внутри.
Он уставился на сына, а тот сделал вид, что просто проверил, хорошо ли сидит клинок, и как ни в чем не бывало пошел проверять, все ли идет исправно в подготовке к поминальной церемонии. Чжонку бросился следом. Сейчас находиться рядом с дедом было опасно. Ребенок сразу заметил, как изменилось отношение отца к деду. До сегодняшнего дня он никогда не перечил старшему рода, но сегодня… что-то сломалось и у него внутри. Что-то надломилось со смертью няни, что-то, что уже не исправить и не изменить. И это «что-то» пугало больше, чем грозный вид и жесткий взгляд деда.
Сам же Соджун посматривал на солнце и прикидывал, когда должна вернуться Елень с детьми. Он навстречу им уже отправил Анпё с лошадью. Смотреть на любимую, впряженную в телегу, было выше его сил. Он оглянулся на старика, исходящего желчью посреди двора и отвернулся. Пусть ярится, пусть злится, сейчас Соджун сможет защитить всех. Он дома, хотя дом этот так опостылел, что глаза бы его не видели!
Вот здесь стояла скамья, к которой привязали госпожу и били. Десять ударов палками! Мыслимо ли? Соджун все пытался себе это представить и, наконец, увидел. Он точно знал: она не кричала и даже не пыталась вырваться, а, смирившись, сразу пошла к этой позорной скамье. Ее и привязали, потому что людям свойственно сопротивляться. Людям да, Елень — нет. Кричал и плакал здесь Чжонку, а потом кусал губы, злясь, что ничего не может сделать для той, которую и наказывали-то по сути из-за него, ведь если бы он не заступился… Да что сейчас думать об этом? Дед ждал слез, крика — ну как же, в конце концов, она благородных кровей, не рабыня. Не дождался и не дождется. От этой женщины мольбы не дождешься. Быстрее снег выпадет в июле!
Смеркалось, а Елень все не было. В доме царила суматоха. Соджун, помогая в подготовке к похоронной церемонии, даже не заметил этого, а увидел, когда уже все было готово к приезду дорогих гостей.
У министра Ким тоже был чайный домик, стоящий на высоких столбиках прямо за домом. Отсюда был хорошо виден двор и перед господским домом, и задний, где стояли хозяйственные постройки. Зимой там было холодно, но в ожидании гостей, старик велел принести туда жаровни, фонари, теплые одеяла. Ставни были закрыты, лишь одна створка оставалась приоткрытой, в которую и уходил дым. Соджун, увидев огни в домике, поинтересовался у снующего туда-обратно слуги, зачем зажгли фонари.
— Господин, гостей же ждем, — ответил слуга и ушел наверх с одеялами в охапку.
Следом за ним появилась нарядная Микён, она шла за рабом, который нес каягым. Кисэн сравнялась с Соджуном и, улыбаясь, — со стороны должно было казаться, что она поздравляла капитана с помолвкой, — предупредила:
— Господин, ваш отец в бешенстве! Он вновь отправил слугу с письмом о том, что произошла ошибка, так что ваша невеста уже на полпути сюда. Не гневите вашего отца, а то нам не сносить своих голов. Идите, смените наряд.
Соджун усмехнулся: кисэн отшатнулась в сторону.
— Сегодня все будет по-моему! — только и выдавил капитан.
Девушка хотела что-то добавить, но у ворот раздались голоса, и она поспешила подняться в чайный домик. Соджун злился все больше.
«Сегодня по-вашему не будет!»— твердо решил он и пошел к воротам, откуда уже был слышен голос старика, зовущего его.
Соджун предстал перед гостями в своем траурном облачении, поклонился, Чжонку последовал его примеру.
Будущий тесть, обрюзгший, заплывший салом мужчина, переглянулся с женой, которая на его фоне казалась какой-то застиранной, болезненно худой, словно ей было не сорок, а шестьдесят; потом посмотрел вопрошающе на свата.
Старик поклонился едва и засмеялся:
— Никакого траура нет…
— Прошу меня простить, мы с отцом не поняли друг друга. Я действительно отправил вам письмо с просьбой перенести встречу. Дело в том, что сегодня у меня на руках умерла моя няня…
— Рабыня…, — вновь усмехнулся старик.
— Няня, воспитавшая меня, — громко перебил Соджун, — дань почтения — это малое, что я могу для нее сделать. Вы так не думаете?
Сваты закивали — у политика побагровела шея, но он смолчал, а потом улыбнулся, и эта ледяная улыбка исподтишка покоробила Соджуна.
Микён играла на каягыме, гости пили, ели. Молодых усадили рядом, и опять невеста-притворщица не поднимала глаз на своего будущего супруга. Соджун глянул на нее мельком и презрительно отвернулся. Девчонку это взбесило, она улыбалась, но глаза смотрели затравленно, а пальцы, комкающие край одеяла, были белые-белые.
«Злись, злись, моей женой ты не станешь!»— решил Соджун, и от этого решения стало легко на душе. Он еще не придумал, как сможет избежать свадьбы, но уже улыбался.
Вот ворота заскрипели, и лошадь, запряженная в телегу, ступила на задний двор, который очень хорошо просматривался отсюда. Соджун быстро метнул взгляд в приоткрытую створку, узнал Елень, кое-как бредущую в разбитых башмаках за повозкой, и сердце тревожно замерло: женщина сильно припадала на правую ногу.
— О, а вот и то, о чем я вам говорил, сват! — вдруг воскликнул министр Ким, он приоткрыл створку, у которой сидел, и прокричал: — Рабыня! Елень, иди сюда! Сейчас же!
У Соджуна что-то оборвалось в груди, когда он увидел обреченность в лице любимой. Но вот она поклонилась и пошла к домику. Капитан метнул тяжелый взгляд в сторону родителя — тот усмехался. Ему было весело, но обычно от этого веселья другим становилось страшно.
Елень предстала перед гостями и поклонилась еще раз. Грязная с головы до ног, казалось, одежду она меняла последний раз перед отъездом Соджуна; на левой щеке лежал сине-багровый отпечаток чьей-то тяжелой руки, он был настолько велик, что даже проступал через слой грязи на обветренном лице. Соджун так и застонал про себя.
— Это она? — спросил тесть.
— Она самая. Жена предателя Пак Шиу. Звери, поди, уже сожрали его кости. Ну, хоть напоследок пользу кому-то принес, — ответил министр Ким, и старики мерзко захохотали.
Елень смотрела на них, сжав от злости кулаки. Соджун сидел ни жив ни мертв. Ему все происходящее казалось театром абсурда.
— И ведь это правильно, министр Чон! Когда-то в этом доме она была хозяйкой, а теперь пусть-ка погнет спину! — продолжал отец.
Соджуна будто вытянули плетью, он даже
