Вспомнив о Марке, Лия представила его себе таким, каким увидела в последний раз, в темноте перед баром, когда они церемонно желали друг другу спокойной ночи. Мышца под глазом подергивалась, лицо серое, что было видно даже в тусклом свете одинокой лампочки над дверью. Явный признак нервного истощения. Лия прижала пальцами кожу под своим глазом, искренне сочувствуя Марку. Марк, кажется, не заметил ее странного жеста. За весь вечер она больше не расспрашивала о нем, лишь в самом общем смысле, пытаясь установить степень его родства с Эстер Кэннинг. Ей хотелось засыпать его вопросами, однако он держался настолько замкнуто, что она побоялась его отпугнуть. Его вспышка гнева на нее за то, что она журналистка и, возможно, интересует ее именно он, разумеется, еще больше подогрела ее любопытство. Почувствовав лишь крохотный укол совести, она снова развернулась к компьютеру и набрала в «Гугле» его имя. Появились ссылки на статьи. Не с самыми крупными заголовками, зато со сведениями такого рода, какие мусолят неделями, оставляя по две-три колонки где-нибудь на восьмой или девятой полосе. Она пробежала глазами несколько статей, закусив от изумления губу и тараща глаза. Теперь она смутно припомнила, что краем уха слышала что-то об этом деле, но было это утром за завтраком, когда она бездумно смотрела телевизор, на самом деле пропуская все мимо ушей. Ничего удивительного, что он не желал говорить с журналистами. В последние полгода они его истерзали.
В полдень она снова пришла на заросшую травой дорожку у старого дома викария. Дождевые капли с дверного молотка сбежали ей на руку, и она сразу почувствовала, что продрогла, и спрятала в шарф подбородок. В запущенном саду начали кое-где появляться островки ярких красок. Пурпурные гиацинты и бледно-желтые нарциссы, мятно-зеленые стрелки тюльпанов, пробившие себе дорогу сквозь слой гнилой коричневой листвы. Лия вспомнила «Таинственный сад»,[11] любимую детскую книжку. Кучи жухлых листьев лежали повсеместно, кое-где в полфута высотой, но к лету, даже если никто не станет им заниматься, сад превратится в непроходимые джунгли. Растениям, чтобы ожить, требуется гораздо меньше помощи, чем воображают садовники, подумала Лия. Она оглядела стену рядом с дверью. Деревянная рама ближайшего окна сгнила до самого основания. Краска сохранилась лишь в виде отдельных чешуек, замазка, на которой держалось стекло, раскрошилась, и то тут, то там на разбухшей от сырости древесине проступал восковой оранжевый грибок. Неожиданно раздался грохот засова, отодвигающегося на двери.
Марк открыл дверь рывком, от которого Лия содрогнулась.
— Чертова дверь вечно заедает в дождливую погоду. Входите скорее, дождь ведь, — сказал он. С прошлого раза, когда она видела его, он побрился и вымыл голову, но по-прежнему казался измученным, однако был спокойнее, чем раньше.
— Спасибо. Я просто любовалась садом, — сказала она, улыбаясь, чтобы он не решил, будто она критикует его.
Марк закатил глаза:
— Знаю. Все пришло в упадок, не только сад. Отец действительно запустил хозяйство. Мне следовало бы чаще помогать ему, но… вы же знаете, как это бывает. Жизнь вносит свои коррективы. Дом стоит пустой уже полгода. С тех пор, как отец… — Он заколебался.
— О, простите. Его больше нет? — мягко спросила Лия.
— В некотором смысле да, больше нет. Входите.
Лия вошла в прихожую, просторную, но мрачную. Она подняла глаза. Одинокий голый патрон над головой висел без лампочки. Пауки развесили на проводах пыльные паутины. Воздух был застоявшийся, словно одного жильца этому дому было мало, чтобы наполниться жизнью. Пахло отсыревшей штукатуркой и холодными грязными полами, зимняя промозглость здесь ощущалась острее, чем на улице под дождем.
— Не предлагаю снять пальто — оно вам еще пригодится, — проговорил Марк, криво усмехнувшись, словно прочел ее мысли.
— В старых домах бывает промозгло. — На ее лице отразилось сочувствие.
— В особенности в этом. Бойлер накрылся. Единственное теплое место — кухня, там мне удалось оживить плиту. Хотите кофе?
— Да, спасибо.
Они прошли в заднюю часть дома, где свет из кухни мягко вливался в полумрак коридора. Лия вглядывалась в двери и углы, не в силах скрыть любопытство. Судя по всему, ремонта здесь не делали лет двадцать, если не тридцать. В гостиной стояли некогда дорогие диваны и кресла с продавленными подушками. Резьба на мебели была покрыта толстым слоем пыли, сама мебель в основном из темного дуба, который Лии всегда казался унылым. Потрепанные журналы для автомобилистов и рыбаков на стеллаже в коридоре были десятилетней давности. Абажуры на торшерах выцвели, выбеленные солнцем за многие летние месяцы, а ковры до того истерлись, что изначальные узоры и краски исчезли и стало видно нити основы. Бросив взгляд через плечо, Марк прочел на лице ее мысли.
— Не пугайтесь. Мой отец был человек консервативный. Не видел смысла что-то менять, пока это работает. А уже перед переездом был не в состоянии что-то ремонтировать.
— Я вовсе не пугаюсь, — поспешно возразила Лия. — Мне просто очень интересно. Я читала письма, которые ваша прабабушка писала здесь много лет назад…
— Вы принесли их? Хотелось бы взглянуть, — проговорил он, выдвигая для нее кухонный стул.
— Конечно. — Лия покопалась в сумочке.
— Не торопитесь. Сначала кофе.
Он наполнил помятый металлический чайник, с грохотом опустил на горячую плиту. Рядом с плитой находился угольный люк, зев которого был покрыт мерцающей черной пылью. Кислый запах золы шел из него, заполняя помещение, и тончайшие угольные пылинки лежали кое-где на липкой виниловой столешнице. У противоположной стены находился продавленный зеленый диван с кучей скомканных одеял на одном конце, а на низком кофейном столике рядом с диваном, среди пустых чашек, стоял небольшой телевизор. В кухне предметы были такими же старыми, как и все в этом доме: столешницы из белого искусственного мрамора, дверцы шкафов из искусственной березы. Марк попытался выдвинуть намертво заклинивший ящик, скрипнув зубами от раздражения. Он быстро сдался, запустил в щель руку и выудил чайную ложку, подцепив ее кончиками пальцев.
— Теперь вы понимаете, насколько это подходящее место, чтобы спрятаться. Дом, позабытый временем, — проговорил он угрюмо.
Лия не знала, стоит ли рассказывать о том, что она успела прочесть в интернете. Она украдкой взглянула на его озабоченное лицо и сочла за лучшее промолчать. В его серых глазах застыло напряжение, и она поняла, что с Марком нужно обращаться очень осторожно. Хотя все уже было позади, во всяком случае суд. Марк был оправдан, но он до сих вел себя так, будто ждал нового следствия.
— Должно быть, в свое время это был величественный дом. То есть он и сейчас великолепный, но… — Она осеклась.
— Не волнуйтесь. Я прекрасно понимаю, в каком он состоянии, никаких обид. Дом викария обычно бывал самым лучшим в таких небольших деревушках, за исключением, конечно, помещичьего дома. В те времена викарий считался самой значимой персоной после землевладельца.
— Как получилось, что дом остался в собственности вашей семьи, когда перестал быть домом викария?
— Точно не знаю. Должно быть, мои прадед и прабабушка выкупили его у церкви. — Он пожал плечами.
— Не сохранилось ли у вас каких-нибудь детских воспоминаний о ней? Об Эстер Кэннинг?
— Нет, совершенно никаких. Извините. Она умерла до моего рождения. Зато я хорошо помню своего деда Томаса, сына Эстер, хотя и он умер, когда я был совсем маленьким.
— Значит, дом перешел к вашим родителям? И вы росли здесь?
— Нет-нет. Он достался моим дяде и тете. Здесь росли мои кузены. Я бывал в гостях несколько раз на рождественских каникулах. Дом перешел к отцу лет десять назад, когда умер дядя.
— Почему не к вашим кузенам?
— Один из них погиб в автокатастрофе, когда ему было двадцать два года, а кузина переехала в Австралию и утратила связь с семьей. Я лет пятнадцать ничего о ней не слышал. — Он поставил на стол две кружки с кофе и заметил напряженное выражение ее лица. — Да, знаю-знаю. Мое семейство нельзя назвать счастливым и гармоничным. — Он кривовато улыбнулся. — Доказательством тому мое нынешнее положение, — прибавил он, как будто обращаясь к самому себе. — А у вас? Семейная гармония или «Шоу Джереми Кайла»? — спросил он.
Лия улыбнулась:
— Семейная гармония, в основном. У нас все очень традиционно. Земля под Лондоном, золотистые ретриверы, и все в таком духе. Мать в Женском институте, отец играет в кегли. Можете себе представить картину.
— Звучит неплохо. Вы часто с ними видитесь?
— Да, пожалуй, часто. Хотя они не любят Лондон — слишком шумно для них. Мне вечно приходится ехать к ним самой, чтобы увидеться.
