– Я не дерусь, мама, – вставил Жоффруа.
– Верно, ты не дерешься, – согласилась она. – Зато знаешь, что сказать, чтобы братья подрались, так что можешь не изображать мне пай-мальчика.
Жоффруа поднял на нее большие темно-синие глаза, но Алиенора не купилась на этот невинный взгляд. Будучи самым младшим из трех сыновей и всего один год уступая Ричарду, Жоффруа с пеленок пытался найти свое место в иерархии семьи и навредить двум братьям.
– Должно быть, такова цена взращивания орлов, – сказала она Изабелле со страдальческой улыбкой, но не без гордости. – Орлята всегда стремятся стать владыками неба.
* * *Генрих оторвался от пергамента, который читал. Перед ним стоял его пятилетний сын. Мальчик держал в руках большую книгу в кожаном чехле с красивой застежкой. Она была слишком тяжела для него и едва не выскальзывала из его пальцев.
Король отложил работу.
– Откуда у тебя это, мальчик мой? – спросил он добродушно.
Утомленный трудностями, чинимыми упрямым Бекетом, Генрих был рад отвлечься на минутку.
– Книга лежала в покоях Гарри, – объяснил Жоффруа, – но ему она не нужна, я так подумал, потому что он оставил ее на скамье у окна. И в ней может устроить норку мышка, как в маминых письмах.
Губы Генриха изогнулись в злорадной усмешке. Должно быть, книга принадлежала Бекету и сюда прибыла с вещами Гарри, так как раньше Генрих не видел ее. На вид это был дорогостоящий фолиант.
– Что же ты собираешься делать с ней, сын мой?
– Собираюсь почитать тебе, папа, – ответил Жоффруа таким тоном, будто это нечто само собой разумеющееся.
– Ах вот как! – Генрих посадил Жоффруа себе на колени. – Давай посмотрим, как у тебя получится. – Он щелкнул застежкой и раскрыл толстые желтоватые страницы. – Что тут говорится? – Он указал на крупную красную букву, украшенную изображением орла, который летел к солнцу из сусального золота с яркими длинными лучами.
Жоффруа наморщил личико и с большим трудом начал читать:
– Орел может смотреть прямо на солнце… Чтобы проверить, на что способны его птенцы, орел поворачивает их к солнцу. Тех птенцов, которые не могут смотреть на солнце и отворачиваются, он выбрасывает из гнезда.
Пока мальчик упорно складывал буквы в слова, Генрих задумался о своем младшем сыне. По сравнению с Гарри и Ричардом Жоффруа рос спокойным ребенком, который доставлял мало хлопот, и потому ему уделяли меньше внимания. Он никогда не ввязывался в драки с братьями, но не упускал случая настроить их друг против друга. Очевидно, умом сын не обделен, раз в столь нежном возрасте научился читать. Генрих решил про себя, что нужно повнимательнее присмотреться к нему.
Когда Жоффруа дочитал текст об орлах, Генрих похвалил его и подарил кусочек янтаря из своего кошеля, хотя припас его для новой пассии.
– Как ты думаешь, смог бы ты посмотреть на солнце, если бы я повернул тебя к нему? – спросил он.
Жоффруа задумался.
– От солнца я бы начал чихать и у меня в глазах появились бы точки, но лучше потерпеть, чтобы из гнезда не выкинули. – Он вертел янтарь, разглядывая его на свету.
– Да, лучше уж потерпеть, – улыбнулся Генрих логике сына. – Книга пусть пока полежит у меня, а ты можешь приходить иногда и читать мне истории из нее.
– Да, папа. – Жоффруа соскочил с коленей отца и побежал было к двери, но вдруг остановился и повернулся, чтобы поклониться Генриху. – Спасибо, папа, – добавил он и тогда уже умчался к своим играм.
Продолжая усмехаться, Генрих закрыл книгу и отдал ее одному из слуг. Он был доволен и горд. Не многие дети в пять лет читают так хорошо и по собственной воле. Надо будет рассказать об этом Алиеноре, решил он. Хотя зачем: жена обязательно станет утверждать, будто не кто иной, как она сама, научила сына.
– Сир, он настоящий ученый, – заметил королевский юстициар Ричард де Люси. – Ему бы в церковники пойти – там он достиг бы больших высот.
– Ха, он мог бы стать следующим архиепископом Кентерберийским, – с кислой миной отозвался Генрих. – Нет, я не планирую готовить Жоффруа в священники. Его можно использовать с куда большим толком.
Краем глаза он заметил, что в другом конце помещения Амлен расспрашивает какого-то священника в запыленной после долгого пути рясе. От хорошего настроения Генриха не осталось и следа. Он предположил, что Бекет в очередной раз совершил что-то немыслимое или опять выступает против его начинаний. Шпионы уже доносили Генриху, что Томас отказался проводить мессу и облачился во власяницу, наказывая себя за то, что согласился, пусть и против воли, с приоритетом древних обычаев королевства. Написал он и в Рим. Если это и в самом деле еще одно неприятное известие о Бекете, Генрих не желал о нем знать. Но когда Амлен подвел к нему священника, Генрих признал в нем капеллана матери, и сердце его екнуло, потому что такой посланец мог принести только личные и еще более тягостные новости.
Капеллан опустился на колени у ног короля:
– Сир, это так прискорбно… Ваш брат Вильгельм, сын императрицы, скончался от тяжкой болезни в Руане. Его похоронили в соборе. Храни Господь его душу! У меня для вас письмо от императрицы. – Он протянул запечатанный свиток.
Первой реакцией Генриха было облегчение: значит, не о матери. Но это чувство быстро исчезло, а на смену ему пришло ощущение холода – у него в желудке словно образовалась глыба льда. Оба его родных брата ушли из жизни. Остались только Амлен и Эмма – единокровные брат и сестра, рожденные от любовницы отца. Так ли задумывал Всевышний? И если да, то какой во всем этом смысл? Или это просто еще одно доказательство всемогущества Господа – то, что Он в любой миг способен забрать кого угодно? Генрих чувствовал себя уязвимым и нагим… и еще он злился. Ни на кого он не может положиться, и менее всего – на Бога.
– Как себя чувствует госпожа моя мать?
Он взломал печать и прочитал текст. Письмо было формальным и сухим, как он и ожидал. Его мать не станет изливать душу ни на пергаменте, ни прилюдно. Горевать Матильда будет в уединении, а миру явит суровый, гордый лик.
– Она глубоко скорбит, сир, но ищет утешения у Всевышнего.
У того, кто заставил ее скорбеть, подумал Генрих.
Капеллан потупился, но потом набрался смелости и продолжил:
– В Нормандии говорят, что милорд Вильгельм зачах от любви к графине де Варенн, которую не смог взять в жены.
Генрих фыркнул:
– Мой брат не умер бы из-за женщины. Даже утрата земель не огорчила бы его до такой степени. А вот извести себя бессильной злостью он мог. – Его глаза сузились. – А кто это говорит?
– Рыцари милорда, – ответил капеллан. – Те, кто близко знал его, например Робер Брито…
Генрих отмахнулся:
– Ладно, пусть болтают. Мне от этих сплетен вреда никакого, а вот архиепископа они рисуют не в лучшем свете. Хотя подозреваю, что у Брито свои мотивы. Он небось надеялся вырезать себе славный кусок из владений де Варенн, а этого не случилось. Придется ему и всем остальным искать удачи в другом месте. – Он махнул рукой. – Ступай. Я поговорю с тобой позднее, когда все обдумаю и составлю письмо матери.
Амлен проводил капеллана и вернулся к Генриху.
– Сочувствую, – сказал он.
– Ты его никогда не любил.
– Но у нас был один отец, и Вилл мой… наш брат. Нас связывало кровное родство, и потому я скорблю о его кончине.
Генрих до боли сжал челюсти. Как внезапно настает смерть, как быстро забирается жизнь! Ни одному человеку нельзя доверять в том, что он не оставит тебя, и у Генриха засосало под ложечкой от головокружительного одиночества. Он посмотрел на Амлена. Тот как будто догадался о смятении в его душе и вдруг сделал шаг, преодолевая расстояние между ними, и прижал к себе брата крепким объятием.
От неожиданности Генрих остолбенел. С подобными проявлениями чувств он не привык иметь дела. Однако этот порыв пробил стену его эмоциональной отстраненности, и на короткий миг Генрих осмелился открыться и тоже обнял Амлена. Но прежде чем отверстие в его броне превратилось в зияющую дыру, он отпрянул и перевел дыхание.
– Возможно, чуть позднее у меня будут для тебя новости, – проворчал он. – Только сначала мне нужно подумать, а думать лучше в одиночестве.
Амлен внимательно посмотрел на короля, но ни расспрашивать, ни спорить не стал. Проглотив те слова, что остались невысказанными, он поклонился, поправил сюрко и пошел к выходу.
Генрих провожал его взглядом. Только что Амлен был хорошо виден, а вот уже исчез за дверью, как не бывало. Раз – и нет.
* * *Алиенора поглядывала на Генриха. Супруг сидел у очага в ее покоях. Он не производил впечатления человека, который собирается вот-вот уходить, и она велела, чтобы в ее опочивальне приготовили спальные принадлежности и для него. Его самого же постаралась окружить тишиной и покоем. Детям приказали вести себя смирно, и даже Ричард не буянил. Потом няньки увели детей спать, и Алиенора с Генрихом остались одни, если не считать пары дремлющих гончих. Алиенора подошла и положила руку ему на плечо. Уже давным-давно она перестала верить, будто их брак был гаванью в бурном море жизни, но в этот вечер ей захотелось предложить супругу утешение и поддержку.
