Он не стал гоняться за ней по кустам. Это показалось ему глупо и унизительно. Перевел дыхание, вернулся к костру, глотнул водки из горлышка, взял гитару у своего товарища и снова принялся наигрывать-напевать, как ни в чем не бывало. Вдруг через полчаса снова увидел ее – она сидела напротив, по другую сторону костра, уперев локти в коленки и подперев голову кулаками, и смотрела на него через огонь.
Через пару дней они снова оказались рядом – теперь уже в помещении, в маленьком холле на втором этаже спального корпуса. Человек пять или семь сидели, пили, пели и болтали. Мой приятель увидел, что Валька условилась с его соседом по комнате. Сосед ему подмигнул, он кивнул в ответ; тот повел Вальку к себе, а мой приятель остался как бы при Лидке. Шепнул ей: «Ну, пойдем к тебе». Пришли в их комнату, она села на кровать, притянула его к себе и…
Финансист закашлялся.
– И? – спросили мы.
Финансист ухмыльнулся. Прямыми и непристойными словами он рассказал, что Лидка быстро всё сделала, но до себя, так сказать, этого приятеля не допустила. А когда оный приятель, слегка отдохнув, постояв у окна и покурив, снова обнял Лидку и стал добиваться любви в обычном, конвенциональном, если можно так выразиться, виде – то она опять начала его наивно, нежно и горячо целовать, и заглядывать в глаза, и чуть не плакать, и обласкивать его всячески, но насчет вот этого самого – ни-ни-ни… Была тверда и беспрекословна, и это так странно смотрелось на ее влюбленном растерянном личике, так не вязалось с идущим от нее запахом портвейна, сигарет и разгоряченной женщины. «Царапаться буду, драться буду, кричать буду на весь корпус!» – тяжело дышала она. Мой приятель от нее отстал.
– Вот так примерно он мне рассказывал, – вздохнул финансист и замолчал.
Потом очнулся, позвал официанта и сказал:
– Пожалуй, мы созрели для шампанского и десертов, уж выберите на свой вкус. Мы созрели? – обратился он к нам, поскольку в ходе рассказа мы уже успели съесть горячее.
– Созрели, – кивнули мы и спросили: – И что, всё? А где же эта замечательная чистая любовь?
– Погодите, – сказал он. – Мой приятель, представьте себе, уже из чисто спортивной настырности предпринял еще парочку попыток, один случай был вообще смешной, чуть ли не в присутствии Вальки, которую на соседней кровати обихаживал его друг-коллега и сосед. Но тоже мимо. «Что хочешь сделаю, но только не это».
– Но он же был спортсмен, самбист! – воскликнул Георгий Иванович. – Что ж, он не мог ее, как бы это поизящнее сформулировать… скрутить и завалить?
– Фу! Фу-уу! – поморщился финансист. – Как нехорошо, мой драгоценный! Нет уж, этот приятель был человеком не лучших нравов, но насильно – фу! Никогда.
Официант принес шампанское в ведерке со льдом, показал финансисту этикетку, аккуратно открыл, разлил по бокалам. Другой принес два блюда – с легкими сырами и с маленькими воздушными пирожными.
Выпили.
– История, как вы понимаете, не кончилась, – сказал финансист. – Продолжаю.
Итак, этот мой приятель, получив такое странное атанде, особо не горевал. Да – да, нет – нет. Тем более что он нашел себе вполне приличную девчонку и мило развлекался с ней последнюю неделю. А в самом конце, буквально за день до отъезда, случилось некое происшествие.
Мой приятель вместе с тремя своими друзьями – тоже спортсменами-самбистами, что немаловажно! – шел по берегу озера просто так, прогуляться напоследок. И вдруг, в каких-то зарослях, в кустах, они услышали возню, ругань, шум драки и женский крик. Они побежали туда – и о, боже! Лидка сидела на земле, а трое парней избивали ее. Кровь текла из ее разбитого носа.
– Стоп! – заорал мой приятель. – Ах вы, гады!
В два счета они расшвыряли этих козлов, набили им морды, свалили на землю, попинали ногами, потом загнули им руки болевым приемом.
– Что ж вы за суки? – спросил мой приятель. – Втроем на девушку… Утопить вас, что ли? Или ментов вызвать? Выбирай! – И он еще больнее заломил руку избитому парню.
– Она сама сука, – просипел тот. – Всех нас триппером позаражала…
Мой приятель отпустил парня, дал ему пенделя и крикнул:
– Беги, сволочь!
Тот убежал. Убежали и остальные. Мой приятель махнул своим друзьям рукой и подошел к Лиде. Посмотрел на нее. Она подняла на него свои фиалковые глаза. Что он мог сказать ей? Ничего, ничего, ровно ничего! Есть мгновения, когда ни единого звука нельзя вымолвить. И, к счастью, он ничего и не вымолвил.
Она вдруг схватила его руку и поцеловала разбитыми губами. Он отнял руку и увидел кровь на тыльной стороне своей ладони.
Повернулся и пошел догонять своих друзей. Сказал им, что рассадил себе кулак. Друг наклеил ему пластырь. На следующее утро он содрал пластырь, на нем был коричневатый след. «Бурые пятна, напоминающие кровь» – вспомнил стандартную фразу из милицейского протокола. Скатал пластырь в комок, в тугой шарик, и спрятал в кошелек, и все время держал при себе.
А потом, когда разбогател, запаял его в золотую коробочку и с тех пор носит на груди.
– И давайте условимся так, – сказал финансист. – Тому, кто в добавление ко всему вышеизложенному прибавит еще хоть единое слово, я пущу в череп вот этой самой шампанской бутылкой.
Пускай она не плачет
святочный рассказ
Я проснулся от табачного дыма – душного, едкого, щекотного. Я сам курил, но терпеть не мог, когда мне с утра дымили прямо в нос. А он всегда вставал минут на десять раньше меня и тут же закуривал. Натощак. Разве можно? Да мне плевать на его здоровье, но я же просил не курить, когда я сплю! Он говорил: «Да, да, извини», а следующим утром всё равно закуривал. Мы с ним жили в одном номере, в пансионате, где-то под Костромой.
Я заорал: «Хорош курить!», выругался в три этажа, протер глаза, повернулся под одеялом и увидел, что это не одеяло, а тонкий плед, не пансионатская кровать, а диван с резной деревянной спинкой, а я в почему-то в брюках и свитере. Только туфли снял и бросил на пол.
А он – в костюме, но уже без галстука. Седеющий, но подтянутый.
И это не номер в молодежном пансионате, в июле 1983 года, а гостиная у меня на даче, лет этак тридцать спустя. И не лето, а зима. Первое новогоднее утро. За окном еще почти темно. То есть часов семь утра. Кстати, а почему я не лег спать, когда гости разъехались, а жена заснула? Почему не пошел в спальню, а прикорнул на диване? Неужели я думал о нем, беспокоился и ждал?
– Слушай, завязывай курить, – говорю уже своим теперешним голосом. – Страшно смотреть. Смолишь, как будто отнимают.
– Обязательно завяжу, – говорит.
Вышел, вернулся уже без сигареты. Наверное, в кухне загасил и выбросил.
– Откуда ты вообще взялся? – спрашиваю.
– Интересные дела, – смеется. – Ты же, кажется, сам меня пригласил встречать Новый год у себя на даче. Вот здесь! Заранее пригласил, еще в конце ноября.
– Ну да, да. Но ты же смылся в половине одиннадцатого. То есть вы вдвоем смылись, с Еленой Николаевной.
– Ишь ты, заметил! – говорит он.
– Все заметили, – отвечаю.
Мой друг, с которым мы пять лет проучились в одной группе и даже вместе ездили отдыхать – и к морю дикарями, и в дешевый студенческий пансионат под Костромой, – теперь довольно известный историк, автор популярных книг. А Лена – то есть, простите, Елена Николаевна – кажется, раньше была журналисткой, потом очень удачно вышла замуж и еще удачнее развелась. То есть может не работать. Но работает, хотя я точно не знаю, где. Я, кстати, не собирался ее звать к нам на Новый год. Жена пригласила, Лена с ней где-то познакомилась и как-то ее обворожила – не могу понять, как ей это удалось. Жена у меня, честно скажу, особа необщительная и строгая, но в Лену просто влюбилась. «Давай ее на Новый год позовем, она ведь совсем одна! Женщина совсем одна в Новый год, ты понимаешь?» – «Понимаю. А мы-то тут при чем? На погосте живучи, всех не оплачешь…» – «Фу!» – «Что – фу?» – «Ничего, – нахмурилась жена. – Про тебя тоже кто-нибудь вот так же скажет!» – «Не сомневаюсь», – сказал я. «В общем, я ее уже пригласила!» Ну, пригласила так пригласила, я с женой не спорю. Она у меня строгая, я же сказал.
Лена, как пришла, сразу же просто прилипла к моему другу, и буквально через полчаса они исчезли. Я, конечно, ехидно шепнул жене: «Ну вот твоя Леночка – какая проворная! Несчастная одинокая женщина на марше!» Но жена сказала: «Она взрослый, свободный человек», – и пошла на кухню за салатом.
Да, конечно, мы все тут взрослые люди. Но мне всё это было не очень приятно. Во-первых, неприлично. Сами поглядите: мужчина за пятьдесят и дама лет сорока пяти на Новом году впервые знакомятся, тут же начинают шептаться, сидят в уголке, глаз не сводя друг с дружки, чуть ли не за руки держатся – а потом вдруг удирают, никому ни сказав ни слова. Во-вторых, я приглашал своего друга на Новый год в семейный дом, а не на танцы, где знакомятся с девочками и потом волокут их в темные аллейки. Ну и в-третьих… Что-то там было в-третьих, но я уже забыл.
