Что касается свободного религиозного творчества, то за околицей «традиционного» протестантизма сегодня начинается область полнейшего произвола, смешения ересей, язычества, идолопоклонства и откровенной бесовщины, от проповеди Слова Божьего в перерывах между сеансами аэробики до провозглашения «божественного» достоинства представителей поп-культуры.
177. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология. М., 1998. С. 97.
178. Прагматизация сознания индивида западной цивилизации, распространившаяся как на межличностное общение, так и на религиозную сферу, нашла удачное определение в трудах патриарха Сергия (Старгородского) в виде понятия «правовое жизнепонимание». Патриарх Сергий убедительно показывает, как вырабатываемые многовековыми навыками активная воля, безупречная формальная логика, высокая культура производства и бытовой сферы, оторванные от апостольской традиции богообщения, логически приводят к выстраиванию на принципе рационального и прагматичного сопоставления встречных предоставлений, характерного для юридических обязательственных отношений, не только контактов с другими членами социума, но и с Самим Богом. «Нетрудно заметить, что может произойти, если человек… и свои отношения к Богу будет рассматривать с точки зрения правовой. Главная опасность этой точки зрения в том, что при ней человек может считать себя как бы вправе не принадлежать Богу всем своим сердцем и помышлением; в правовом союзе такой близости не предполагается и не требуется; там нужно соблюдать только внешние условия союза. Человек может и не любить добра, может оставаться все прежним себялюбцем, он должен только исполнять заповеди, чтобы получить награду. Это как нельзя более благоприятствует тому наемническому, рабскому настроению, которое делает добро только из-за награды, без внутреннего влечения и уважения к нему… Правовая точка зрения тем и грешит, что она это предварительное, подготовительное состояние освящает в качестве законченного и совершенного… В правовом союзе человек стоит пред лицем Божиим совсем не в положении безответного, всем Ему обязанного грешника: он наклонен представлять себя более или менее независимым, обещанную награду он ожидает получить не по милости Божией, а как должное за его труды. Предмет упования здесь, строго говоря, не милость Божия, а собственные силы человека, ручательством же, тем третьим, которое обязывает союзника, не делая его в то же время благодетелем, служат для человека его собственные дела. Дела, таким образом, превращаются в нечто само по себе ценное, заслуживающее награды… Притом достоинство заслуги приписывается не добродетелям или постоянным расположениям души, а отдельным внешним поступкам… Жизнь человека из свободно-нравственного возрастания превратилась в бездушное исполнение частных предписаний» (Сергий (Старгородский), архиеп. Православное учение о спасении. М., 1991. С. 18–19).
Своеобразным проявлением прагматизации всего жизненного уклада западного общества, приоритетом «правового жизнепонимания» может служить, на наш взгляд, выработанная европейской юридической мыслью теория «добропорядочного отца семейства» – bonus pater familias (см.: Новицкий И.Б., Лунц Л.А. Общее учение об обязательстве. М., 1950. С. 356–360). Уже в римском частном праве для разграничения форм вины нарушителя гражданско-правовых обязательств – culpa levis и culpa lata – стала использоваться своеобразная юридическая фикция – представление юристов о некоем абстрактном индивиде, усвоившем наиболее распространенные в римской общине личностные черты социального поведения. Эта абстракция, которую в Дигестах Юстиниана римские юристы именуют “pater familias”, проецировалась на вполне конкретные жизненные ситуации, подлежавшие разбору римской юстицией, в качестве ожидаемой от всякого и каждого из членов общины модели поведения. Идея «усредненного» члена социума, избираемого в качестве ориентира для поведения всех его членов, апробированная в древнеримской юриспруденции, оказалась максимально развитой в европейском праве. «В качестве критерия разграничения различных форм вины используется степень заботливости, которую должен был проявить должник при исполнении обязательства. При этом речь идет не о возможностях и способностях конкретного должника, а о некоем абстрактном критерии: проявлении заботливости, соответствующей обычаям оборота либо свойственной хорошему хозяину. В германском гражданском праве для определения вины должника используется также критерий надлежащей заботливости «порядочного коммерсанта» (параграф 346 Германского торгового уложения)» (Брагинский М.И., Витрянский В.В. Договорное право. Книга первая. Общие положения. М., 1999. С. 736) идея «усреднения» и своеобразной унификации индивида-субъекта права достигла апогея и реализовалась именно в англо-американской системе в так называемом прецедентном праве. Сущность последнего состоит в допустимости применения ранее состоявшегося судебного решения по казусу, аналогичному с точки зрения содержания и обстоятельств рассматриваемому, к этому последнему. При использовании подобной судебной техники суд фактически отказывается от исследования нюансов психического отношения участников спора к его обстоятельствам, считая, что это отношение может рассматриваться как аналогичное ранее однажды установленному другим судом. Такая логика допустима только в случае признания полной типизации мыслительной и волевой деятельности индивидов, участвующих в общественных отношениях.
Вполне возможно, что теория bonus pater familias получила признание и распространение в западной юриспруденции благодаря традиционному для Запада менталитету, склонному к унификации и стандартизации внешних форм бытия, а также предполагающему в качестве нормы поведения в обществе не созерцательную, а активно-деятельную модель. Именно акцент на волевую, рациональную и активную конструктивную деятельность, усвоенный в достаточных масштабах национальным менталитетом, позволяет правопорядку в соответствующих ситуациях ожидать от индивидов и их объединений определенной активной деятельности, направленной на достижение конкретного результата, рассматриваемой как адекватное поведение, а при отсутствии такой деятельности – считать поведение участника оборота аномальным и наказывать его определенными неблагоприятными последствиями.
Рационализм и практическая направленность западного христианства признаются и его представителями. «Не подлежит сомнению, – отмечает Бенедикт XVI (Ратцингер), – что рациональность – существенный признак европейского духа. Можно в определенном смысле говорить, что с ее помощью европейский дух покорил мир, ибо форма рациональности, возникшая в Европе, сегодня характеризует жизнь всех континентов»; «римское Credo является более четким с точки зрения истории спасения и христологии. Оно остается, так сказать, внутри событий христианской истории; оно просто принимает тот факт, что Бог стал Человеком ради нашего спасения, и не пытается искать за этим событием ответа на вопросы о его основаниях и его связи с целокупностью бытия как такового. Напротив, Восток всегда старался понять христианскую веру в метафизически-космической перспективе»; «если христианство хочет как-то способствовать построению лучшего мира, ему следует улучшить практику – искать истину не в теории, а созидать в реальности». В то же время отмечается, что «рациональность может стать и разрушительной, если оторвется от своих корней и сделает физическую силу единственным допустимым критерием… Исторический опыт человека, отраженный в великих религиях, является постоянным источником познания, от него исходят указания для разума»; «разум, полностью отделившийся от Бога и готовый поместить Его лишь в пространство субъективного, дезориентируется, и потому сам открывает дорогу силам разрушения».
Провозглашается целесообразность сотрудничества рационального и мистического, ортодоксии и ортопраксии: «необходима коррелятивность разума и веры, призванных к обоюдному очищению, нуждающихся друг в друге и обязанных это признать. Елавными составляющими этой коррелятивности выступают сегодня христианская вера и западная секулярная рациональность»; «как бегство в чистую ортопраксию, так и вытеснение содержательной этики из области веры… по сути, означает, несмотря на обманчивое первое впечатление, клевету на разум: в одном случае вообще ставится под вопрос его способность к познанию истины и отказ от истины возвышается до уровня метода; в другом вера выводится из области разума и разумное не допускается в качестве возможного содержания мира веры. Поэтому либо вера объявляется неразумной, либо разум неверующим, либо происходит и то, и другое… Задача церковного учительства прежде всего – продолжать апостольское увещевание и защищать фундаментальный выбор как от позиции отказа от разума в пользу данной эпохи, так и от капитуляции разума перед всесильной практикой» (Ратцингер Й. (Бенедикт XVI). Чем держится мир. Дополитические моральные основы либерального государства. С. 102–103; его же. Ценности в эпоху перемен. О соответствии вызовам времени. С. 139 // Диалектика секуляризации. О разуме и религии. М., 2006; его же. Церковное учительство – вера – этика // Принципы христианской этики. М., 2007. С. 40, 57–58; его же. Введение в христианство. М., 2006. С. 67).
