— И что ты ответил?
— Что на дуэль графа может вызвать только тот, кто равен ему или же выше его по титулу, чего о Бальдуре не скажешь.
— Ты поступил правильно. Но из-за этого ты во многом потерял уважение вассалов.
— Я знаю. Но если бы я принял его вызов, то я потерял бы жизнь, и в этой ситуации я предпочел отказаться от уважения вассалов.
Я заставила себя улыбнуться. Эстульф совсем не похож на других мужчин, и это так прекрасно… Иногда мне кажется, что он родился не в свое время. Его близость и любовь радовали меня, но, увы, я все еще страдала от чудовищной головной боли.
— И что теперь будет с Бальдуром? — спросила я.
— Я приказал главному конюшенному предложить Бальдуру поселиться на сеновале за пределами замковых стен. Ты же знаешь, слуги иногда ночуют там. Конечно же, я запретил конюшенному говорить Бальдуру, что предложение исходит от меня, иначе этот глупец отказался бы, и что тогда с ним было бы?
— Почему ты все еще столь добр к нему?
— Из-за Элисии. Не должны же они, как Мария и Иосиф, отправляться в путь в поисках места, где можно произвести на свет ребенка. Элисия останется в своих покоях, запрет на вход в замок распространяется только на Бальдура. Если ты, конечно же, не говорила всерьез, когда сказала, что больше не хочешь видеть свою дочь.
— Не знаю, Эстульф. Честно говоря, не знаю. Эта ярость… Так разозлиться можешь только на того, кого любишь, верно? И в то же время мне хочется убить ее.
Мы долго смотрели друг на друга, а потом Эстульф поцеловал меня в щеки и в губы.
— Кстати, завтра я отправлюсь к твоему сыну, — сказал он, прежде чем уйти. — Я приказал Бильгильдис и Раймунду все подготовить. Викарий ничего не узнает, я сделаю вид, будто поехал в долину раздавать милостыню бедным. Знаешь, ведь сейчас Рождество, полагается бросать народу монеты… Ты… Ты ведь не против, правда?
— Против? По-моему, это прекрасная мысль. Бильгильдис, конечно, рассказывает мне об Оренделе, но по вполне понятным причинам она не отличается красноречием, да и Раймунд не разговорчивее бревна. А что до писем… Это всего лишь письма. Знаешь что? Я поеду с тобой.
— Нет, об этом не может быть и речи. Поездка туда и обратно, волнение от встречи с сыном… А ты слаба, тебя изводит тошнота… Подумай о ребенке!
— Ты даже не представляешь себе, что для меня значит то, что моего сына поздравит с Рождеством человек, которого я люблю. Ты сделаешь это для меня?
— Ну конечно. Признаюсь, я тоже немного взволнован. Я его не знаю, он меня не знает, я лишь его отчим, вдруг я скажу что-то не то или…
— Не волнуйся. Бильгильдис сказала мне, что Орендель не держит на тебя зла, и по его письмам мне становится ясно, что он не винит тебя ни в чем. Да и как мог бы он гневаться на тебя, у него такой мягкий нрав. А если он и будет тебя дичиться, то ты быстро завоюешь его сердце своим обаянием и мудростью. Как кто-то мог бы думать о тебе плохо…
— Элисия и Бальдур могут.
— Они стали пленниками своих предубеждений. С этим ничего не поделаешь. Я не могу вызволить их из плена их же заблуждений. Обвинять тебя в том, что ты убил Агапета и хотел убить Элисию… Это безумие!
— Но кто-то же убил Агапета, — Эстульф провел кончиками пальцев по моим волосам.
— Конечно. Кто-то. Но не ты. Не ты, любимый мой.
Я надеялась, что клевета Элисии, обвинившей Эстульфа в том, что он пытался ее убить, — это попытка подорвать наш авторитет в графстве. Но Бильгильдис по секрету сказала мне, что Элисия верит в то, что говорит.
Теперь моя дочь действительно потеряна для меня.
Бильгильдис
Я находилась во дворе замка, когда Раймунд, подойдя ко мне сзади, схватил меня за руку и затащил за угол.
— Эстульф завтра отправляется к Оренделю. К О-рен-де-лю! Вот до чего довели нас твои игры! Если мы не будем действовать, все вскроется! — прижав меня к стене, прошипел он. — Пойдем со мной!
Меня чуть удар не хватил. Я еще никогда не видела, чтобы мой старик вел себя столь решительно. И мне даже нечего было ему возразить. Не будь я нема, я утратила бы дар речи. Раймунд был прав — Эстульф ни в коем случае не должен увидеть Оренделя. Он-то думает, что увидит прекрасного принца, в благородных одеяниях, радостного, смышленого, а пред ним предстанет злобный мальчишка, похожий на беспризорника. Эстульф поймет, что мы лгали графине и оставляли себе денежки, которые Клэр давала на содержание своего драгоценного сыночка. Но это еще не самое страшное. Я уже так накрутила Оренделя, что он презирает свою мамашу, а Эстульфа считает чудовищем, развратником, убийцей, который не дает ему вернуться в замок. А человек, который приедет навестить его, не будет похож на созданный мною образ. Конечно, годы, проведенные в заточении, не то чтобы заострили ум Оренделя, но пропасть между моими выдумками и истинным характером Эстульфа слишком велика, чтобы мальчишка ее не заметил. К тому же Эстульф сразу почувствует ненависть, бурлящую в Оренделе.
Ох, горе-горюшко! Мы с Раймундом спускались в повозке в долину, я сидела на козлах и печалилась о крушении своих планов, как мать убивается по умершему ребенку. Я не хотела верить в то, что это происходит.
— Когда мы вернемся в замок, — сказал Раймунд, — я в ужасе брошусь в ноги графу Эстульфу и скажу ему, что на хутор напали подлые разбойники. Мол, они убили сына графини. Он захочет увидеть тело, значит, нужно обставить все так, будто там была резня. Ты останься снаружи, я сам все сделаю. Да, знаешь, нам нужно на него какую-нибудь красивую одежку напялить. Проклятье, придется деньги тратить! Ох, жена, во сколько же нам обойдется твое безумие? Графиня дала мне пять золотых за то, чтобы я сказал, будто видел в покоях старого графа кинжал, которым его убили. Я солгал викарию, меня за это четвертовать могут! А теперь из-за твоих проклятых интриг придется отдать эти пять золотых на дорогую одежду. И не смотри на меня так. Ты сама что хочешь, то и творишь, вот я и взял деньги у графини за эту ложь, а тебе говорить не стал. Не все в этом мире тебе надобно знать. Ты и так слишком уж много знаешь.
Значит, графиня и вправду дала денег моему старику, а я-то и не заметила! Но зачем это ей? Ну, мне было не до того. У меня были свои проблемы, некогда мне было думать о том, почему это графиня солгала викарию о кинжале.
— Жена, думай! Где нам достать дорогую одежку, в которую мы нарядим Оренделя, прежде чем я его прикончу?
Одежка. Вот оно! Я нашла решение нашей проблемы.
Я отчаянно замахала руками, давая Раймунду понять, что он должен делать. Развернуть повозку.
— Чего ты хочешь, жена? Куда нам ехать? К какому-нибудь портному?
Не к какому-нибудь портному. К тому самому портному. Я взяла поводья.
— Ладно, — кивнул Раймунд. — Но потом мы прикончим Оренделя.
В домике и мастерской все выглядело в точности так же, как и несколько месяцев тому назад, когда я впервые посетила Норберта. Видно было, что хозяин этого жилища небогат, да и особым пристрастием к чистоте и порядку не страдает. Это мне понравилось. Значит, Норберт не настолько глуп, чтобы выставлять на всеобщее обозрение свое богатство. Он мог бы позволить себе служанку, которая прибралась бы здесь, мог бы купить новую мебель, инструменты получше, но нет, Норберт оставил все так, будто готов покинуть свой дом в любой момент. Это соответствовало нашему договору, и Норберт придерживался данного мне обещания, хотя мы всего раз воспользовались им как средством от бесплодия. У меня всегда была слабость к повесам, которые держат слово.
— Не думал, что увижу тебя вновь, — ухмыльнулся Норберт.
— Нам нужен хороший наряд для юноши, — грубо перебил его Раймунд, все еще не понимая истинной причины нашего визита в дом Норберта, портняжки.
Да, нам нужен был наряд. Но это было не главное. Нам нужен был Орендель.
Я схватила уголек, которым Норберт рисовал линии на ткани, и принялась писать на столе в мастерской.
Раймунд, нахмурившись, следил за тем, что я делаю. Он еще не понял, что происходит.
Норберт весело кивнул. Он был согласен. Норберт вообще хитрый парень, он не побоится замарать руки, если это принесет ему какую-то выгоду, а значит, он мог стать моим помощником.
— Что? Что это? — не унимался Раймунд. — О чем речь? О чем это вы договорились?
— Твоя жена, — объяснил ему Норберт, — спрашивает у меня, могу ли я сыграть роль другого человека. И согласен ли я это сделать.
У Раймунда упала челюсть. Я не ожидала, что он придет в восторг от моей идеи, для этого мой старик слишком труслив, но я не думала, что он так всполошится.
Раймунд схватил тряпку и принялся лихорадочно стирать мою надпись со стола, пока не уничтожил все до последней буковки.
— Ты забудешь о том, что прочитал, ясно? — Он ткнул Норберту пальцем в грудь. — Ты сошьешь отличный наряд. Бильгильдис запишет тебе приблизительные размеры. Наряд мне нужен на завтра, на утро. Я заплачу тебе двенадцать серебряников за одежду и восемь за молчание, а если ты кому-то что-то сболтнешь, я найду, как заткнуть тебе рот.
