Еще одно сходство в лексике: «Ну хоть бы кто-то, знающий, / Дощечку перебил» (АР-3-13) = «Ну хоть бы крюк, ну хоть бы верный ржавый гвоздь» (АР-16-190).
Между тем в «Гербарии» некоторые насекомые хотят сделать лирического героя «своим»: «Паук мне набивается / В приятели-знакомые» (АР-3-6). Похожая ситуация возникнет и в концовке «Палача»: «Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, / Согнал назойливую муху мне с плеча».
Но герой не желает сливаться с обитателями гербария и быть казненным: «Я не желаю, право же, / Чтоб трутень был мне тесть!» = «Я кричу: “Я совсем не желаю петлю!”»/5; 474/.
Создателей гербария он называет «мучителями», а палачей — «душегубами»: «Мучители хитры» (АР-3-14) = «Я ненавижу вас, паяцы, душегубы!» (АР-16-188).
В гербарии герой устраивает «скандал» и вырывается на свободу: «Скандал потом уляжется, / Зато у нас все дома». Поэтому палач будет ему жаловаться: «Дескать, жертвы мои / Все идут на скандал». И именно так «шел на скандал» лирический герой в «Диагнозе»: «Задаю вопрос с намеком, то есть лезу на скандал». А впервые этот мотив возник в «Зарисовке о Ленинграде», где автор вывел себя в образе Сани Соколова, который «пел немузыкально, скандалил».
И, наконец, еще одно произведение за тот же период, имеющее самые тесные связи с «Палачом», — это «Конец охоты на волков» (1977 — 1978).
Если лирического героя готовится казнить палач, то волков убивают стрелки. Поэтому на вопрос «“Как жизнь?” — спросил меня палач» герой отвечает: «Да так себе» (АР-11-65). А в «Конце охоты» он скажет: «Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал». Отсюда и другая перекличка: «Спросил бы лучше он, как смерть, — за час до казни» = «Вот у смерти — красивый, широкий оскал / И здоровые, белые зубы».
Палач назван мудрейшим, а стрелки премудрыми: «Мы попели с мудрейшим из всех палачей» (АР-16-192) = «Ах, люди, как люди, премудры, хитры» (АР-3-26).
Совпадает и облик героя: «Я в отчаянье выл» /5; 474/ = «Вожака различили по вою» (АР-3-23); «Я нахально леплю, / Сам себя сатаня» (АР-16-192) = «Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу»; «Я в тот момент был весь кровав, взъярён и страшен» (АР-16-188) = «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем». Таким же он представал в песне «Ошибка вышла»: «Кровоточил своим больным / Истерзанным нутром», — поскольку подвергался издевательствам со стороны власти, а в «Палаче» он оказался окровавленным в результате борьбы с этой самой властью — «стеной», — о которую он «разбил лицо и члены». Этот же мотив находим в других произведениях: «И горлом кровь, и не уймешь» («История болезни»), «Костер, зажженный от последней спички, / Я кровью заливал своей, и мне хотелось выть» («Летела жизнь» /5; 492/; а выл лирический герой и в «Палаче»: «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете» /5; 474/; и в обоих случаях он оказывался беззубым: «Мы дыры в деснах золотом забили» = «Я стукнул ртом об угол нар и сплюнул зубы»; АР-16-188), «И кровиночка моя / Полилась в бокалы» («Мои похорона»), «Льют кровинку, хоть залейся!» («Разбойничья» /5; 362/), «Сколь крови ни льется — / Пресный всё лиман» («Песня инвалида»). Поэтому в стихотворении «Новые левые — мальчики бравые…» поэт подведет итог: «Знаю, что власть — это дело кровавое». Да и сами представители власти говорят о себе: «Тогда играют / Никем непобедимые “Медведи” / В кровавый, дикий, подлинный футбол» («Марш футбольной команды “Медведей”»).
И в «Палаче», и в «Конце охоты» герой заявляет о своей ненависти к врагам: «Но ненавижу я весь ваш палачий род» = «Вы собаки — и смерть вам собачья!». А эти враги появляются одинаково: «Люди с делом пришли и с собой принесли / Всё для казни, для пытки, для порки» /5; 474/ = «Появились стрелки, на помине легки, — / И взлетели “стрекозы” с протухшей реки <…> Эт<у> бойню затеял не бог — человек»[2386] [2387] («Люди… пришли» = «Появились стрелки»; «казни» = «бойню»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В обоих случаях герой предстает одиноким — в «Палаче» он говорит: «Я почти раздавил свой неострый кадык, / Когда в келью вошел этот милый старик» /5; 474/, - а в «Конце охоты» после окончания бойни он также оказывается в одиночестве: «Я волк одинокий, по лесу плутая, / Я вою, собратьев своих созываю» (АР-3-35).
Поэтому герой говорится о своем бессилии что-либо изменить: «Я ему, я его, только что я могу?»746 /8; 400/ = «Что могу я один? Ничего не могу!» /5; 213/. К тому же его физическое состояние после того, как он «об стену разбил лицо и члены» и пережил бойню волков, оставляет желать лучшего: «Я стукнул ртом об угол нар и сплюнул зубы» (АР-16-188), «Чтоб не стать мне собачьей добычей гнилой…» /5; 474/ = «Собаки — участники глупой игры» (АР-3-23), «Обнажаю гнилые осколки» /5; 213/ («сплюнул зубы» = «осколки»; «собачьей» = «собаки»; «гнилой» = «гнилые»).
После того, как палач проявил к нему заботу, герой говорит: «Я был подавлен этим жестом, ошарашен» (АР-16-18 8). А в «Конце охоты» во время бойни так поведут себя все волки, включая лирического героя: «Я скакнул было вверх, но обмяк и иссяк» /5; 535/, «Ошалевшие волки припали к земле» (АР-3-29).
Если в ранней редакции «Палача» лирический герой «сразу смолк и шмыгнул носом, как дитя» (АР-16-188), то и в черновиках «Конца охоты» он «тоже к снегу припал и притих, и ослаб»[2388] [2389] [2390]. А основная редакция песни: «Тоже в страхе взопрел и прилег, и ослаб», — вновь находит соответствие в «Палаче»: «И исчез к палачу / Неоправданный страх» (СЗТ-2-468, С4Т-3-293), «Он сказал мне: “Приляг…”»/5; 139/.
И герой действительно «прилег»: «Он сбросил черное, я взвыл и лег ничком» (АР-16-18 8) = «Мы легли на живот / И убрали клыки». А власть тем временем хочет прервать его «бег»: «…Что завтра — пытка, завтра — казнь, и кончен бег» /5; 475/ = «Улетающих — влёт, убегающих — в бег»74*. Кстати, вариация мотива «кончен бег» встречается и в «Конце охоты»: «И потеха пошла в две руки, в две руки. <…> К лесу, волки, — труднее убить на бегу! <.. > Кончен бал, или бойня — один я бегу»™9, - где, в свою очередь, повторяется ситуация из «Горизонта»: «Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут» («потеха» = «с ухмылкой»; «на бегу» = «бег»; «кончен» = «пресекут»).
Встречается образ бега и в других произведениях, и является, как легко догадаться, метафорой стремительного темпа жизни самого поэта: «И не запнусь я не бегу / На чистом этом берегу» («Штормит весь вечер, и пока…», 1973; АР-9-155), «И я бежал, закрыв глаза, / И рвал подметки» («Я груз растряс и растерял…», 1975), «Уже сатанею, / Кричу на бегу» («Песня о Судьбе», 1976). Сюда примыкает маска беглецов: «Недобежал бегун-беглец» /4; 136/, «Мы бегством мстим, / Мы — беглецы» /4; 156/, «Снес, как срезал, ловец / Беглецу пол-лица» /5; 172/. Вместе с тем образ бега является родственным образу полета, который мы разобрали выше (с. 594 — 596, 598, 599), показав, что зачастую он оказывается прерванным по вине власти.
В концовке «Палача» герой, полюбив своего палача, говорит: «Но мне хотя бы перед смертью повезло», — поскольку, как сказано в «Конце охоты»: «Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал <.. > Вот у смерти — красивый, широкий оскал…».
В обоих произведениях рассвет является предвестником смерти главных героев: «Уже светало — наше время истекло» = «Словно бритва, рассвет полоснул по глазам». Кроме того, со словами «наше время истекло» перекликается реплика лирического героя в «Охоте на волков», где его тоже готовились убить: «Вот кончается время мое». Отметим заодно еще три параллели между этой песней и «Палачом»: «Рвусь из сил и из всех сухожилий» /2; 130,/ = «И рычал, что есть сил» /5; 474/; «А может, сразу в переносицу кастетом?» (АР-16-192) = «Залп — и в сердце, другой — между глаз» /2; 422/; «Я ему, я его, только что я могу?» /8; 400/ = «Тот, которому я предназначен, / Улыбнулся — и поднял ружье!» /2; 130/.
