Если в «Балладе о гипсе» герой признаётся: «Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль», — то и в «Палаче» он ведет себя соответственно: «От умиленья я всплакнул и лег ничком» (вспомним еще раз песню «Ошибка вышла»: «От благодарности к нему / Я тихо зарыдал»™). Этот же прием автосарказма, хотя и в несколько иных контекстах, возникает в черновиках «Милицейского протокола» (1971) и песни «Про второе “я”» (1969): «Рыдал не с горя — от умиленья» /3; 343/, «Тогда я начинаю петь фальцетом / И плачу, гладя кошек и собак» /2; 469/.
Идентичность ситуации в «Балладе о гипсе» и «Палаче» видна также из следующих цитат: «Всё отдельно — спасибо врачам. <.. > Вокруг меня — внимание и ласка!» /3; 185 — 186/ = «“Рубить и резать — это грубые глаголы, / Намного ласковей и легче — отделить”» (СЗТ-2-468), «Всё так нестрашно — и палач как добрый врач» /5; М3/ («отдельно» = «отделить»; «врачам» = «врач»; «ласка» = «ласковей»).
Однако сквозь иронию и сарказм прорывается трагизм положения, в котором оказался лирический герой: «Все чувства заменили — боль сплошная, как туман. / Недобежав. я потерпел фиаско» /3; 186/ = «Хоть боль единая меня в тот миг томила, / Что завтра — пытка, завтра — казнь, и кончен бег…» /5 475/. Однако, несмотря на это, герой проникся подобным положением дел: «Но счастлив я и плачу от восторга — вот в чем соль» /3; 186/ = «Но он залез в меня, сей странный человек, — / И не навязчиво, и как-то даже мило» /5; 475/.
Более того, в «Балладе о гипсе», в песне «Ошибка вышла», в «Палаче» и в «Райских яблоках» встречаются одинаковые конструкции, объединенные мотивом авторского самобичевания: «Ах! Что за наслажденье — гипс на деле! <…> Всё отдельно — спасибо врачам» /3; 185/, «Ах, как я их благодарю, / Взяв лучший из жгутов…» /5; 378/, «Ах, да неужто ли подобное возможно! / От умиленья я всплакнул и лег ничком» /5; МО/, «Ай да рай для меня — словно я у развесистой клюквы» (АР-17-202).
В «Балладе о гипсе» героя заключили в гипс, в «Истории болезни» его прооперировали, в «Райских яблоках» поместили в лагерную зону, а в «Палаче» подготовили к смертной казни, и во всех этих случаях он испытывает благодарность и любовь к врачам, к палачу и лагерному «раю».
734 РРАЛЛ. Ф. ЗООО.Оп. 1. Ее. хр. 33. Л. 10.
Следующее произведение на лагерную тему, которое содержит множество параллелей с «Палачом», — это только что упомянутые «Райские яблоки» (1977).
В «Палаче» герой, находясь в тюрьме, «об стену разбил лицо и члены», после чего появился палач, а в «Райских яблоках» героя сначала убивают, после чего он также разбивает лицо: «В грязь ударю лицом. — и попадает в «райский» лагерь.
И палач, и «ангелы» (лагерные надзиратели) вызывают у героя отвращение: «Противен мне безвкусный, пошлый ваш наряд» (АР-16-188) = «…ангел окает с вышки — отвратно» (АР-17-200). При этом наряд палача напоминает обстановку в лагерной зоне: «И этот странный человек, весь в снежно-белом…» (АР-16-190) = «Ветроснежное поле, сплошное ничто, беспредел» (АР-3-157).
Далее выясняется, что палач — это не кто иной, как «апостол Петр», который владеет ключами от лагерной зоны: «Мы гоняли чаи — / Вдруг палач зарыдал» /5; М2/, «Я почти раздавил свой неострый кадык, / Когда в келью вошел этот милый старик» /5; 474/ = «Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых: / Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп» /5; 506/. Об этом же «старике» и его «щеках» говорилось в черновиках «Пятен на Солнце» (1973) применительно к «уродам», которым «власть и слава не претили»: «Вот и другой пустился в пляс, / Узнав старушечие щеки» (АР-14-130)[2376] [2377] [2378] [2379]. Как отмечает М. Надель-Червиньска: «Ключи от рая находятся в руках самого главного старика, т. е. хозяина — хозяина советского рая и лагерей. Таковым, как известно, был сам Сталин, только он все держал в руках, тоже дряблых. Его же называли хозяином, а также, за глаза, стариком. В этом контексте непогрешимый апостол сродни пресловутому эпитету-идеологеме “отец народов”»7-36.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Саркастическое сравнение советских чиновников с апостолами присутствует и в одной из картин, понравившихся Высоцкому: «Однажды мы с Володей и Мариной поехали к Олегу Целкову, — вспоминает Вадим Туманов. — Я снова увидел его яркие, словно подсвеченные изнутри полотна. Особенно потрясла меня стоявшая на полу огромная по размерам “Тайная вечеря”: двенадцать апостолов с оскаленными зубами, и с ними их Христос, у которого на венчике рюмка водки. Это не было богохульством. Я увидел на его картине заседание Политбюро ЦК КПСС или Совета министров, любое другое собрание бандитов, которые правят нами, на которых мы должны были молиться. Когда мы вышли, Володя с горечью сказал о Целкове: “Таких людей выталкивают из России!”. Целков скоро уехал во Францию»737.
И в «Райских яблоках», и в «Палаче» действия власти характеризуются при помощи редкого глагола: «Съезжу на дармовых, если в спину сподобят ножом» (С5Т-4-100) = «До беседы сподобился / Чудный старик, / Чтобы я приспос<обился / И> пооб-вык»738; а также представлен мотив старости советских чиновников. Вспомним более ранние тексты: «Престарелый кровосос / Встал у изголовия» (АР-13-38), «Кот ведь вправду очень стар» /2; 38/, «И грозит он старику двухтыщелетнему» /2; 33/ (то есть тому же «седовласому старику», коим является «апостол Петр»), «Хоть он возрастом и древний, / Хоть годов ему — тыщ шесть…»/2; 72/.
При этом характеристика «седовласый старик» напоминает песню «Сколько чудес за туманами кроется…»: «Сторож седой охраняет — туман». Здесь он охраняет чудеса, а «апостол Петр» и подчиненные ему сторожа («ангелы») охраняют райские яблоки, то есть те же чудеса: «Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб».
И в «Палаче», и в «Райских яблоках» саркастически говорится о чистоте и аккуратности власти: «А грязи нет — у нас ковровые дорожки» /5; 140/ = «…ангел выстрелил в лоб аккуратно»[2380] [2381] /5; 507/. Такая же картина — в «Сказочной истории»: «Аккуратно на банкетах: / Там салфетки в туалетах» (СЗТ-З-178); в «Гербарии»: «Под всеми экспонатами — / Эмалевые планочки. / Всё строго по-научному — / Указан класс и вид»; и в стихотворении «Я не успел»: «Пришла пора всезнающих невежд, / Всё выстроено в стройные шеренги» (позднее «всезнающие невежды» будут упомянуты в стихотворении 1979 года: «Мы умникам секреты доверяем, / А мы, даст бог, походим в дураках» /5; 240/; да и палач назван «мудрейшим из всех палачей»; АР-16-192).
А лирический герой проникается подобным положением дел: «Ах, да неужто ли подобное возможно! / От умиленья я всплакнул и лег ничком» = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать». Правда, во втором случае он, как и все остальные зэки, оказался пропитан этой лепотой насильно («.. все уснули в чаду благовонном») и никакой любви к ней не испытывает.
В обоих произведениях высмеивается единение с властью: «Друг другу льем — беседа льется — благодать!» /5; 474/ = «И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!)^0. С таким же сарказмом описывается сама власть: «И исчез к палачу / Неоправданный страх, / Оказаться хочу / В его нежных руках» (СЗТ-2-468) = «Херувимы кружат, ангел выстрелил в лоб аккуратно» /5; 510/. А мотив нежности представителей власти (знакомый нам, в частности, по «Маршу футбольной команды “Медведей”»: «А впрочем, мы — ребята нежные») присутствует и в «Дне без единой смерти», где «тот свет» также контролируется властью: «И лился с неба нежный свет, / И хоры ангельские пели, — / И люди быстро обнаглели: / Твори, что хочешь, — смерти нет!»
