— Нужно известить королеву. Я иду к ней. Мордред, ступай переоденься и приведи себя в порядок. Она непременно захочет переговорить с тобой. Гавейн, отправляйся с ним.
Габран торопливо ушел. Гавейн проводил его взглядом, сощурившись, как если бы пытался рассмотреть нечто далекое и яркое, и пробурчал себе под нос:
— В один прекрасный день, мой красавчик Габран, ты перестанешь распоряжаться принцами, словно собственными псами. Мы-то знаем, чей пес ты! Да кто ты такой, чтобы приносить вести моей матери вместо меня? — Принц оглянулся на Мордреда и широко усмехнулся. — Ладно, сегодня пусть себе идет, я даже рад! Пойдем, нам не мешало бы умыться.
Близнецы расположились в спальне, усердно делая вид, будто поглощены каждый своим делом; в действительности же им явно не терпелось взглянуть на новообретенного сводного брата. Агравейн, сидя на кровати, вострил кинжал на оселке, а Гахерис, устроившись на полу, натирал жиром кожаный ремень, чтобы придать ему гибкости. Гарета не было.
Коренастые, крепко сложенные, двойняшки унаследовали и рыжие волосы, и румянец, отличавшие всех сыновей Моргаузы от Лота, а недовольное выражение этих лиц не сулило гостю ничего доброго. Но, по всему судя, близнецам дали понять, что Мордреду должно оказать добрый прием, ибо поздоровались они достаточно вежливо, а затем уставились на пришлеца во все глаза: так скотина разглядывает странное и, возможно, опасное существо, что ненароком забрело на пастбище.
Подоспевший слуга внес таз с водой и полотенце. Гавейн подбежал к сундуку с одеждой, скинул вещи Мордреда на свою кровать и принялся рыться внутри, ища собственное платье. Мордред тем временем стянул с себя тунику.
— Ты для чего наряжаешься? — осведомился Агравейн.
— Матушка нас требует, — донесся приглушенный ответ.
— Зачем? — спросил Гахерис.
Гавейн метнул в сторону Мордреда взгляд, яснее слов говоривший: «Ни слова. Пока нельзя». А вслух отозвался:
— Не ваше дело. Вам скажут позже.
— И этот тоже пойдет? — Агравейн указал на Мордреда.
— Да.
Агравейн замолчал, наблюдая, как Мордред облачился в новую тунику и потянулся за поясом из выделанной кожи с ножнами для кинжала и крючком, на который крепился рог. Мальчуган застегнул пряжку и огляделся в поисках оправленного в серебро рога, давеча врученного ему Эльсой.
— Вон он, на подоконнике, — сообщил Гахерис.
— Тебе вправду его дали? Повезло тебе. Красивый, ничего не скажешь. Я его для себя просил, — проговорил Агравейн.
В его словах не прозвучало ни обиды, ни гнева, ни искры чувства, но Мордред на мгновение вскинул взгляд в его сторону и снова отвернулся, привешивая рог к поясу.
— Такой был только один, — бросил через плечо Гавейн. — А у вас с Гахерисом все должно быть одинаковое.
— Гарету, верно, подарят золоченый, — отметил Гахерис тем же невыразительным, отнюдь не детским тоном.
И снова Мордред оглянулся, и снова опустились ресницы. Холодный, рассудочный ум принял услышанное к сведению и запомнил на будущее.
Гавейн утерся сам и перебросил полотенце Мордреду, тот поймал его на лету.
— Ты давай быстрее, нам еще ноги мыть. Она на свои ковры не надышится, — Мальчуган оглянулся по сторонам. — А Гарет куда подевался?
— У матери, где ж еще, — откликнулся Гахерис.
— А ты ждал, что на торжественную встречу сойдется семейство в полном составе, э, братец? — подхватил Агравейн.
Беседовать с близнецами все равно что разговаривать с живым мальчишкой и его отражением, подумал про себя Мордред, вытирая ноги.
— Время терпит, — резко отпарировал Гавейн. — Увидимся позже. Пойдем, Мордред, нам пора.
Мордред выпрямился, расправил мягкие складки новой туники и поспешил за Гавейном к выходу. Слуга, возвратившийся за чашей, распахнул дверь. Гавейн, не задумываясь, помедлил у порога, пропуская гостя вперед, как то и подобает хозяину. Затем, словно вдруг опомнившись, поспешно прошел первым, предоставляя Мордреду идти следом.
У дверей королевы, как и прежде, дежурила стража. При приближении мальчиков копья опустились.
— Вам нельзя, принц Гавейн, — объявил один из часовых, — Таков приказ. Требуют только его.
Гавейн резко остановился, затем с каменным лицом отступил в сторону. Мордред оглянулся на брата, уже готовый оправдываться; тот поспешно отвернулся, не говоря ни слова, и зашагал прочь по коридору. По пути Гавейн окликнул слугу, и голос его зазвенел под сводами — по-королевски властный, нарочито требовательный.
«Итак, все трое, — подумал про себя Мордред. — Ну, Гавейн пока еще склонен проявлять великодушие, ведь я как-никак выручил его на скалах, но те двое злятся. Надо бы поосторожнее». Сметливый ум, таящийся за ясным челом, сопоставил детали и вывел общий итог, каковой пришелся мальчику весьма по вкусу. Итак, принцы видят в нем угрозу? Почему? Потому что он, по сути дела, старший из сыновей короля Лота? Где-то в тайниках сердца крохотная искорка соперничества, воодушевления, жажды великих свершений вспыхнула и запылала новым пламенем — честолюбием. В голове стремительно проносились мысли — обрывочные, но ясные. «Бастард или нет, но я старший сын короля, и им это не по душе. Значит ли это, что я и впрямь представляю для них угрозу? Надо выяснить. Возможно, король женился-таки на ней, на моей матери, кто бы там она ни была?.. Или, может статься, бастард имеет право наследовать?.. Сам Артур был зачат вне брака, да и Мерлин тоже, тот самый Мерлин, что отыскал королевский меч Британии… В конце концов, что такое незаконное происхождение? Важно лишь одно: каков ты…»
Копья поднялись. Дверь в покои королевы отворилась. Мальчуган отогнал сбивчивые, путаные мысли и добрался до самой сути дела. «Нельзя терять бдительности, — раздумывал он, — Ни на единый миг. У королевы нет ни малейших причин ко мне благоволить, а раз уж она так любезна, я должен остерегаться. И не только принцев. Ее. Главным образом ее».
Мордред вошел.
Глава 6
Одинокое бдение на берегу, и долгий, утомительный путь назад во дворец, проделанный в полном молчании, и бодрящая перепалка с близнецами в покоях принцев отчасти помогли Мордреду восстановить свое обычное — на удивление взрослое — самообладание. Моргауза об этом не подозревала, хотя пригляделась к гостю весьма пристально. Запоздалые последствия потрясения все еще давали о себе знать; сказывались ужас и отвращение от увиденного: в лице не осталось ни кровинки и жизни — в движениях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
