— Видал? Видал? Вот что с тобой будет! Я говорил! В твоем племени больше никого не осталось! И рога больше нет…
Пригнувшись, он побежал на Ральфа.
— Я вождь! — И злобно, изо всех сил метнул копье в Ральфа.
Оставив рваную рану на его груди, копье отлетело в сторону. Ральф пошатнулся скорее от ужаса, чем от боли, которой он не почувствовал, и дикари, завывая, как их вождь, перешли в наступление. Другое копье, с кривым древком и поэтому летевшее не прямо, пронеслось мимо его головы; рядом упало еще одно, брошенное сверху, — оттуда, где был Роджер. Близнецы лежали где-то позади наступавшей толпы: неузнаваемые, дьявольские лица надвигались по всей ширине перешейка. Ральф повернулся и побежал. За спиной у него поднялся жуткий шум, словно со скалы разом поднялась огромная стая чаек. Повинуясь инстинкту, о существовании которого он и не подозревал, Ральф бежал зигзагами, и летевшие в него копья рассеивались веером. Под ноги ему попалась обезглавленная свиная туша, и он едва успел перепрыгнуть через нее. С треском продравшись через кусты, он скрылся в лесу.
Вождь остановился возле свиньи, повернулся и поднял руки.
— Назад! Назад, в Замок!
Племя, галдя, вернулось на перешеек, здесь их встретил Роджер.
— Ты почему не на посту? — гневно закричал вождь.
Роджер мрачно ответил:
— Спустился.
От Роджера веяло смертью. Не сказав ему больше ни слова, вождь обернулся к лежащим Сэм-и-Эрику:
— Теперь вступайте в мое племя.
— Сначала отпусти меня…
— …и меня.
Вождь схватил одно из немногих, оставшихся копий и ткнул Сэма под ребра.
— Что это значит, а? — яростно спросил он. — Что это значит, что вы пришли сюда с копьями? И почему это вы не хотите вступить в мое племя?
Движенье копья стало ритмичным. Сэм взвыл:
— Так не годится!
Роджер шагнул вперед, едва не задев плечом Вождя. Вопль прекратился; Сэм-и-Эрик лежали, глядя вверх в немом ужасе. Роджер надвинулся на них воплощением какой-то неведомой власти.
Глава 12. Плач охотников
Ральф лежал в зарослях и думал о своих ранах. Под правой ключицей у него был большой кровоподтек вокруг вспухшего рваного шрама. В волосы набилась грязь, и они топорщились, как усики лиан. Продираясь сквозь заросли, он изодрался в кровь и насажал синяков. Но, отдышавшись, он решил, что промыть раны сейчас не удастся. Разве, плескаясь в воде, услышишь шаги босых ног? Разве у той речушки или на берегу моря можно чувствовать себя в безопасности?
Ральф прислушался. Он недалеко убежал от Скального Замка, и сначала ему со страха померещились звуки погони. Но охотники не стали углубляться в заросли и, подобрав копья, убежали обратно к залитой солнцем скале, словно испугавшись лесного мрака. Одного из них, разрисованного коричневыми, красными и черными полосами, Ральф даже мельком увидел и узнал в нем Била. Но нет, не мог это быть тот самый Бил. Это дикарь, чей облик не имел ничего общего с тем прежним мальчиком в шортах и рубашке.
Приближался вечер, круглые пятна солнечного света бродили в зеленой листве между коричневыми стволами, со стороны Скального Замка по-прежнему не доносилось ни звука. Наконец Ральф решился выползти из своего логова и крадучись пробрался на опушку непролазной чащи, обращенную к перешейку. С величайшей осторожностью выглянув в просвет между ветками, он увидел Роберта, сидевшего в дозоре на вершине утеса. В левой руке Роберт держал копье, а правой подбрасывал и ловил камешек. Из-за скалы столбом валил густой дым, и у Ральфа затрепетали ноздри и потекли слюнки. Он утерся ладонью и впервые за весь день почувствовал голод. Дикари сейчас, наверное, сидят вокруг выпотрошенной свиньи и смотрят, как капает жир, шипя и сгорая на углях. Глаз, наверное, не сводят. Кто-то — Ральф не узнал кто — появился рядом с Робертом и дал ему что-то. Положив копье возле ног, Роберт поднес это «что-то» ко рту обеими руками. Значит, пир начался, и часовой получил свою порцию.
Ральф понял, что пока он в безопасности. Хромая, он побрел к плодовым деревьям, но, как ни хотелось ему есть, эта пища казалась особенно жалкой, когда он думал о пиршестве дикарей. Сегодня у них пир, а завтра…
Ральф убеждал себя, что они оставят его в покое; в худшем случае придется жить одному. Но тут же снова осознавал роковую правду, не подвластную никаким доводам. Уничтожение раковины, смерть. Хрюшки и Саймона — все это, словно марево, нависло над островом. Раскрашенные дикари на этом не остановятся. И потом, между ним и Джеком существует какая-то неуловимая связь, и поэтому Джек никогда не оставит его в покое, никогда. Ральф замер, приподняв ветку, под которой собирался пролезть, и солнечные блики застыли на его теле. Внезапный ужас охватил его ознобом, и он выкрикнул:
— Нет! Они не такие плохие! Это просто несчастный случай!
Насытившись, Ральф пошел к морю. Косые лучи солнца пробрались под пальмы у разрушенной хижины. Вот площадка для собраний, вот бассейн. Нет, лучше всего для него — это не давать волю тяжелому щемящему чувству и положиться на их рассудок, их дневной здравый смысл. Теперь, когда дикари наелись, нужно еще раз попробовать. И потом, не может же он остаться один на всю ночь здесь, в пустой хижине, у покинутой площадки. По коже у него побежали мурашки. Ни огня, ни дыма — и никто их не спасет. Он повернулся и, прихрамывая, побрел через лес к концу острова, который принадлежал Джеку.
Лучи солнца потерялись среди ветвей. Наконец Ральф снова вышел на прогалину. Сейчас лужайка превратилась в тихую заводь теней, и Ральф, едва не отпрыгнув назад, увидел нечто посреди нее, но тут же понял, что белое было костью и что ему ухмыляется свиной череп, насаженный на палку. Ральф медленно вышел на середину прогалины, разглядывая этот череп, белый и блестящий, как их раковина; череп, казалось, цинично усмехался ему. Если не считать любопытного муравья, хлопотавшего в одной из глазниц, образина эта была совершенно безжизненной.
Так ли это?..
По спине у Ральфа пошли мурашки. Он стоял, придерживая волосы обеими руками, а перед ним, почти в самое лицо, ухмылялся череп. Скалились зубы, пустые глазницы без малейшего усилия властно притягивали к себе взгляд Ральфа.
Что же это?
Череп смотрел так, как те, кто знает ответы на все вопросы, но не желает говорить. Тошнотворный страх и ярость обуяли Ральфа. В бешенстве он ударил эту мерзость — череп, как игрушка, отклонился и, спружинив, вернулся на место; с возгласом отвращения он с размаху ударил еще раз. Облизывая костяшки пальцев, Ральф смотрел на голую палку, а расколотый пополам череп лежал на траве, растянув свою ухмылку на шесть футов в ширину. Ральф выдернул из расщелины еще дрожащую палку, выставил ее перед собой и стал отступать от белых обломков, пятясь, не спуская глаз с ухмылявшегося небу черепа.
