— Слушаю и повинуюсь, — с энтузиазмом сказал Цан. — но если нет руководящего протокола…
— Я покажу. Испытания были весьма тщательными, потребовалось долгое тестирование…
— Тестирование, — выдохнул Цан. — Я никогда не слышал, чтобы это слово произносили вслух в таком контексте.
— Ты слушаешь, инициат, или собираешься комментировать каждое мое слово? — сделала замечание Нен Йим, стараясь придать своему голосу строгость.
— Извините, адепт, — сказал он. — Я весь внимание.
— Хорошо. Я говорила, инициат, что разработать процесс было нелегко, но результирующий протокол прост и так же легок в использовании, как и любой из дарованных богами. Если ты пройдешь сюда, я обьясню тебе его.
Он преклонил колени и стал напряженно следить, но больше не прерывал ее, за исключением необходимых вопросов.
Риина в замешательстве смотрела на двух йуужань-вонгов, занятых своим делом. Кто они такие? Почему она здесь?
Рваная реальность. Она очнулась, вся дрожа, мысли проносились рассерженными роями, не желая связываться одна с другой. Она вспомнила, как женщина спросила ее имя, и она ответила: «Риина». От этого не было больно.
Но почему-то это было неправильно.
Она знала, что некоторые вещи, видимые краем глаза, нельзя разглядеть, если смотреть в упор. Ее настоящее имя было таким же — оно ускользало от взгляда. Когда она пыталась смотреть на него в упор, оно кусало ее раскаленными игольчатыми зубами.
Это относилось и ко множеству других вещей. Лицо, что появлялось во тьме ее сознания, голос, иногда звеневший в ее голове, и постоянно пытавшиеся всплыть воспоминания о том, как она здесь очутилась — все это были непостоянные следы на песке, все они вели к боли.
Но она не могла сдаться. Она не должна быть здесь.
Или должна? Замелькали другие цвето-звуковые образы: мир, свернутый изнутри, в котором не было неба, а лишь земля, что загибалась вверх и смыкалась сама с собой. Ясельная мать со скошенным лбом и почти безносым лицом. Дразнящий сладкий запах воскуряемого омипала во время ритуала наименования. Пряный, чуть гнилостный вкус вон'у — редкого угощения, которое ей дал отец-именователь.
Они называли ее Рииной. Рииной Куад.
Ей казалось, что ее несет ласковый поток воды, а вокруг звучат утешающие голоса. Она коснулась лба и нащупала знаки своего домена, и даже свежая боль от них казалась по-своему хорошей.
«Тахирай!»
Снова этот голос. Воспоминания о прошлом разбились, как кристалл, и осколки впились в ее мозг. Вспыхнули другие образы, имена. Одно имя.
Энакин.
Поток превратился в бурлящую реку, ее затягивало под воду, и Энакин был там вместе с ней. Она ухватилась за этот образ, хотя пароксизмы боли сотрясали ее тело.
Это было настоящее. Это было! Мы были детьми, в академии, и мы бежали вслед за мечтой, которая свела нас вместе…
Тахирай вскрикнула, подпрыгнула и бросилась на барьер, отделявший ее от йуужань-вонгов. Она потянулась наружу с помощью Силы, пытаясь задушить их, но их почему-то не было. За их испуганными лицами не было ничего реального.
— Меня зовут Тахирай! — закричала она. — Я джедай! Тахирай!
Затем приливная волна ослепляющей боли поползла по всем ее нервам, словно многоножка с огненными лапками, и она потеряла сознание.
— Что она сказала? — спросил Цан.
— Это бэйсик, язык неверных, — пояснила Нен Йим.
— Ей позволен доступ к этой информации?
— Нет. Она все еще сопротивляется. Мы обнаружили, что она каким-то образом переключается на нервные кластеры, которые мы не заминировали. Однако иглокол-раздражитель продвигается по этим резервным путям и тоже стимулирует их. Скоро для нее не останется ни входов, ни выходов из этих кластеров, кроме как через принятие боли. Но к тому времени это не будет иметь значения — она уже не будет неверной и с радостью примет вызов.
— Спасибо за разъяснения, — сказал Цан.
Нен Йим ответила ему взмахом прически и вернулась к работе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Корень дамютека представлял собой полую трубу; когда Энакин и Вуа Рапуунг влезли в нее, она оказалась где-то с метр в поперечнике. Тесно, но без клаустрофобии.
Почувствовав их присутствие, труба сжалась, охватив очертания их тел с настойчивой силой. Энакину пришлось выставить перед собой руки и спускаться на кончиках пальцев.
Ему казалось, что он сейчас задохнется. Повернуть назад он не мог, потому что следом лез Вуа Рапуунг. Вдобавок приходилось двигаться против вялого, но неослабевающего течения. Когда давление становилось слишком сильным, Энакин складывал свое тело в положение эмбриона, что забирало практически все силы. Когда он высвобождал свое тело и расрямлялся, всего через несколько секунд стены корня стягивались и опять охватывали его. Все это напоминало карабканье по пищеводу змеи, занятой глотанием. Единственной проблемой с этой аналогией было то, что будь оно так, он был бы уверен, что увидит свет в конце слизистого туннеля. Здесь же он полз в темноту, а может, и в небытие. Что, если корень выходит в закрытый водоносный горизонт? Как долго будет работать дыхательный аппарат, сидящий в его горле? Вероятно, пока Энакин не умрет с голоду.
«Если мне удасться спастись с Явина 4», пообещал он себе, «я как-нибудь слетаю на дядину родную планету Татуин или еще в какое-нибудь сухое место». Воды и прочих жидкостей этого путешествия ему хватило бы на десятилетия.
Борясь с надоедливыми страхами, Энакин продвигался вниз.
Минуты складывались в часы.
Он думал о солнце, ветре и неограниченном пространстве.
Он думал о Тахирай. Правильно ли он делает, что пытается восстановить светомеч? Не рискнуть ли отбить Тахирай без меча? Отчетливые прежние контакты в Силе свелись к редким прикосновениям, наиболее мощным в моменты ее страданий.
У Энакина было твердое ощущение, что Тахирай действительно избегает контакта, отталкивает его.
Несмотря на это, в его сознании вырисовалось изображение ее темницы — маленькой комнатушки, отделенной от более просторного помещения тонкой, но несокрушимой мембраной. Ее тюремщиками были такие же йуужань-вонги, как и та женщина, которую Энакин видел у водосборника — с волосами, похожими на щупальца. Рядом виднелось еще несколько таких же клетушек, но эти были пустые и темные и, по-видимому, ждали других юных пленников-джедаев.
В чем еще он был уверен — что Тахирай в большом замешательстве. Она не только не отвечала на его прикосновения — иногда она даже не узнавала их.
Если бы, подумал он, если бы можно было спасти ее без светомеча…
Но это было невозможно. Так думал даже безрассудно-безумный Вуа Рапуунг, иначе они ни за что не стали бы протискиваться сквозь эту километровую тонкую кишку.
Тахирай продержится еще пару дней. Должна продержаться. А он проползет через что угодно, чтобы спасти ее.
Мускулы дрожали, даже когда он подпитывал их Силой, но Энакин продолжал спускаться.
Когда он наконец оказался в полости, достаточно большой, чтобы там можно было свободно плавать и ничего при этом не задевать, то молча отпраздновал это событие, принявшись растягивать и сгибать руки, хлопать ими и махать ногами. Это были самые приятные ощущения, которые он мог себе представить в тот момент. С минуту Энакин не думал ни о чем, кроме этого бесхитростного ликования, но затем тьма, таившаяся в его сознании, напомнила ему, что если пещера никуда не ведет, придеться лезть обратно наверх по этой ситовой штуке. Он достал свой кристалл-светляк и велел ему ожить.
Стал виден Рапуунг, он плавал рядом и казался водяным чудовищемрептилией.
Позади него Энакин увидел выходное отверстие трубы, пробитое в каменной поверхности, которая изгибалась вокруг них, образуя пещеру неопределенной величины. Энакин нашел направление силы тяжести и полез по склону вверх, держась одной рукой за его поверхность. Одновременно он тянулся наружу с помощью Силы, чувствуя, как вода медленно долбит камень и находя скрытые резонаторы — полости, где царил воздух.
Энакин думал, что был счастлив оттого, что выбрался из трубы. Залезть на сырой камень, сорвать с себя гнуллит — это было безгранично приятнее. Он сидел, мокрый и задыхающийся, пока Вуа Рапуунг вылезал из воды за его спиной.
— Надеюсь, дело того стоит, — проворчал Рапуунг.
— Так и будет.
— Лечи свое оружие, и хорош прятаться в этой яме.
— Сейчас приступаю, — сказал Энакин. — Но сначала, Вуа Рапуунг, расскажи мне кое о чем. Ты действительно считаешь, что знаки твоего позора — дело рук формовщицы? Что она сделала это, потому что ты отверг ее любовь?
— С кем ты разговаривал?
— Так говорят другие Опозоренные. Они видели меня с тобой.
Лицо Рапуунга перекосилось, как будто он проглотил самую противную вещь в мире, но воин утвердительно дернул головой.
— Наша любовь была запрещена. Мы оба знали это. Сначала никого из нас это не волновало. Мы надеялись, что Йун-Тксиин и Йун-К'аа сжалятся над нами, пренебрегут гневом Йун-Йуужаня и дадут нам особое разрешение. Раньше такие вещи случались, и неважно, какие глупости ты слышал.
