Для достижения единства людей недостаточно разговоров и идеологии. Необходимо создание таких культурных пространств, в которых бы происходила сборка общественного тела. Это относится ко всем группам и слоям общества. Уже средневековые гильдии и корпорации – это такие группы, которые были скреплены далеко не одними профессиональными узами. Они жили на одной улице, носили «форменную» одежду, были переплетены семейно-родственными отношениями. Естественно, все эти прежние способы достижения единства сегодня невозможны. На Западе люди объединены по-иному и все-таки достаточно крепко. Многонациональная Америка и особенно Нью-Йорк по всем предсказаниям скептиков уже давно должны были развалиться. Однако уже не одно столетие американцы представляют собой сильную единую нацию и уживаются как с афро-американцами, так и с евреями. Более того, поселяя вновь прибывающих в своеобразные гетто, они ассимилируют их, превращая в граждан своей страны.
Сегодня в развитых странах перепроизводство вещей, и это привело к изменению стратегий управления желаниями. Общество не ограничивает, а наоборот, стимулирует потребление. Речь идет не о «вещизме» в советском понимании этого слова. Запад объединяет людей системой вещей – комфортом, здоровьем, отдыхом. Реклама любой отдельной вещи уже вписана в эти бесспорные ценности и поэтому поддерживает ощущение того, что общество заботится о человеке, предлагая ему возможные постепенные улучшения мира вещей. Различные варианты жилья и мебели, увлекательные поездки, приятное времяпрепровождение, легкие истории, которые можно рассказать друзьям за столом… Так создается плотный, без зазоров, мир повседневности, который заботливо поддерживается обществом и формирует основу взаимодействия людей. Если учесть, что помимо полиции, разного рода налоговых и кредитных льгот и ограничений существует развитая структура общественного мнения, осуждающая и подвергающая бойкоту людей, не соблюдающих общепринятые правила поведения в обществе, то обнаружится впечатляющая картина разграниченного дисциплинарного пространства, которое организует жизнь не менее эффективно, чем дорожные знаки регулируют автомобильное движение.
К эффективным культурным техникам формирования человека относятся такие символические институты, как язык, брак, логика родственности, техники воспитания, возрастные, половые нормы и роли, а также война, труд и все ритуалы, порядки и обычаи формирования и самосохранения группы. Эти порядки и образуют богатейший арсенал антропотехники. Они обрабатывают пластичное, не завершенное природой человекообразное существо и формируют у него необходимые для социума качества. Речь идет о буквальном моделировании человека цивилизационными механизмами, которое осуществляется традиционно дисциплиной, воспитанием и образованием. Конечно, этих практик недостаточно для производства человека. Они скорее манифестируют, чем реализуют существо человека, в формировании которого важную роль играют первичные антропотехники одомашнивания. Среди важных факторов окультуривания человека кроме жилища и инструментов большое значение имеет формирование языка. Он выступает не как средство передачи информации, а прежде всего как эффективная иммунная система, образующая символическую оболочку культуры. Если современная биотехника дошла до того, что вводит в индивида генетический «текст», то в этом случае действует новая антропотехника. Она оправданна в том случае, если служит укреплению культурной оболочки. Только с позиций этого императива допустимо право ученых определять сущность человека и для ее реализации манипулировать генетической информацией.
Если новое угрожает жизни, то оно блокируется старым, традиционным. Сильным защитным механизмом от вторжения чужого становится привычка – квазинатуралистическая форма ритуала и мифа, используемая обществом для регулирования соотношения старого и нового. Одно из интуитивных прозрений М. Хайдеггера проявилось в понимании охранительного характера греческой метафизики. Сводя множество отклонений к сущности, она, как и миф, стремилась уменьшить риск столкновения с открытостью мира. Смысл мышления состоял в том, чтобы сделать контролируемым процесс жизни на основе повторяющихся первичных образцов. Сегодня наша философия имеет скорее деструктивный, чем иммунный характер. С культурно-антропологической точки зрения ее задача состоит в том, чтобы не только критиковать, но и прославлять мир, в котором живет человек.
Мир повседневной жизни в феноменологической антропологии
Э. Гуссерль в своих последних работах отреагировал на критику феноменологии и, в частности, включил в нее проблематику так называемого «жизненного мира», которая осмыслялась как «экзистенциальная» или «фундаментально-онтологическая». Критики указывали на то, что жизнь как способ постижения бытия радикально отличается от опыта сознания. Э. Гуссерль, напротив, показывал, что трансцендентальная феноменология имеет достаточно средств, чтобы обсуждать проблематику жизненного мира, не прибегая к «опыту бытия», где наиболее радикальным остается «бытие к смерти». Кстати, и сам М. Хайдеггер все реже прибегал к ссылкам на него. Э. Гуссерль указал на то, что средоточием всех объективных смыслов и значений бытия остается субъект, но он не сводим к чистому сознанию, которое всегда интенционально, направлено на что-то и озадачено чем-то. Поэтому тот мир, с которым взаимодействует сознание, оказывается предметом феноменологии. Этот мир дается в интерсубъективном опыте, опыте совместного с другими бытия. Он кажется несомненным и вызывает доверие. Жизненный мир является пространственно-временным миром вещей, воспринимаемым до и вне всякой науки. Он не требует никаких дополнительных обоснований, по отношению к нему только и оправдана естественная установка, всяческие проявления которой в науке и в философии Гуссерль безжалостно критиковал. Естественная установка остается нерефлектируемой и подтверждает саму себя путем постоянного повторения одного и того же.
А. Шюц подхватывает эти идеи и ставит проблему описания базовых структур донаучного знания, которое считается само собой разумеющимся для участников жизненного мира. Итак, человек, с одной стороны, постоянно живет вместе с другими людьми в определенной окружающей культурной среде, а с другой – ощущает свою принадлежность к нему. «Под повседневным жизненным миром понимается та область реальности, которая свойственна в качестве простой данности нормальному бодрствующему взрослому человеку в здравом рассудке. Простой данностью мы называем все, что переживаем как несомненное, т. е. любое положение дел, которое до поры до времени является для нас непроблематичным.»[36]
Повседневный жизненный мир получает у А. Шюца достаточно простое определение: этот мир, наряду с миром мечты или истории, «является областью реальности, в которой человек принимает участие с неизбежной и регулярной повторяемостью. Взаимопонимание человека с соплеменниками возможно лишь в пределах этой области, в которой происходит взаимодействие с ними. Только в повседневном жизненном мире возможно конституирование общей среды коммуникации. Следовательно, жизненный мир повседневности есть особая реальность, свойственная лишь человеку»[37].
Истолкование и конструирование жизненного мира опирается на накопленный личный опыт и усвоение опыта других людей. Благодаря этому происходит типизация феноменов и упорядочивание нового опыта. Опыт возникает благодаря вниманию, которое человек уделяет ситуации. Сталкиваясь с похожей ситуацией, человек активизирует память и пытается решить проблему исходя из накопленных обобщений. Это и есть образование смысловых связей. Если обобщение получает дальнейшее применение, оно становится типизацией. Типизация – это не абстрактное обобщение. Она прагматически ориентирована и состоит в том, чтобы выявить актуальное значение положения дел исходя из множества их значений и оценок.
Главной формой отражения типичных схем опыта является язык, в котором объективировано большинство типизаций человеческого опыта. Привычки, как результаты повторения типизаций для решения проблем, образуют естественную установку. Но этот само собой разумеющийся опыт иногда начинает давать сбои. В этом случае естественная установка подвергается модификации. Но это бывает редко. Как правило, мы интерпретируем мир так, каким мы его знаем. Эти интерпретации являются не просто теоретическими. Они всегда имеют характер инструкций к действию: если положение дел таково, то я поступаю так-то. Благодаря своей применимости эти интерпретации становятся рецептами действий.
Все это немного напоминает витгенштейново различие правил и способов их применения. Кстати, А. Шюц родился и работал в Вене; его первая книга вышла в 1932 г. на немецком языке. Вполне возможно, что Л. Витгенштейн ее прочел. Жизненный мир, по Э. Гуссерлю, является интерсубъективным. На это А. Шюц обращал особое внимание и отмечал, что в нем люди существуют друг для друга, что они воспринимают и придают значение друг другу. Мы допускаем, что они воспринимают мир так же, как и мы, и на этом основании мы вступаем в различные социальные отношения. Предпосылкой, которая конституирует жизненный мир как социальный, является тезис о «взаимозаменяемости перспектив». Благодаря ей предполагается, что другой, будучи на нашем месте, воспринимал бы вещи как и мы, а мы на его месте воспринимали бы вещи в его перспективе. Кроме того, тезис о «взаимозаменяемости перспектив» решает вопрос об индивидуальных различиях. Они оказываются непринципиальными для достижения согласия в социальном мире.
