуна. Посмотрела на него с презрительным высокомерием. Фицко уж было открыл рот, чтобы продолжать свою злобную игру, но решимость его тут же погасла. Он увидел: перед ним уже не беспомощное создание — настоящий противник. И трусливо зажмурился, точно мышь, с которой играет озорная кошка.
— Ложись, Фицко, отдыхай, — сказала Магдула, — тебе силы понадобятся. Чахтицкая госпожа и колода уже ждут тебя не дождутся. Побыстрей поправляйся, чем позже воротишься, тем больше получишь палочных ударов. — И она звонко рассмеялась.