Совсем последние.
Сто десять.
Сто пятнадцать.
— Малец, ты чего…
Сто двадцать.
— Лежи!!! — орет что есть силы Петька, понимая, что если сейчас этот добрый великан встанет на колени или попробует уйти…
Сто двадцать пя…
Досчитать мальчишка не успевает, только открыть рот и зажать уши.
Взрыв гремит так, что с головы Ромодановского сбивает шапку и куда-то уносит. Воин Афанасьевич, заблаговременно зажавший уши, качает головой, благо рот и так открыт, шире некуда.
Красиво?
Нет. Красиво — это в кино. А вот в жизни это безумно страшно. Петька знает, что взрывов несколько, но для него они сливаются в один. Сверху наваливается тяжелое тело дядьки Василия, вдавливает в землю, преграждает доступ воздуха так, что мальчишка едва может выдохнуть.
На полигоне так не гремело, но там и доза была — если тысячная часть от сегодняшней. А сейчас он не пожалел динамита…
Страшно, Господи, помилуй мя, грешного…
Под стеной встает огненный столп. В стороны летят камни, земля, люди, наверное, кто-то кричит, но что можно услышать за этим?!
И когда оседает пыль от взрыва, становится видно иное.
Брешь в стене.
Даже не брешь, нет. Но внешняя стена разрушена, земля разлетелась, а внутренняя стена частично рухнула — и получился вал, по которому можно даже телегу в крепость завести. Воинов на стенах тоже не видно. Ранены? Оглушены? Растерялись? Да это уже и не важно!
Рядом торчат зубья камней, надо только ударить — и стена падет, а с ней и Азов. Такую брешь легко не заделать, даже если сразу же подогнать телеги с камнями. Да и кто этим будет заниматься? Там половину контузило, половину просто передавило, как цыплят…
Первым приходит в себя Воин Афанасьевич.
— ОГОНЬ!!!
Орет он так, что его слышно даже после взрыва. И пушкари открывают огонь по бреши, стремясь еще сильнее обрушить ее края.
Вторым приходит в себя Петька — и что есть сил принимается выползать из-под тяжелого тела.
— Дядька Василий!!! Очнись!!!
Бесполезно!
Судя по всему, мужчине досталось по голове кирпичом или чем-то вроде осколка стены. Вполне может быть, разлет был громадный. Петька кое-как обхватывает неподъемное тело за плечи и пытается оттащить его в сторону.
Бросить?
Спасаться самому?
Ему и в голову не приходит подобная мысль! Этот человек его собой закрыл, а он уйдет?
Да в царевичевой школе ему никто и руки не подаст…
— Петька, цел?!
Мальчишку подхватывают, как куклу, перекидывают через плечо…
Солдаты, которые ушли чуть раньше — им и досталось меньше, они были дальше. И сейчас вернулись за ними.
Двое подхватывают Петьку, двое — Василия — и все мчатся прочь, потому что сейчас начнется приступ — и оказаться на пути у атакующего войска никому не рекомендуется. Сметут.
Ночь озаряется светом, но защитникам крепости это уже не поможет.
Они ошеломлены, растеряны, они не ждали ничего подобного — а к бреши несутся русские, и остановить их уже нельзя, как нельзя остановить извержение вулкана.
Бой оказывается кровавым и коротким, скорее даже резней. Янычары почти все в казармах, те, что были на стене, — оглушены и растеряны, пушкари кто в шоке, кто контужен, да их и мало, никто ж не ждал нападения именно сегодня…
Так не воюют!
Впрочем, вот это Григория Ромодановского меньше всего заботило. А вот захват Азова за один день!
Да это же…
Такого еще не было! Никогда такого не было в истории!
А где Ордин-Нащокин?
Но мужчины нет рядом. Он оставил командование Ромодановскому и бежит куда-то в темноту… встречать?!
Ну да.
Это — взрывники… Саперы. Как говорил мальчишка, троянские кони.
Целы?
Мальчишку несут на руках, одного из мужчин тоже…
— Все живы?
— Дядька Воин, все хорошо! Только дядьку Василия камнем ушибло!
Детский голос вспарывает шум разгорающегося боя, словно ножом, и Ромодановский понимает, что с этими все обошлось. Вот и ладно.
А сейчас у него есть дело поважнее.
До утра Азов должен быть взят.
* * *
Воин Афанасьевич шел по улицам Азова вместе со своими людьми. Точно так же рубился в строю, точно так же стрелял, пачкал сапоги в крови — под ногами валялось… всякое.
Это — война.
Вот из какого-то дома вылетела полуголая девица. Мужчина перехватил ее и толкнул обратно.
— В дом, сука!
Церемониться не стоило — девица явно была татарской или турецкой крови. Черноволосая, черноглазая… Вылетевший вслед за ней мужчина получил саблей поперек шеи — и упал, заливая азовскую пыль горячей кровью.
Ничего.
Тридцать лет назад тут падали казаки, и христианская кровь навсегда впиталась в камни крепости. Сегодня просто все вернулось на круги своя.
Но этот новый порох — чудо. Жаль, пушку разорвет…
И мальчишка молодец. И дело сделал, и уцелел — Григорий обещал приглядеть и за мальчишками, и за их грузом. Теперь-то он с них глаз не спустит.
А сам Воин с удовольствием вызвался помахать саблей, сбросить напряжение… как-никак, он тоже сомневался. Получится ли, нет…
Еще как получилось!
Ошеломленные, испуганные, растерянные — мусульмане становились легкой добычей. Да татары всегда ей и были, а янычары…
Те, что были на стене, погибли в первые же минуты боя. Остальные же…
О каком сопротивлении могла идти речь? Казармы с янычарами просто расстреливали в упор, не особо жалея выбегающих оттуда людей. Любой, кто выходил на улицу, — убивался быстро и жестоко. В пролом втаскивали пушки, завалив ров чем попало, и стреляли, стреляли…
В гавани ударил тревожно колокол, но чему это могло помочь?
Команд на кораблях не было, они весело проводили время на берегу, и конечно, никаких разговоров о том, чтобы срочно выйти в море, просто не было.
От русских не ждали такой стремительности — потому и выигрыш был за ними. Один капитан попробовал-таки вывести свою галеру из гавани, но куда там! Ночью, в темноте, ничего не видя толком, да еще и впопыхах, он просто столкнулся с другой галерой и переломал половину весел.
К утру Азов был целиком во власти русских, а Ромодановский и Ордин-Нащокин подсчитывали трофеи.
Им досталось восемнадцать галер, две в плохом состоянии — остальные хоть сейчас в море, три десятка легких шлюпов и даже один фрегат. Не говоря уж о казне крепости — весьма неплохой. Были захвачены более тысячи пленных — было бы больше, но опьяневшие от крови воины не щадили никого — и освобождено порядка трех тысяч рабов и рабынь. Пленных загнали в несколько домов и на рабский рынок и теперь переписывали — кто, откуда, чем занимается…
За высокопоставленных взять выкуп. За бедноту вроде янычар…
Ну не отпускать же?
Пусть работают, крепость восстанавливают! Стену надобно заделать, и поскорее! Да и иные задумки есть.
Рабов также переписывали. Русичей отправят на Русь — нечего им здесь маяться. Остальных… — да туда же! Для начала! А там денег заработают и пусть себе катятся в свою неметчину или Венецию, откуда они родом, но не за казенный же счет!
Ромодановский отложил в сторону перо и посмотрел на Воина Афанасьевича.
— Не думал я, что такое возможно.
— А то и невозможно, — хитро усмехнулся мужчина.
— Вот как?
— Конечно! Не бывает такого, чтобы стены на воздух взлетали! Ты ж понимаешь…
— И никто ничего не видел. Но разговоры пойдут…
— Тех, кто был под стеной, я припугнул, они промолчат. Да и то — их в царевичеву школу скорее всего возьмут. На хозяйство али еще куда. Остальные же знать ничего и дальше не будут. Скажем, что Богу молились…
— Богохульствуешь.
— Не-а. Разве Бог не даровал нам победу?
Ромодановский дернул плечом.
— Это-то мы скажем. А мне можешь правду рассказать? Откуда такое чудо?
— В царевичевой школе изобрели, — выдал Воин «тайну». Чего уж тут таить, когда все на виду, все на глазах… Кому другому можно бы и солгать, но Ромодановский знать может. Мужик он умный и серьезный. И Русь любит без меры и памяти — иным у него бы и поучиться не грех.
— И кто?
— Сам точно не знаю. То у царевича спросить надобно, но ученых туда много приглашают. Недавно, эвон, аж из Гамбурга какой-то купец приехал. Вроде как он еще и алхимией занялся и что-то интересное получил…[11]
— В кои-то веки они не просто о философии рассуждают, но и дело делают. А мальчишка хорош…
— Я ж там постоянно. Ты мне поверь, Григорий, лет через десять таких ребят много будет…
— Нам, старикам, останется только в гроб укладываться?
Воин фыркнул.
— Я бы погодил. Вот ежели Керчь возьмем, тогда и помирать не жалко.
— А коли удержим ее — так вдвойне. А ведь можем…
— Нас там никто не ждет…
— Да я и сам не ждал бы. Мы должны были в Азов упереться, осаждать его, и разве только года через два…
