Судья тем временем и в самом деле заснул.
Сэр Айки бродил по коридорам суда, нервно позевывая.
Из публики осталось человек двадцать.
Миссис ван Бир и мистер Гендерсон молча сидели лицом друг к другу — говорить было не о чем. Нервы у миссис ван Бир были явно на пределе, она что-то про себя бормотала. Один раз у нее вырвалось:
— Чтоб у них у всех глаза полопались!
Извиняться она, впрочем, и не подумала. Мистер Гендерсон начал дергаться — он всегда нервничал, когда женщина раздражалась. Он не выдержал, встал и сказал:
— С вашего позволения, пойду узнаю, нет ли чего нового. Может быть, сэр Изамбард уже пообедал. Если так, вернусь с ним, и мы поговорим.
— Мог бы и прийти, как я думаю, — заметила миссис ван Бир.
Мистер Гендерсон отыскал сэра Изамбарда — тот прохаживался по коридору.
— Что-нибудь слышно? — спросил он.
— Конечно, нет, да и откуда? — резко ответил тот.
— Не хотели бы пойти поговорить с миссис ван Бир?
— Зачем? И о чем? Нет, не пойду.
XI
Комната для присяжных. Миссис Моррис:
— Разумеется, я не хочу отправить на виселицу человека, который ни в чем не виновен. Не понимаю, откуда вы это взяли. Мне только кажется, что… — Она замолчала. А что ей, собственно, кажется? Всего минуту назад все было так ясно. Каким-то образом Лес ей помог, а теперь этот красивый брюнет сбил ее с толку. Однако нужно договорить, все ждут. — Я хочу сказать, что нельзя никому спускать преступления; но, конечно, если она не убивала, то и спускать ей нечего.
Мисс Моррис смолкла; последняя фраза даже ей самой показалась довольно бессмысленной.
Доктор Холмс от облегчения испустил вздох, который подхватил листок бумаги и погнал по столешнице. Заодно доктор издал и другой непроизвольный звук; всем стало неудобно, но он и ухом не повел: при его образе жизни такие звуки были в порядке вещей. Поскольку же он редко бывал в приличном обществе, где принято следить за собой, то постепенно привык не обращать внимания на подобные звуки, а в конце концов уже и не отдавал себе отчета в том, что их производит.
— Ну вот, одна из наших дам передумала, — произнес он тоном, который принимал за отеческий, — и мы пришли к почти полному единодушию. Если вы, господин старшина, переубедите вторую даму, мы сможем принять решение. Возможно, нам это удастся?
Последнюю фразу доктор Холмс сопроводил косым плотоядным взглядом в сторону мисс Аткинс. Итальяшка, подумал он, хорошо обработал малышку, так что его, доктора Холмса, долг — помочь тому очаровать старушенцию. Одобрительное хмыканье, каким его слова были встречены, придало ему уверенности: поражение миссис Моррис склонило колебавшихся к оправдательному вердикту.
Виктория Аткинс обвела всех взглядом: понятно, все против нее и хотят заставить ее уступить. Когда б сестра-хозяйка Уэстфенского приюта восстала в эту минуту из могилы, она бы сразу распознала выражение, появившееся на лице у мисс Аткинс. Оно означало, что в Виктории проснулся ее норов, и тут уж, как считала сестра-хозяйка, к Виктории не подступиться и единственный выход — четким голосом отдать ясные распоряжения и проследить, чтобы их сию минуту исполнили, иначе не замедлит последовать наказание.
— Не берите меня за дурочку, — сказала она доктору Холмсу. — Я только «спасибо» скажу, если вы перестанете делать из меня кретинку. Я ни капельки не сомневаюсь, и скажу как по совести. Эта женщина виновна. Ее только что за руку не схватили. Да пусть я хоть всю ночь тут просижу — все равно скажу то же самое. Так что лучше сразу это себе зарубите.
Мистер Поупсгров снова вмешался:
— Разумеется, мисс Аткинс, вы поступите по совести. Каждый из нас, поступив иначе, совершил бы очень дурной поступок. Но поскольку все, исключая вас, пришли, кажется, к единому мнению, не могли бы вы еще раз рассмотреть все улики и, может быть, согласитесь передумать?
Он пересказал то, что только что говорил миссис Моррис, стараясь подчеркнуть моменты, с его точки зрения, способные повлиять на Викторию. Но поскольку он не имел ни малейшего представления о том, что именно может на нее повлиять, его речь на сей раз не возымела эффекта. Виктория дала ему высказаться и ответила:
— Все это я уже слышала. Это все чепуха. Женщина виновна. Вы меня не переубедите. — И отрезала: — Я знаю.
Воцарилось молчание, которое нарушил Эдвард Брайн. Самонадеянность, прозвучавшая в последней фразе, пришлась ему не по вкусу. Неужели одной-единственной женщине дано всему помешать? И смеет ли она утверждать «Я знаю»? Тут знал лишь он один, Эдвард Брайн; все прочие могли догадываться, спорить или блуждать в потемках. Что она хотела сказать этим своим утверждением? Пригвоздив ее злым взглядом бесцветных глаз, он сурово вопросил:
— Что вы имели в виду? Как вы могли такое сказать? Откуда вам знать про убийство? Каким образом, — его голос сорвался на визг, — вам известно, что способно заставить нормальную женщину пойти на убийство, а что — удержать ее от этого страшного преступления? Отвечайте!
Он привстал и ткнул в нее пальцем. Мистер Брайн ощутил, как в нем нарастает бешенство, приступам которого он поддавался давным-давно, когда еще не узрел света. На сей раз, однако, ярость его не была мирской и греховной: им руководила воля Всевышнего, и негоже было ему отступать. Чуть мягче, но тем же суровым голосом он повторил вопрос, казавшийся ему важным:
— Откуда вам знать про убийство?
Все заметили, как Виктория вздрогнула. Мало было на свете такого, с чем она не сумела справиться, но этот одержимый, который уставился на нее рыбьим глазом, и его противная болтовня про религию, словно он выживший из ума священник, основательно ее напугали. У него был вид полоумного, а психи — они чуют инстинктом. Чего это он тычет в нее пальцем, да еще так подозрительно спрашивает, откуда она знает про убийство? Ему-то про нее знать откуда? Было дело, да давно прошло и быльем поросло. А вдруг да знает?! С психами нужно держать ухо востро. Виктория почувствовала, что ее прошибает пот, ей безумно захотелось тут же уйти в тень. В конце концов, ей-то что за дело до той женщины?
Она промокнула губы платочком и, взяв себя в руки, сварливо сказала:
— Не могу сказать, чтоб я знала в том смысле, как вы говорите. Я только хотела… да, ладно, Бог с ним. Если все согласны, я вылезать не стану.
— Благодарю вас, мисс Аткинс, — с подчеркнутым уважением произнес мистер Поупсгров и, сознавая всю важность момента, обратился к коллегам: — Думаю, мы все же пришли к согласию. Я не ошибаюсь? Могу я зафиксировать вердикт «Не виновна»?
— Не виновна, — повторили присяжные вразнобой и на разные голоса.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПОСТСКРИПТУМ
— Позвольте подвезти вас до гостиницы, — предложил Розалии сэр Айки, сопроводив свои слова преувеличенно глубоким, как всегда, поклоном. — Может, вас тоже подбросить, Гендерсон?
Мистер Гендерсон утвердительно хмыкнул, но Розалия засюсюкала со всего лишь наполовину притворным смущением:
— С вашей стороны, сэр Изамбард, это даже слишком любезно; вы были ко мне так добры и спасли мне жизнь, а со мной вам нелегко было, нет, вы и правда совсем не обязаны так обо мне беспокоиться, правда не обязаны. — Она по привычке растянула в своем любимом наречии среднее «а». — Меня, понимаете ли, так неожиданно задержали, а тут я все время была сами знаете где, поэтому мне сейчас просто некуда податься. Захоти я даже вернуться в тот дом после всего, что случилось, а я, конечно, не захочу, я бы все равно не могла поехать в такой поздний час.
— Мы должны вас устроить в гостиницу, сударыня. Глупо, что я об этом не подумал, — укорил сам себя сэр Айки голосом столь же глубоким и гулким, как звук большого колокола, что звонит по покойнику. — Полагаю, вы предпочтете гостиницу поспокойнее?
— Да, — ответила Розалия, довольная, что уважили ее чувства. — Что-нибудь вроде «Риджент Палас».[45]
— Быть по сему… — начал сэр Айки.
Но мистер Гендерсон его оборвал.
— «Риджент палас» довольно известен, там много народа; мне думается, вам нужна гостиница пороскошнее, — заявил он.
Розалия не успела отвыкнуть подчиняться приказам; до нее еще не дошло, что она на свободе.
— Да, мистер Гендерсон, — послушно согласилась она и минуту подумала. — У вокзала «Кингс-Кросс» есть гостиница «Большая Северная», может, туда и поедем? Там жуть как тихо, да и поезда под боком. Мне нравятся поезда, я их еще в детстве полюбила.
— Ну конечно же, — ответил сэр Айки, дал указания шоферу, и его большой лимузин плавно тронулся.
Несколько минут Розалия молчала, а затем внезапно, как падает в воду ребенок, заговорила:
