А теперь занимался новый день, и мальчуган пробудился. Блаженно потянулся, ощущая, как каждая клеточка его тела пульсирует от радостного возбуждения. Кровать была мягкой и теплой; меховые покрывала лишь самую малость припахивали дубленой кожей. Неискушенному взгляду гостя обстановка просторной комнаты показалась весьма богатой: здесь стояли две широкие кровати и сундук для одежды; плотный тканый полог занавешивал дверь, отчасти защищая от сквозняков. И полы, и стены были облицованы плитами местного песчаника. В столь ранний час, несмотря на лето, в спальне царил ледяной холод, зато чистотой комната далеко превосходила лачугу Сулы, и Мордред непроизвольно отметил это и одобрил. Сквозь узкое оконце в стене между кроватями, над сундуком, проникал утренний воздух, студеный и свежий, пахнущий соленым ветром.
Мальчику не лежалось спокойно. Гавейн, его сосед, еще спал, по-щенячьи свернувшись клубком под грудой мехов. На соседней кровати взгляд различал только макушки близнецов. Гарета оттеснили на самый край, так что малыш наполовину свесился с кровати, но просыпаться и не думал.
Мордред выбрался из постели. Тихонько подошел к сундуку, вскарабкался на крышку и, стоя на коленях, выглянул из окна. Эта стена выходила не на море; вытянув шею, мальчик различил внутренний двор и главные дворцовые ворота. Шум волн звучал приглушенно, глухой рокот тонул в неумолчном гвалте и стоне чаек. Мордред посмотрел в другую сторону, за пределы дворцовых стен: зеленая тропка вела через вереск к вершине пологого холма. За этим изгибом небосклона стоял дом его приемных родителей. Отец, наверное, уже завтракает и вскорости уйдет на ловлю. Если Мордред хочет с ним повидаться (и покончить с этим делом раз и навсегда, добавил внутренний голос, тут же подавленный на темных и неизведанных задворках сознания), надо идти сейчас.
На сундуке лежала парадная туника, полученная накануне вечером, а к ней — плащ, брошь и кожаный пояс с медной пряжкой. Но, уже потянувшись за драгоценной новой одеждой, Мордред вдруг передумал и, пожав плечами, подобрал и натянул на себя старое платье, давеча заброшенное в угол. Отдернув полог над дверью, он выбрался из комнаты и босиком пробежал по холодным каменным коридорам в зал.
В зале по-прежнему было полно спящих, но с наступлением утра сменялась стража, да и слуги уже поднялись. Никто не остановил мальчика, никто не заговорил с ним, пока тот пробирался к порогу, осторожно обходя лежащих. Мордред вышел во двор: внешние ворота стояли открытыми, двое поселян втаскивали внутрь телегу с торфом. Два стражника, вполглаза следя за происходящим, завтракали лепешками и по очереди отхлебывали из рога с элем.
Завидев Мордреда, один из стражников локтем подтолкнул соседа и сказал ему что-то вполголоса. Мальчуган заколебался, ожидая, что его остановят или, по крайней мере, допросят, но ничего подобного не произошло. Напротив, ближайший к нему часовой поднял руку в воинском приветствии, а затем отступил на шаг, пропуская мальчика.
Пожалуй, никакому другому мгновению королевского церемониала в жизни принца Мордреда не суждено было сравниться с этим. Сердце его встрепенулось, едва не выскочило из груди, к щекам прихлынула кровь. Но он заставил себя спокойно ответить: «Доброе утро», выбежал из дворцовых ворот и помчался по зеленой тропке наверх, к пустоши.
Он бежал по дороге, и сердце его неистово колотилось. Поднялось солнце, впереди на дорогу ложились длинные тени. Ночная роса подрагивала и испарялась на густых травах, на камышах, приглаженных легким ветерком, — и вот уже вся пустошь оделась мерцающим, переливчатым ореолом, обратившись в смягченное отражение безбрежной, слепяще-яркой глади моря. Облака понемногу расступались, а в воздухе зазвенели трели: то жаворонки срывались с гнезд, спрятанных в вереске. Воздух искрился песней, как земля — светом. Вскорости мальчуган поднялся на косогор: прямо перед ним начинался протяженный пологий склон, уводящий к утесам, а дальше — снова бесконечное сверкающее море.
Отсюда, в рассветном зареве, Мордред отчетливо разглядел у горизонта холмы острова Хой. За ними лежала большая земля — та самая, настоящая большая земля, мир величественный и чудесный; островитяне отчасти в шутку, отчасти по неведению называли его «дальним островом». Много раз с отцовской лодки мальчик различал вдали северные утесы и пытался домыслить остальное: бескрайние просторы, леса и дороги, гавани и города. Сегодня, хотя и сокрытый от взгляда, этот мир перестал быть мечтой. Там — Верховное королевство, в один прекрасный день он отправится туда, и в один прекрасный день с ним станут считаться. Если его новое положение значит хоть что-нибудь, так именно это. Уж он о том позаботится.
Мальчуган радостно рассмеялся и побежал дальше.
Вот и торфяник. Мордред остановился и нарочно помедлил у борозды, проложенной только вчера. Как давно это было! Теперь доканчивать работу придется Бруду — и в одиночестве, хотя последнее время старик жаловался на боли в спине. Мордред задумался: раз уж он, похоже, свободен покидать дворец, когда вздумается, наверное, он сможет приходить сюда на часок каждый день — спозаранку, до того как встанут остальные мальчики, — чтобы довершить заготовку. А ежели с ним и впрямь намерены обходиться словно с настоящим принцем, к нему приставят слуг, и, пожалуй, он доверит работу им или, допустим, пошлет их собирать лишайники, ведь матери нужны красители. Рядом с бороздой стояла позабытая давеча корзина. Мальчуган подхватил ее и побежал дальше, вниз по склону.
В небе с криками кружили чайки. Налетевший с моря ветер принес с собою пронзительные птичьи вопли. И еще что-то ощущалось в этом ветре, вроде как непривычный запах, а в гомоне чаек звенел леденящий отзвук паники. Мордред вздрогнул, словно от прикосновения лезвия ножа. Дым? Над хижиной обычно поднимался дым, но не такой; эта кисловатая, стылая, гнетущая гарь казалась насмешкой над аппетитным ароматом жаркого — в те редкие дни, когда Сула клала в горшок мясо. Нехороший то был запах, тошнотворный; гнусная издевка, отравляющая утро.
В силу своего происхождения, пусть и незаконного, Мордред был сыном одного короля-воина и внуком — причем дважды — другого. Благодаря этому, а также суровому воспитанию в среде простолюдинов мальчик привык не колеблясь бросать вызов страхам и распознавать их причину. Он отшвырнул корзину с лишайниками и что есть мочи помчался по тропе вдоль края утеса к тому месту, откуда открывался вид на залив, некогда бывший его домом.
Некогда бывший. Привычная хижина, глиняная печурка, подвешенная на лесах рыба, обвисшие фестоны растянутых на просушку сетей — все исчезло. От дома остались только четыре почерневшие стены, а над ними курился вязкий, вонючий дым, осквернивший ветер с моря. Крайние плиты крыши по большей части еще держались на каменных опорах, встроенных в стены, но те, что в середке, были потоньше и кое-где крепились к месту древесными колышками. Соломенная кровля, летней порою сухая, вспыхнула ярким пламенем, колышки обратились в пепел, плиты осели, накренились, растрескались и наконец соскользнули вниз вместе с пылающей кровлей и обрушились в комнату, превратив дом Мордреда в погребальный костер.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
