Робин Дюрран вернулся из Рединга как раз вовремя, чтобы сразу сесть за обеденный стол. Лицо его сияет, волосы растрепаны.
— Простите меня. Надеюсь, я не заставил вас ждать? — отрывисто произносит он, по очереди оглядывая Альберта, Эстер и Амелию, и в кои-то веки отводит глаза, а улыбка у него какая-то натянутая.
Эстер замечает его волнение.
— Вовсе нет, Робин. Нисколько. Надеюсь, вам удалось найти в городе все необходимое? — спрашивает Альберт. У викария, как всегда, опрятный и собранный вид, мягкие волосы зачесаны назад, бакенбарды аккуратно разглажены и подстрижены.
Эстер удивленно смотрит на него, поскольку они действительно ждали Робина в девять, однако лицо Альберта открыто и безмятежно.
— Да, нашел. И заодно навестил родителей, не виделся с ними уже несколько недель. Мой младший брат как раз приехал в гости, так что я повидался сразу со всеми, — сообщает он, усаживаясь едва ли не раньше женщин и небрежным жестом бросая на колено салфетку; он тянется к бокалу, хотя Кэт еще не наполнила его.
Альберт замечает его жест и сам встает, чтобы принести с буфета вино. Эстер через стол ловит вопросительный взгляд Амелии, когда бокал теософа оказывается наполненным раньше, чем у нее.
— И как поживают ваши родные? Надеюсь, в добром здравии? — спрашивает Эстер.
— О да, совершенно. Все оч-чень хорошо… — отвечает Робин, странно выделяя слово «очень».
— Кажется, ваш брат врач?
— Если точнее, хирург, а тут есть разница, и весьма существенная, на что он не преминул бы вам указать, — язвительно говорит Робин.
В комнате, где окна были открыты весь день, душно и жарко. Робин проводит пальцем под воротником, его покрытое испариной лицо блестит.
— Здесь слишком жарко, не правда ли? — спрашивает Альберт. — Когда вернется горничная, я попрошу ее снова открыть окно.
Однако Кэт едва успевает выполнить просьбу, как первые ночные бабочки и прочие насекомые летят в комнату, устремляясь к лампе, отчего Амелия испуганно вскрикивает. Кэт снова закрывает окно и наблюдает, как мотыльки кружат по комнате.
— Больше ничего не нужно! — резко говорит Альберт, и Кэт выходит с каменным лицом.
Эстер в этот момент случайно бросает взгляд на Робина и совершенно ясно видит, как он подмигивает уходящей Кэт правым глазом; Эстер также замечает, что девушка даже не глядит в его сторону.
— Я недавно спросила своих учениц в Блюкоут-скул, как должны выглядеть феи и чем они занимаются. У каждой оказалось вполне сложившееся мнение на этот счет, и они нарисовали мне очень милые картинки, — говорит Эстер, чтобы заполнить неловкую паузу.
Робин кивает, лоб его по-прежнему нахмурен.
— Подозреваю, это были хорошенькие маленькие девочки с крылышками, как у бабочек? — коротко предполагает он.
— Да, вариации на эту тему, — подтверждает Эстер.
— Мне кажется, что большинство детей на самом деле ясновидящие, но половое созревание ограничивает их разум, а земные дела мешают развитию внутреннего зрения, — говорит Робин. — Именно поэтому дети так много знают об элементалях и так часто в их фантазиях появляются эльфы. Мне бы очень хотелось поговорить с вашими ученицами о том, что они видят, миссис Кэннинг.
— Разумеется, вы могли бы прийти, мистер Дюрран, только, боюсь, школа закрыта до конца лета. Учеба возобновится, только когда соберут урожай.
— Жаль. — Робин пожимает плечами.
— Но почему эти самые духи природы принимают человеческое обличье? С чего бы им являться в образах девушек, пусть с крыльями и некоторыми другими нечеловеческими атрибутами? Если они хранители деревьев и других растений — души этих растений, как раньше говорила Эстер, — тогда они должны бы выглядеть как растения? — спрашивает Амелия, и в ее голосе звучит неприкрытый скептицизм.
Эстер чувствует, как сердце колотится быстрее, от смущения она неловко ерзает на стуле. Она мысленно умоляет сестру умолкнуть. Робин натянуто улыбается, глядя минуту в свой суп, прежде чем ответить.
— Разумеется, потому, что элементали способны проникать в наши мысли, в наш разум, и они принимают ту форму, какую находят там, форму, в которой они могут предстать перед нами и быть понятыми. Форму, которая кажется им прекрасной и которая нам тоже кажется прекрасной.
— Они способны читать наши мысли? — спрашивает Альберт, кажется несколько обескураженный этой идеей.
— Ну, может быть, не очень ясно и разборчиво, однако достаточно хорошо для того, чтобы извлекать из нашего сознания образы и чувства. И наверняка достаточно хорошо, чтобы улавливать эмоции и вибрации внутренних энергий человека, — отвечает Робин, глядя на Амелию так пристально, что та вынуждена отвести глаза.
— Но ведь их поведение явно… служит какой-то определенной цели, разве не так? — спрашивает Альберт, как будто действительно желая объяснить все дамам.
— Конечно. Они действуют исключительно для того, чтобы достичь своей цели: донести поток энергии до своих подопечных. Они передают абстрактные приказы своих старших, дэвов — народа, родственного низшим ангелам.
— Низшим ангелам? В самом деле? — удивляется Амелия, не скрывая недоверия в голосе. — И как же выглядят эти дэвы?
— Я никогда не видел их собственными глазами. Требуется гораздо более высокий уровень посвящения, чем тот, какого я пока достиг, однако в один прекрасный день я надеюсь подняться до него. Те же, кто видел, описывают их громадные размеры и ужасающую силу. Они во многом ассоциируются с силовыми линиями Земли, с могучими энергетическими потоками планеты. Я уверен, что именно образы дэвов лежат в основе наших традиционных преданий о драконах и великанах.
— О драконах? Вот как? — Амелия бросает на сестру веселый взгляд.
— Уверяю вас, никто не разбирается в этом лучше мистера Дюррана, миссис Энтвисл, — настороженно произносит Альберт. На его лице явственно отображается мысленное усилие, в глазах — тревога.
Эстер хочется потянуться к нему, взять за руку, однако за столом это было бы неприлично.
— О, нисколько не сомневаюсь, — отвечает Амелия, иронически поднимая брови.
Робин улыбается тонкой, задумчивой улыбкой, как будто над понятной лишь избранным шуткой.
Эстер отчаянно ищет способ перевести беседу на другую тему, однако Робин заговаривает раньше, чем она успевает что-то придумать.
— Существует немало свидетельств тому, что, несмотря на первичность своей природы, элементали живут жизнью куда более свободной и радостной, чем все человечество, вместе взятое. Цель теософии в том, чтобы восстановить утраченное равновесие, позволить человеку, полностью сознающему свое положение и окружение, жить свободнее, меньше зависеть от повседневности и материального мира, — сообщает он, опуская ложку и складывая руки перед собой на столе. — Джеффри Ходсон, величайший ясновидец, видел ундин — водных элементалей — в Ланкашире. Он заметил их в струях быстро текущего потока. Эти существа — некоторые из них были до двенадцати дюймов ростом — парили в радугах, образовывавшихся из-за водяных брызг, впитывая живительную энергию солнца и воды, пока ее не становилось так много, что они уже не могли ее в себя вместить. Он заметил, с какими усилиями, как сосредоточенно они собирали и удерживали накопленную энергию, пока уже не готовы были лопнуть. И тогда они испускали ее в миг наивысшей эйфории, и их краски переливались, глаза блестели от великой радости и восторга, после чего они погружались в полусонное состояние блаженной неги.
Эстер смотрит в свой суп, на ложку, которая застыла над тарелкой. Она не смеет поднять глаз ни на кого за столом. По щекам расползается густой румянец.
— И какой же вывод мы должны сделать из этого опыта? — холодно интересуется Амелия.
— Наверное, такой, что сдерживая наши… наши природные ритмы… ради социальных норм и правил, мы все дальше отодвигаем себя от уровня элементалей и от божественных процессов в природе, — говорит Робин, и в его голосе нет даже намека на что-нибудь непристойное. — Экстаз ундин, очевидно, питает воды и растения вокруг потока. Ундины же впитывают в себя жизненную силу и воды, и растений, чтобы освободиться от напряжения.
— Вы предполагаете, что… человеческие существа могут достичь подобного состояния? — спрашивает Амелия, хотя Эстер мысленно умоляет ее помолчать.
Робин переводит взгляд с Амелии на Альберта, затем на Эстер, которая, ощущая на себе его взгляд, невольно поднимает голову.
— Я предполагаю… что было бы нелишним попытаться, — говорит он.
В наступившей тишине ночные бабочки и мухи шуршат и стукаются о стеклянную люстру, заставляя дрожать маленькие подвески, а искры света — танцевать по стенам. Альберт прочищает горло.
— Не угодно ли еще хлеба, миссис Энтвисл? — предлагает он любезно.
