Вдруг он почувствовал прикосновение руки на своем плече. Он поднял голову: Марианна глядела на него заботливым и нежным взором.
– Друг! Что с тобою? – спросила она.
Он снял ее руку с плеча и в первый раз поцеловал эту маленькую, но крепкую руку. Марианна слегка засмеялась, как бы удивившись: с чего могла ему прийти в голову такая любезность? Потом она в свою очередь задумалась.
– Маркелов показал тебе письмо Валентины Михайловны? – спросила она наконец.
– Да.
– Ну… и что же он?
– Он? Он благороднейшее, самоотверженное существо! Он… – Нежданов хотел было сказать Марианне о портрете, да удержался и только повторил: – Благороднейшее существо!
– О да, да!
Марианна опять задумалась – и вдруг, повернувшись к Нежданову на стволе березы, служившей им обоим сиденьем, с живостью промолвила:
– Ну, так чем же вы решили?
Нежданов пожал плечами.
– Да я тебе сказал уже, что пока – ничем; надо будет еще подождать.
– Подождать еще… Чего же?
– Последних инструкций. («А ведь я вру», – думалось Нежданову.)
– От кого?
– От того… ты знаешь… от Василия Николаевича. Да вот еще надо подождать, чтобы Остродумов вернулся.
Марианна вопросительно посмотрела на Нежданова.
– Скажи, ты когда-нибудь видел этого Василия Николаевича?
– Видел раза два… мельком.
– Что, он… замечательный человек?
– Как тебе сказать? Теперь он голова – ну, и орудует. А без дисциплины в нашем деле нельзя; повиноваться нужно. («И это все вздор», – думалось Нежданову.)
– Какой он из себя?
– Какой? Приземистый, грузный, чернявый… Лицо скуластое; калмыцкое… грубое лицо. Только глаза очень живые.
– А говорит он как?
– Он не столько говорит, сколько командует.
– Отчего же он сделался головою?
– А с характером человек. Ни пред чем не отступит. Если нужно – убьет. Ну – его и боятся.
– А Соломин каков из себя? – спросила Марианна погодя немного.
– Соломин тоже не очень красив; только у этого славное лицо, простое, честное. Между семинаристами – хорошими – такие попадаются лица.
Нежданов подробно описал Соломина. Марианна посмотрела на Нежданова долго… долго… потом промолвила, словно про себя:
– У тебя тоже хорошее лицо. С тобою, думаю, можно жить.
Это слово тронуло Нежданова; он снова взял ее руку и поднес было ее к губам…
– Погоди любезничать, – промолвила, смеясь, Марианна – она всегда смеялась, когда у ней целовали руку, – ты не знаешь: я перед тобой виновата.
– Каким это образом?
– А вот как. Я в твоем отсутствии вошла к тебе в комнату – и там, на твоем столе, увидала тетрадку со стихами (Нежданов дрогнул: он вспомнил, что он, точно, забыл эту тетрадку на столе своей комнаты). И каюсь перед тобою: не сумела победить свое любопытство и прочла. Ведь это твои стихи?
– Мои; и знаешь ли что, Марианна? Лучшим доказательством, до какой степени я к тебе привязан и как я тебе доверяю – может служить то, что я почти не сержусь на тебя.
– Почти? Стало быть, хоть немного, да сердишься? Кстати, ты меня зовешь Марианной; не могу же я тебя звать Неждановым! Буду звать тебя Алексеем. А стихотворение, которое начинается так: «Милый друг, когда я буду умирать…» тоже твое?
– Мое… мое. Только, пожалуйста, брось это… Не мучь меня.
Марианна покачала головою.
– Оно очень печально. Это стихотворение… Надеюсь, что ты его написал до сближения со мною. Но стихи хороши – насколько я могу судить. Мне сдается, что ты мог бы сделаться литератором, только я наверное знаю, что у тебя есть призвание лучше и выше литературы. Этим хорошо было заниматься прежде, когда другое было невозможно.
Нежданов кинул на нее быстрый взгляд.
– Ты думаешь? Да, я с тобой согласен. Лучше гибель там, чем успех здесь.
Марианна стремительно встала.
– Да, мой милый, ты прав! – воскликнула она, и все лицо ее просияло, вспыхнуло огнем и блеском восторга, умилением великодушных чувств. – Ты прав! Но, может быть, мы и не погибнем тотчас; мы успеем, ты увидишь, мы будем полезны, наша жизнь не пропадет даром, мы пойдем в народ… Ты знаешь какое-нибудь ремесло? Нет? Ну, все равно – мы будем работать, мы принесем им, нашим братьям, все, что мы знаем, – я, если нужно, в кухарки пойду, в швеи, в прачки… Ты увидишь, ты увидишь… И никакой тут заслуги не будет – а счастье, счастье…
Марианна умолкла; но взор ее, устремленный в даль, не в ту, которая расстилалась перед нею, – а в другую, неведомую, еще не бывалую, но видимую ей, – взор ее горел…
Нежданов склонился к ее стану…
– О Марианна! – шепнул он. – Я тебя не стою!
Она вдруг вся встрепенулась.
– Пора домой, пора! – промолвила она. – А то сейчас опять нас отыскивать станут. Впрочем, Валентина Михайловна, кажется, махнула на меня рукой. Я в ее глазах – пропащая.
Марианна произнесла это слово с таким светлым, радостным лицом, что и Нежданов, глядя на нее, не мог не улыбнуться и не повторить: пропащая!
– Только она очень оскорблена тем, – продолжала Марианна, – как же это ты не у ее ног? Но это все ничего – а вот что… Ведь здесь оставаться мне нельзя будет… Надо будет бежать.
– Бежать? – повторил Нежданов.
– Да, бежать… Ведь и ты не останешься? Мы уйдем вместе. Нам надо будет работать вместе… Ведь ты пойдешь со мною?
– На край света! – воскликнул Нежданов, и голос его внезапно зазвенел от волнения и какой-то порывистой благодарности. – На край света! – В эту минуту он, точно, ушел бы с нею без оглядки, куда бы она ни пожелала!
Марианна поняла его – и коротко и блаженно вздохнула.
– Так возьми же мою руку… только не целуй ее – а пожми ее крепко, как товарищу, как другу… вот так!
Они пошли вместе домой, задумчивые, счастливые; молодая трава ластилась под их ногами, молодая листва шумела кругом; пятна света и тени побежали, проворно скользя, по их одежде – и оба они улыбались и тревожной их игре, и веселым ударам ветра, и свежему блистанью листьев, и собственной молодости, и друг другу.
Часть вторая
XXIII
Заря уже занималась на небе, когда в ночь после голушкинского обеда Соломин, бодро прошагав около пяти верст, постучался в калитку высокого забора, окружавшего фабрику. Сторож тотчас впустил его и в сопровождении трех цепных овчарок, широко размахивавших мохнатыми хвостами, с почтительной заботливостью довел его до его флигеля. Он, видимо, радовался благополучному возвращению начальника.
– Как же это вы ночью, Василий Федотыч? Мы вас ждали только завтра.
– Ничего, Гаврила; еще лучше ночью-то прогуляться.
Хорошие, хотя и не совсем обыкновенные, отношения
