Но лирический герой находится в напряжении, поскольку знает, чего можно ожидать от власти: «Напрягся я, пустил слезу, / А сердце — сто ударов, / Хоть я распятий не везу, / Икон и самоваров» (БС-18-13) = «Как до мяса я брит — / Каждый нерв начеку!» (С4Т-3-293), «Янапрягся чуть-чуть / И сказал наобум…» /5; 475/; и испытывает страх: «И смутный страх мне душу занозил» (БС-18-27) = «И исчез к палачу / Неоправданный страх» (С4Т-3-293).
Герой иронически прославляет таможню: «Как хорошо, что бдительнее стало! / Таможня ищет ценный капитал — / Чтоб золотинки с нимба не упало, / Чтобы гвоздок с распятья не пропал!». А в «Палаче» он будет прославлять палачей уже на полном серьезе: «Накричали речей / Мы за клан палачей».
***
Прообразом палача во многих отношениях являются также вампиры в «Моих похоронах» (1971).
Палач собирается казнить лирического героя, а вампиры готовятся выпить у него кровь, причем герой — от безысходности — идет им навстречу: «Погодите — сам налью, — / Знаю, знаю — вкусная!». А в «Палаче» он с готовностью оказывает содействие палачу в подготовке казни…
При этом и вампиры, и палач калечат герою пальцы: «Мне два пальца на руке / Вывихнул, паршивец» (АР-13-34) = «“Я безболезненно отрежу десять пальцев, / Но аккуратно, словно ногти обстригу”» (СЗТ-2-468); а также нацеливаются на его шею: «Я чую взглядов серию / На сонную мою артерию» = «Потрогав шею мне легко и осторожно, / Он одобрительно поцокал языком» (данный мотив мы уже разбирали на примере песни «О поэтах и кликушах», «Горизонта» и «Баллады о короткой шее»: «Да, правда, шея длинная — приманка для петли», «Не то поднимут трос, как раз где шея», «И на шею ляжет пятерня»).
В «Моих похоронах» героя вогнали в гроб, а в «Палаче» поместили в тюремную камеру.
В первом случае он лежит, а во втором ложится: «Почему же я лежу…» = «Он сбросил черное, я взвыл и лег ничком» (АР-16-188) (а «кровопивец-дирижер» в «Моих похоронах» тоже был в черном: «в траурной повязке»; АР-13-36); предчувствует скорую смерть: «Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» = «Смежила веки мне предсмертная усталость»; и упоминает крючья как орудия, используемые властью: «Погодите, спрячьте крюк!»[2375] /3; 84/ = «Чтоб не стать мне собачьей добычей гнилой, / Непригодное тело подцепят крюком» /5; 474/ (вспомним еще одно стихотворение на эту тему: «То друзей моих пробуют на зуб, / То цепляют меня на крючок» /5; 330/). Однако «гнилой собачьей добычей» герою все же придется стать в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» (1980): «Там, внизу, всех нас — первых, вторых — / Злые псы подбирали в реке».
В «Моих похоронах» фигурирует «престарелый кровосос» (АР-13-38), а в «Палаче» герой говорит: «Я почти раздавил свой неострый кадык, / Когда в келью вошел этот милый старик» /5; 474/.
В «Моих похоронах» героя «очень шустрый упырек / Стукнул по колену», и так же поступит палач, но с другой целью: «Подбодрил меня он — / По коленке побил»™.
Вампиров герой иронически называет мои любимые знакомые /3; 322/, а о палаче говорит: «Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье / Об очень милом, неизвестном палаче» (АР-11-67).
Еще более неожиданные параллели выявляются при сопоставлении «Палача» с «Затяжным прыжком» (1972). И, как ни странно, воздушные потоки, мешающие герою совершить прыжок и подвергающие его разнообразным издевательствам, ничем не отличаются от палача. Например, последний признается: «Я и стриг, я и брил, / И с ружьишком ходил», — а в ранней песне герою «выбривали щеки / Холодной острой бритвой / Восходящие потоки».
Соответственно, одинаково реализуется тема пыток: «Но жгут костры, как свечи, мне — / Я приземлюсь и в шоке — / Прямые, безупречные / Воздушные потоки» = «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу…» /5; 141/, «Я был подавлен этим жестом, ошарашен…»(АР-16-188).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Упоминает лирический герой и руки своих мучителей: «Я попал к ним в умелые, цепкие руки» ~ «Оказаться хочу / В его нежных руках» (СЗТ-2-468). Сарказм в последней цитате более чем очевиден.
Если в «Затяжном прыжке» герой вынужден слушаться воздушных потоков: «Выполняю с готовностью всё, что велят» /4; 280/, - то в «Палаче» он уже делает всё, что от него требует палач, с радостью, вследствие чего становится объектом авторской сатиры: «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, / Я крикну весело: “Остановись, мгновенье!”».
Совпадает и концовка обоих произведений, поскольку герой говорит о заботе со стороны воздушных потоков и палача: «Мне охлаждают щеки / И открывают веки — / Исполнены потоки / Забот о человеке» = «Он пожелал мне доброй ночи на прощанье, / Согнал назойливую муху мне с плеча».
Теперь проведем параллели между «Палачом» и «Разбойничьей» (1975).
В обоих случаях описывается последний день лирического героя перед казнью: «Ну, а день последний-то — / К ночи злей муторней. / Не поспеть к обедне-то, / Даже и к заутренней» (АР-13-106) = «Не ночь пред казнью, а души отдохновенье! / А я уже дождаться утра не могу».
Кстати, работа над «Палачом» была начата в том же году, в котором написана «Разбойничья», — в 1975-м. Именно этим временем датируются первые наброски к «Палачу»: «.Люди с делом пришли и с собой принесли / Всё для казни, для пытки, для порки» /5; 474/. Сравним в «Разбойничьей»: «Лобным местом ты красна / Да веревкой склизкою!..» /5; 64/ (а лобное место будет упомянуто и в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…», 1977: «Мы умудрились много знать, / Повсюду мест наделать лобных»). Поэтому закономерно, что данные произведения объединяют общие мотивы — с той лишь разницей, что в песне о главном герое говорится в третьем лице, а в стихотворении он сам ведет речь.
И в «Разбойничьей», и в «Палаче» герою предстоит казнь через повешенье: «Сколь веревочка ни вейся — / А совьешься ты в петлю!» /5; 65/ = «Я кричу: “Я совсем не желаю петлю!”. / “Это, батенька, плохо, пора привыкать!”» /5; 474/. Причем в черновиках «Разбойничьей» тоже упоминается палач, и не один: «Палачи не мешкают <.. > Больно рано вешают» (АР-13-106).
733 РГУАШ. Ф. 3000. On. 1. Ед. хх. 37. 1об.
Другой общий мотив: «Лучше ляг да обогрейся — / Я, мол, казни не просплю» = «Он сказал мне: “Приляг, / Успокойся, не плачь”. / Он сказал: “Я — не враг, / Я — твой верный палач”».
И сам герой ведет себе одинаково: «Ты не вой, не плачь, а смейся — / Слез-то нынче не простят» /5; 65/ = «Я в отчаянье выл, грыз запястья в тщете» /5; 474/.
Необходимо также сопоставить с «Палачом» «Балладу о гипсе» (1972), поскольку и там, и там герой иронически говорит о своем везении — что ему раздробил скелет самосвал и что он провел предсмертную ночь с палачом: «Повезло, наконец, повезло! / Видит бог, что дошел я до точки» = «Но мне хотя бы перед смертью повезло — / Такую ночь провел, не каждому досталось!»; «Самосвал в тридцать тысяч кило / Мне скелет раздробил на кусочки» = «Когда я об стену разбил лицо и члены…» (как видим, функцию стены в балладе выполняет самосвал).
Рассказывая о заботе со стороны врачей и палача, герой сравнивает себя с ребенком: «Зато я, как ребенок, весь спеленутый до пят» = «Я был настолько этим жестом ошарашен, / Что сразу смолк и шмыгнул носом, как дитя» (АР-16-188).
Сарказм достигает предела, что связано с мотивом авторского самобичевания: «Ах, это наслажденье — гипс на теле!» = «Ах, да неужто ли подобное возможно! <…> Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!»: «Как жаль, что не роняли вам на череп утюгов!» = «Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье / И образ доброго чудного палача»; «Жаль, был коротким миг, когда наехал грузовик» = «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу. / Я крикну весело: “Остановись, мгновенье.”».
