И ничего не бойся”. Ну вот я и стараюсь.
2
Ну так вот и старайся — вспотевший, воскресший, больной
записать эту линию жизни на рваной бумаге
(электронной, древесной, зеленой, небесной, любой),
и за это я буду тебе — как и все — благодарен.
Сколько счастья вокруг, сколько сильных людей и зверей! —
...вот приходит Антон Очиров, вот стрекочет Кирилл Медведев,
а вот человек (пригревшийся на раскаленном камне), несколько лет несший возле меня свою добровольную гауптвахту,
с переломанной в детстве спиной, сам похожий на солнечную саламандру,
на мое неизменное: “бедный мой мальчик”,
отвечавший —
“нет, я счастливый”...
3
Эти люди стоят у меня в голове,
кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,
кто по маковку в смерти, кто в победе своей — без следа.
Эти люди не скоро оставят меня навсегда.
Ну а тех, кто профукал свою основную житейскую битву,
кто остался в Израиле, в Латвии, в Польше, в полях под Москвой,
мы их тоже возьмем — как расcтрелянную голубику
на ладонях, на солнечных брюках и юбках, — с собой.
4
...Мы стоим на апрельской горе — в крепкосшитых дурацких пальто,
Оля, Настя и Рома, и Петя и Саша, и хрен знает кто:
с ноутбуком, с мобильным, в березовой роще, небесным столбом,
с запрокинутым к небу прозрачным любимым лицом
(потому что все люди — с любимыми лицами — в небо столбы).
Я вас всех научу — говорить с воробьиной горы.
5
— Здравствуйте, — скажет один. — Я единственный в этой стране,
защищавший поэзию от унижения,
наконец-то готов подписаться под тем, в чем меня упрекали:
— Да, это всё не стихи,
это мой живой, столько-то-летний голос,
обещавший женщине, которую я любил, сделать ее бессмертной,
а не сумевший сделать ее даже мало-мальски счастливой...
— Здравствуйте, — скажет второй, — если когда-нибудь в дымный апрель,
выпив полбутылки мартини (или чего вы там пьете?),
вы вдруг вспомните обо мне, затосковав о своей несбывшейся жизни, —
НЕ СМЕЙТЕ ОТКРЫВАТЬ МОИ КНИГИ,
НЕ СМЕЙТЕ ВОСКРЕШАТЬ МОЙ РАССЫПАННЫЙ ГОЛОС,
НЕ НАДО БУДОРАЖИТЬ МОЙ ПРАХ.
— Потому что я любил вас гораздо больше, чем вы меня, —
скажет четвертый, —
да и нужны вы мне были гораздо больше, чем я был вам нужен,
и поэтому я не буду вырывать у вас палочку победителя
(да и какой из меня теперь победитель?).
6
...Однако,
так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую все-таки я,
то все, что останется мне, — это выйти вперед,
наклониться к людям (ближе других) и сказать:
— Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые...
Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.
Так что постарайтесь жить — по возможности — радостно,
будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь
(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
но и этого тоже не бойтесь).
7
Потому что всех тех, кто не выдержал главную битву,
кто остался в Париже, в больнице, в землянке, в стихах под Москвой,
все равно соберут, как рассыпанную землянику,
а потом унесут — на зеленых ладонях — домой.
Март 2006.
Война языков на Украине
Очень не хочется употреблять слово “война”, когда речь идет о взаимоотношениях русского и украинского языков на Украине. Во всяком случае, этого не хочется делать автору настоящих строк, любящему украинский язык и в иных случаях даже предпочитающему его русскому. Если продолжить известную мысль Ломоносова, рассудившего, на каком языке о чем говорить “пристойно”, можно, наверное, сказать, что на украинском более всего “пристойно” петь задушевные (и чаще грустные) песни про любовь и отпускать соленые шутки. Правда, современный украинизатор с этим ни в коем случае не согласится и скажет, что украинский стал таким же универсальным языком, как и русский. Пусть так. Но пусть в этом случае между ними будет свободное соревнование. Зачем говорить о “войне”?
Что поделаешь, украинизаторы именно этот термин предпочитают другим. Киевский журналист Лариса Масенко, например, считает (в книге, вышедшей за несколько лет до “оранжевой революции”), что идет настоящая война и что она будет вестись “до победного конца” — “пока одна сторона не одолеет на всей территории другую”1.
Упаси Бог от такого “победного конца”: его нельзя пожелать ни той, ни другой стороне. Победа украинизаторов “на всей территории” поведет к тому, что потомки русских, проживающие на Украине, в конце концов забудут язык своих предков и даже “Евгения Онегина”, например, будут читать в переводе (если вообще будут его читать). Сегодня это похоже на злую шутку, а послезавтра может стать реальностью, которая будет восприниматься как нечто само собою разумеющееся. С другой стороны, умирание украинского языка, если таковое будет происходить, никоим образом не должно вызвать ликование у русских, независимо от того, проживают они в России или на Украине.
Россиянам, наслышанным о последних “наступательных операциях” украинизаторов — таких, как закрытие русских школ и замена их украинскими, обязательный перевод судоговорения на государственный, то есть украинский, язык и т. д., — одно допущение, что украинский язык может кончиться, покажется как минимум несвоевременным. Между тем такая возможность тоже реально существует. Украинский стал языком преимущественно творческой интеллигенции (и, между прочим, некоторых крупных — быть может, европейского значения — поэтов), но в массах постепенно утрачивает свои позиции. Поэтому он сегодня действительно нуждается в государственной поддержке. Другое дело, что такая поддержка не должна сопровождаться гонениями на русский язык.
Языковая ситуация на Украине чрезвычайно сложная, запутанная. Считается, что примерно треть (или немногим более того) жителей республики говорит по-украински, примерно столько же по-русски и еще треть (или немногим менее того) — на суржике2. Но эти данные в большой мере условны. Дело в том, что одни и те же люди в различных ситуациях пользуются разными языками. Вот интересные результаты обследования (я нашел их в книге той же Масенко), проведенного в двух украинских школах Киева на исходе 90-х годов. С бабусею и дiдусем говорили на мове 56 процентов учащихся, с родителями — 39 процентов, между собою на школьных переменках — 29 процентов (уроки, естественно, идут только на украинском), после школы, на улице — 10 процентов3. Выходит, что даже учащиеся украинских школ, даже выросшие в большинстве своем из украинского корня (это видно из того, что с бабусею и дiдусем приходится говорить на мове ), больше все-таки пользуются русским языком, чем украинским.
Все постсоветские годы русский язык на Украине не только обороняется, но и наступает (другой вопрос, какого он качества). Писатель Иван Драч (ставший при Ющенко главой Комитета по информационной политике) утверждает даже (в интервью, переданном по радио “Свобода”), что в постсоветские годы русификация только усилилась: Украина-де “захлебнулась” в русскоязычном потоке информации. Какие-то основания для такого утверждения есть: пресса, телерадиоэфир и особенно книгоиздательское дело до самого последнего времени оставались в подавляющей части русскоязычными. Москаль-чарiвник (был когда-то у И. Котляревского водевиль с таким названием) в своем новом постсоветском образе (в котором существенно участвует, приходится это признать, “культура попсы и блатняка”) “обаяет” украинцев зачастую против их собственной воли.
