— Значит, Миллисента и посол требуют войны.
— Вот именно. Миллисента знает, как влиять на мужчин. Болдуин одинок и нуждается в женщине. Ты видел ее фрейлин. Они иногда задерживаются в королевских покоях до утра. Но на этот раз у Болдуина хватит твердости. Я надеюсь. Сегодня он вспомнил, как во время Иерусалимского похода отколол часть войска и увел под Эдессу. Тогда его подбила первая жена, англичанка. И он сказал, что с тех пор зарекся слушать женские советы. Наш первый король Готфрид, когда умирал, взял с него клятву, что он будет блюсти государственный интерес, презирая любые соблазны. Нужно отдать должное Болдуину, в его лице мы имеем мудрого короля.
— Тогда не о чем беспокоиться.
Артенак вздохнул. — За свою жизнь я видел немало удивительных людей. Удивительных тем, чего никак от них не ждешь. Даже от хороших знакомых. Соблазны велики, а обстоятельства меняются. Кроме того, молодежь хочет войны. Только старики знают цену мира. Еще хорошо, если нас слушают. Но все равно потом поступают по своему. Посмотрим, что будет теперь. Вот мы и пришли.
Так закончился для Франсуа первый день в Святом Городе.
__ __
Больше месяца Франсуа жил в доме Артенака. Еще недавно время торопило его, а теперь остановилось, застыло. Один день был похож на другой. Город жил буднично, размеренно спокойно, оцепенев под жаркими лучами солнца. И сам Франсуа не спешил. Многое здесь было для него в новинку, требовало спокойного размышления, усилий ума и сердца, которые как будто дремали, утомленные обилием впечатлений.
Он вставал затемно и шел к церкви Воскресения. Вместе с монахами отстаивал заутреню, его отрешенный вид привлекал внимание. В будни церковь была пустынной. Он готов был находиться здесь часами, впитывая таинственную тишину. Покашливание, шелест одежды, легкие шаги, голоса, что доносились будто ниоткуда. Монахи узнавали его и встречали приветливо. Его спокойное чистое лицо обращало на себя внимание.
Он выходил из полумрака церкви, поднимал голову, видел ослепительное сияние утра и неба, распахнутого во всю бездонную глубину. Потом шел бродить по городу. Теперь он легко мог найти дорогу к дому Артенака. Иерусалим оказался другим, чем тот, который был рожден его воображением. Он был, как путник, на длинном пути. Начало — далеко позади, цель впереди скрыта, и смысл только — в самом движении.
Артенак жил на краю Патриаршьего города. Так назывался район, когда-то откупленный византийцами у мусульман под нужды ревнителей Христа. Далее к востоку начинался городской пустырь, где не строили ничего со времен разрушения Иерусалима римским императором Адрианом. Тогда эти земли были распаханы и засыпаны крупной солью, специально доставленной с берегов Мертвого моря, чтобы, подобно Карфагену, город никогда не смог возродиться. Римляне умели карать непокорных. Но сами сошли со страниц истории, а Иерусалим, поставленный на колени, вытоптанный, перемолотый и перепаханный железом, воспрял, как дерево, вцепившееся в горный склон. Сейчас жили и на пустырях. В землянках и каменных подземельях селились мусульмане, жили, подобно зверям, неизвестно как добывая себе пропитание. Места эти пользовались дурной славой, никто из нынешних хозяев города не рискнул бы придти сюда затемно. А христианская часть города возродилась. Франсуа проходил ее всю, начиная от дома Пилата, от той стены, где Богородица дожидалась решения участи сына. Дворец Пилата медленно разрушался, но линии окон пока сохранились. Среди них зияло главное, откуда Пилат показал Иисуса собравшемуся народу. Франсуа проходил под каменной аркой, переброшенной над улицей, видел людей, расхаживающих по галерее, озабоченных каждодневными делами. Казалось, ничто не изменилось с тех далеких дней. Он трогал ладонью теплые, не успевшие остыть за ночь камни. Арка была украшена мраморным карнизом. Ступени из красного и желтого мрамора, были покрыты многочисленными трещинами. Время отмечало свою работу — день за днем, год за годом, столетие за столетием.
Он шел по Крестному пути, пока не проходил его весь. Он был приглашен на разговор каноником Братьев Гроба — отцом Викентием, ему предложили принять служение. Он взял время на размышление, а пока ему была оказана высокая честь — молиться в пещере, где стояли Гробы, приникая лбом к мраморному ложу. Над ним по крышке гробницы тянулся ряд светильников, греческих, за которыми следила братия из монастыря Святого Саввы. Сверху — таким же рядом — висели латинские. Время от времени их меняли местами, чтобы каждый огонь мог находиться на равном удалении от Гроба. Латиняне и греки заливали в лампады масло, каждый — свое и ревностно следили, опасаясь порчи. Вход в пещеру был закрыт решеткой и охранялся монашествующими. Тут же на ступенях в ногах гробницы Готфрида стоял ларь, обшитый черным бархатом, закрытый большой печатью с изображением Гроба. Никто не смел дотрагиваться до него, лишь раз в несколько дней монахи почтительно обметали его от пыли особой щеткой. Бывало такое, в гробницу входили семеро во главе с королем. Пока они оставались там, решетку запирали изнутри, а снаружи выставляли королевскую стражу. Ларь содержал уложения законов, по которым рыцари управляли городом. Законы были составлены при жизни первого короля Готфрида, чтобы не возникало впоследствии споров и разногласий между христианами, назывались Ассизами, а по месту своего хранения — Письмами Святого Гроба. По уговору между князьями, ларь открывали не иначе, как в присутствии этих семерых — короля, епископа, а также лиц, облеченных властью и общественным доверием. Среди них был Артенак, как член Совета городских старейшин. Все важные решения должны были соответствовать этим законам, чтобы не допустить произвола. Потому собирались эти семеро, чтобы, с Божьего благословения, сделать правильный выбор.
Обо всем этом Артенак рассказал Франсуа. — Я боюсь, мир будет теперь недолог, хоть Болдуин изо всех сил старается отсрочить начало войны. Он, как может, сопротивляется Византии, там хотят распространить свою, хм, заботу на наше королевство. Ты видел этого модника — посла. Он ходит за Болдуином и призывает действовать. Пугает знамениями. В Антиохии несколько лет трясет землю, так и это он сумел обратить в свою пользу. Мусульмане грозят Эдессе. Этим он тоже пытается взволновать короля. Ведь тот когда-то правил Эдессой.
— Чего он хочет?
— Он требует войны с Дамасским эмиром. Миллисента поддерживает. Ясно, она хочет освободить своего мужа, думает, что мусульмане испугаются и отдадут его. Как глупо.
— А почему Болдуин не соглашается?
— Мы выстроили за это время несколько крепостей по нынешним границам. Нужно укрепить их, расселить вокруг людей, а только потом идти дальше. Иначе потеряем то, что имеем.
— Ты настаиваешь на мире?
— Хорошо бы. — Артенак вздохнул. — Но наши рвутся воевать. Те, кто живет ближе к границам, постоянно дерутся. На них нападают, грабят…
— Значит, война?
— Похоже, к тому идет. Но не только Константинополь озабочен, хоть греки должны быть скромнее, раз не могут помочь силой. Другие тоже торопят. Из Франции, Италии — они ведь снабжают нас людьми, оружием, деньгами. Те хотят, чтобы мы шли к Александрии, через приморские города. Как только мы захватим побережье, плавание станет более безопасным, придут наши из Европы, Константинополь много потеряет. И самое страшное для греков, если они утратят влияние на нас, то останутся один на один язычниками.
— А что думаешь ты?
— Я против войны. Хорошо, что мы можем ставить условия. Болдуин понимает это и не спешит. И у него есть, что сказать самым нетерпеливым. Ассизы. Мудрый Готфрид вписал в них правила соблюдения общественного договора. Ни один из наших баронов не смеет выступить без общего согласия и вести свою политику. Потому приходится искать решение, которое устроило бы всех. Пока мы остаемся на месте, но вожжи натянуты сильно, Болдуин едва удерживает. А тебе что не терпится воевать?
Весь месяц Франсуа упражнялся в стрельбе из арбалета и научился попадать с двадцати шагов в монету. Но предчувствие войны не горячило его.
— Ты один из очень немногих. — Одобрил Артенак. — Остальные так и рвутся. Господи, помоги, чтобы нам хватило благоразумия и сил.
__ __
В жару, будто сорвавшись с поверхности раскаленного металла, на город налетал ветер. Это напоминала о себе пустыня, лежащая вслед за иссиня-черными отрогами Иудейских гор. Ветер звался хамсин. С его дыханием жизнь в городе замирала. Люди спешили разойтись, редкие путники держались крытых галерей, которые и созданы были именно для этого. Все было съедено беспощадным жаром. Франсуа, не знавший цели своих прогулок, одержимый их неясным смыслом, брел один. Что-то влекло его, желание было выше доводов рассудка, выше здравого смысла, он повиновался голосу, который звал его.
