В отрядах и ротах проводились партийные, комсомольские и общие ротные собрания. Парторги, политруки, агитаторы в личных беседах с партизанами разъясняли важность предстоящего рейда. Одно то, что задачу Ковпак получил лично в Кремле, воодушевляло партизан.
Провели и мы ротное собрание. Вся «чертова дюжина» разместилась вокруг костра. Под треск горящих поленьев Вершигора ровным, спокойным голосом говорил:
– На фронте назревают важные события. Враг изо всех сил рвется к Волге. К фронту все время прибывают свежие войска неприятеля, непрерывным потоком идут эшелоны с боеприпасами, горючим, снаряжением… В этих условиях нашему командованию важно заблаговременно знать, что делается в глубоком тылу врага, на его коммуникациях… Кто может дать такие сведения? — спросил Петр Петрович и сам же ответил: – Глаза и уши армии – разведчики. Мы являемся их частицей… Наша задача взять под контроль железные и шоссейные дороги в определенном районе…
Вершигора говорил всего минут двадцать, но сумел коротко и понятно для каждого изложить наши задачи и методы действий.
Выступивший затем помощник комиссара по комсомолу Миша Андросов рассказал о той помощи, которую оказывает партизанам народ.
– Партия учит нас постоянно крепить связь» с массами, — сказал Андросов, — особенно, это важно в условиях партизанской борьбы…
После собрания, партизанский врач Дина Казимировна Маевская, скромная и мужественная женщина, рассказала, как себя нужно вести на марше, чтобы избежать потертостей ног и различных заболеваний.
…Все меньше времени оставалось до выступления в рейд. Перед выходом был проведен строевой смотр. Для этого все роты выстроились со всем хозяйством.
Ковпак и Руднев сами осматривали каждую повозку, каждого бойца. Но особенно придирчив был помпохоз Павловский. Михаил Иванович раньше командовал одним из подразделений, но был ранен в ноги и после выздоровления вынужден был довольствоваться должностью помощника командира по хозяйственной части. Это был своего рода партизанский интендант. К его чести надо сказать, что хозяйственник из него вышел превосходный: бережливый, запасливый и расчетливый.
Павловский понимал, что за подготовку транспорта спросят в первую очередь с него, поэтому он старался не пропустить ни одного недостатка, пробовал увязку груза, состояние колес и упряжи.
– Куда ж ты, непутевый, дывышься? - говорил помпохоз ездовому, попыхивая трубкой. — Хиба цэ хомут? Он задавит лошадь при первом переходе. Возьми у Кузьмича запасной. — И, убедившись, что его указания выполняются быстро и точно, уходил, бубня себе под нос: — Ох, диты! Ну просто диты. Не укажешь, сами не догадаются…
Ездовые уважали своего начальника, но и побаивались.
– А хто за тебя будет брычку змазувать? — нападал Павловский на неопытного или на нерадивого ездового.
– Так она у меня идет как по маслу: ни стуку, ни грюку, только шелест, — пытался оправдаться ездовой, но этим еще больше разжигал помпохоза.
– Сам ты «шелест». Посмотри хорошенько: ось сухая, не успеешь доехать до Голубовки, как она запоет. Сэмэн! — кричал Павловский старшине хозчасти. — Принеси ему мази, смажь брычку, да заодно и ездовому пид хвостом подмажешь, штоб не скрипело.
– У кого здесь скрипит? — спрашивает подвернувшийся Горкунов.
– У Миколы скрипит, — невозмутимо отвечает помпохоз.
– Как? Уже скрипит? Еще до боя далеко, а у Коли скрипит?- удивляется Горкунов, чем вызывает смех партизан.
– У Коли никогда не скрипело и не заскрипит, — зло отвечает ездовой. — У кого скрипит, тот пускай берет подводу, а я пойду в роту. Не буду ездовым, вот и все. Чем я хуже других?
– Ты, Коля, не кипятись, — нравоучительно говорит Горкунов. — Дельное замечание помощника командира? Дельное. А насчет своего заявления ты не прав. Ездовым не всякий может быть. Тебе придется возить боеприпасы и раненых товарищей. Отвечать за них будешь ты. Разве трусу можно доверить жизнь товарища?
– Да что же я, против? — уныло отвечает Коля. — Но зачем насмехаться?
Тем временем Павловский подошел к нашей повозке, покачал ее из стороны в сторону, осмотрел лошадей и упряжь, а затем повернулся ко мне и сказал:
– Один срам, а не упряжка. Смотри мне, капитан, чтобы это до первого боя, дальше я этого не потерплю в своем обозе…
Смотр завершился торжественным маршем всего соединения. Ковпак и Руднев стояли на тачанке, а мимо них стройными колоннами проходили партизанские роты со своими обозами. Мы замыкали шествие…
Судя по настроению Ковпака и Руднева, войско находилось в хорошем состоянии.
– Теперь нам и черт не брат, — сказал Ковпак, довольный результатом смотра. — Вот когда мы можем развернуться со всего плеча.
– Душа радуется, как посмотришь на наших орлов, — сказал комиссар. — Засиделись, рвутся в бой.
– Ждать осталось недолго, — сказал Сидор Артемович с хитрой улыбкой и начал завертывать четвертную цигарку.
На следующий день после смотра мы свой участок обороны в юго-западной части Брянских лесов передали другим отрядам, которые оставались на месте. В ротах исчезла прежняя расслабленность. Соединение сжалось, как пружина, затаилось в ожидании удобного случая для решительного прыжка. И такой момент наступил.
Вечером 26 октября 1942 года партизанское соединение под командованием Ковпака и Руднева выступило в свой славный рейд по глубоким тылам врага из Брянских лесов на правобережье Днепра.
Выступила в свой первый партизанский рейд и наша «чертова дюжина». С этого времени судьба ковпаковцев стала нашей судьбою.
Впереди нам предстояли почти два года совместных активных действий против немецко-фашистских захватчиков на временно оккупированной ими территории Украины, Белоруссии и дружественной нам Польши.
Книга вторая
ЧЕРЕЗ ДНЕПР
К Днепру вышли на рассвете 8 ноября. Минуло две недели, как мы распрощались с Брянским лесом и жителями Старой Гуты. Позади осталось свыше трехсот километров с боями пройденного пути. Все это время наша «чертова дюжина» шла с третьей ротой в головной походной заставе, опрокидывала вражеские заслоны, расчищала путь соединению.
Успешно проведенные тринадцатой ротой бои на шоссе Короп – Сосница и при захвате железнодорожного полустанка, в результате которых было уничтожено свыше тридцати гитлеровцев и захвачено две автомашины, два пулемета, тридцать автоматов и карабинов, много гранат и патронов, вызвали уважение к нам партизан-ветеранов. Да и мы себя почувствовали увереннее в новой боевой семье.
И вот мы на берегу Днепра!
«Седой и в то же время вечно юный, ты катишь перед нами свои волны. Сколько легенд, стихов и песен сложил о тебе украинский народ! Все лучшие его думы связаны с тобою, Днепр! — думал я. — Много пришлось тебе увидеть за свою долгую жизнь. Сколько людской крови ты унес в Черное море? А кто скажет, сколько еще прольется крови в твоих волнах? Какую судьбу ты уготовал для нас?»
Мы стояли и как зачарованные смотрели на широкую реку. На противоположном высоком берегу раскинулся город Лоев. Туда ушли разведчики. Из города доносилась стрельба. Она постепенно удалялась на запад. На помощь разведчикам спешила третья рота. Партизаны торопливо по два-три человека усаживались в рыбачьи лодки и переправлялись на ту сторону.
Внезапное появление партизан в городе привело полицаев в замешательство. Разведка и третья рота покончили с ними быстро и принялись за подготовку переправочных средств. Через некоторое время на реке появились рыбачьи лодки, — местные старики, вызвались помочь партизанам.
Тринадцатой роте предстояло переправляться в числе первых вслед за шестой и девятой. На берегу нетерпеливо ждем очереди. Наши телогрейки плохо защищают от холодного северного ветра. Снежная крупа сечет лицо. Тяжелые облака нависли над рекой, от этого водны кажутся свинцовыми. Закраины у берегов покрыты льдом. Через реку туда и обратно снуют десятки лодок и лодочек. Волны их, как щепки, подбрасывают и вновь опускают. Появился паром, который соорудили на двух больших лодках.
Наконец настал и наш черед. Погрузились, и паром, рассекая белые барашки волн, взял направление к правому берегу.
– Рэвэ та стогнэ Днипр широкий… - с чувством продекламировал Гапоненко.
– Нет, сынок, ты прислушайся хорошенько – это не Днепр, а народ стонет в немецкой неволе, — сказал жилистый старик, усердно работая веслом. – Ох, сколько народа угнали в Германию на каторгу! Да и тем, кто на своей земле, нелегко под немцем живется.
Гапоненко притих, как бы устыдившись своего душевного порыва, а словоохотливый старик продолжал:
– Довелось как то мне побеседовать с одним германцем. На вид солидный человек. Во время империалистической войны побывал у нас в плену, так что по-нашему немного говорит. Я спрашиваю его, зачем, мол, вы над мирными жителями ругаетесь, малых детей убиваете? Дикий зверь и тот не всякий кинется на маленького ребенка.
