МИШКА НА СЕВЕРЕ
В давние годы на Н-ской киностудии снимался фильм «Полярная охота». Интересную роль в этом фильме должен был играть белый медведь. Должен — значит надо достать. Для кино в те годы не было ничего невозможного. Достали белого медведя, и он неплохо сыграл свою роль.
Но съемки закончились, и хорошо оплаченный белый медведь попал на баланс киностудии. Списать его было невозможно. Его надо было кормить и где-то содержать. На киностудии решили и эту задачу. Медведя перевезли в Ленинград и поместили в зоопарк, но на правах имущества киностудии. И больше это никого не касалось, кроме бухгалтера киностудии.
О медведе скоро забыли, и так прошел целый год. Сумма, в которую влетел отечественному киноискусству белый медведь, астрономически выросла. И это бы ничего, но на киностудии прошел верный слух, что близится московская тотальная ревизия. И перед дирекцией вопрос белого медведя встал ребром. Ясно было, что московскую ревизию полярный иждивенец, мягко говоря, удивит. И принято было разумное решение белого медведя как-то оправдать коммерчески, то есть задействовать его еще в какой-нибудь выдающейся кинокартине.
Директор вызвал одного из постоянных сценаристов студии и объяснил ему сложившуюся ситуацию.
— Вот тебе договор, можешь получить аванс. Что же касается будущего фильма, то себе это мыслю как эксцентрическую комедию в оптимистическом ключе, — сказал директор сценаристу.
После слов об авансе сценарист живо поддержал идею директора и уже на другой день уехал в Дом творчества кинематографистов в Репино сочинять комедию «Мишка на севере».
В те времена в кино все делалось долго. Прошла ревизия, ей предъявили договор на будущую кинокомедию. Медведя утвердили, и дела пошли своим чередом. Писался и утверждался сценарий, подбирались актеры, выбиралась натура. И наконец наступил долгожданный первый съемочный день.
В этот первый день медведь уже должен был предстать перед камерой, при этом все вдруг вспомнили о медведе, который неожиданно из иждивенца превратился в кормильца. Ему были куплены в студийном буфете гостинцы и не забыта бутылка шампанского, разбитием которой о край медвежьего вольера следовало отметить начало съемок.
По дороге к зоосаду все с симпатией говорили о медведе и жалели, что никто его так долго не навещал и он провел столько времени вне коллектива киностудии.
И вот транспорт кино въехал на территорию зоосада. После легкого митинга у проходной режиссер вспомнил, что съемочная смена уже началась и, скрывая смущение, спросил у директора:
— А где, простите за забывчивость, наш медведь?
И директор повел его в глубину зоопарка.
Что произошло дальше, передать абсолютно невозможно, ибо я не обладаю пером Николая Васильевича Гоголя. Дело в том, что в вольере оказался не полярный, белый, а обыкновенный среднерусский бурый медведь. И это означало, что кинокомедия о приключениях белого медведя на севере отменяется.
Героиня фильма, известная в прошлом балерина, совершенно откровенно в голос по-бабьи запричитала, оператор стал рассуждать в том смысле, что с помощью особой цветовой гаммы он может попытаться спасти не белую природу этого персонажа. Отношение к медведю менялось на глазах. Никого он уже не умилял, наоборот, вызывал раздражение. Как получилось, что он из белого стал бурым, где его подменили? Директор зоопарка вмешался со словами, что у него есть белый медведь и он может предоставить его для съемок, но директор фильма сказал, что это явится нарушением финансовой дисциплины. Снимать надо именно этого медведя, как балансовую собственность студии.
И все-таки эта трагедия закончилась на оптимистической ноте. Дело в том, что среди присутствующих киноработников находился и автор сценария, и он сказал решительное слово. Он понял, что судьба этой немалой группы людей зависит сейчас только от него.
— Братцы, — обратился он к коллегам, — давайте все-таки разобьем шампанское и будем считать, что съемки начались. Я сейчас же на такси еду в Репино и в три дня переделываю белого медведя на бурого, а вы пока снимайте какой-нибудь эпизод без медведя. Короче говоря, сейчас пятница, а в понедельник ждите меня с новым вариантом. Только пусть мне за это дополнительно заплатят, а то я ничего делать не буду.
На этом и порешили. И отправились к побережью Финского залива снимать лирическую сцену без медведя.
И тут наступает естественный конец истории, и надо отметить только одну психологическую деталь — это изменение отношения к медведю. На прощание ни единого доброго слова ему сказано не было, гостинцы ему так и не отдали, полагая, что после съемок на побережье они пригодятся в виде легкой закуски, а одна женщина-помреж даже бросила в бурого медведя яблочный огрызок.
И это подтверждает искреннюю мысль автора о том, что мы с явной несимпатией относимся к объекту наших неприятностей, совершенно не считаясь с тем, виноват этот объект в них или нет. Есть неприятности — есть неприязнь. Остальное, анализ ситуации нас не заботит. И это, очевидно, уходит в глубину времени и не скоро окончится, хотя, возможно, лет через пятьсот-шестьсот, прогресс преодолеет и это.
БЮСТ РАБОТЫ МУХИНОЙ
Я давно хотел написать о розыгрышах. Сколько таланта, энергии, сообразительности ушло на эти странные шутки, порой безобидные, а порой и очень жестокие. Я даже коллекционировал рассказы о розыгрышах, но действительно гениальным розыгрышем был только один.
В тридцатые годы жил в Ленинграде преуспевающий драматург Щеглов. Его пьеса «Пурга» шла чуть ли не в шестистах театрах, и по законам тех лет Щеглов собирал весьма солидные деньги. И это, естественно, раздражало его коллег и товарищей.
В ту пору в Ленинграде резвилась компания весельчаков — Стенич, Алексей Толстой и ныне забытый историк Яков Давидович. Вот они и задумали наказать Щеглова за его большие заработки.
Через подставного человека они позвонили ему и сообщили следующее.
— По завещанию Максима Горького в Москве организуется Музей современной литературы. Там будет отдел драматургии. Естественно, там будет и ваш стенд. Мы мыслим его так: на стенах фотографии ваши пьесы в самых разных постановках, затем витрина — в ней под стеклом ваши черновики, издания, личные вещи. Но изюминка экспозиции — это ваш бронзовый бюст в центре зала. Мы могли бы заказать его и сами, но вам виднее в смысле выбора скульптора, близкого вам по творческому методу. Деньги у нас неограничены, любая цена, назначенная скульптором, вас смущать не должна. Закажите бюст по собственному вкусу, оплатите работу, возьмите расписку у автора скульптуры. Мы вам через три месяца позвоним, вернем деньги, а бюст заберем в Москву.
И Щеглов так ценил свой талант и успех, что во все это поверил. И он в своей гордыни и безумии заказал бюст Вере Мухиной, в те времена первому скульптору страны и заплатил ей, что называется, сполна.
Через три месяца бюст был готов, и Щеглов перевез его к себе на дачу в Сестрорецк.
А вскоре в его городской квартире раздался звонок.
— Говорят из Музея советской литературы, мы насчет бюста для нашей экспозиции.
— Бюст готов, находится у меня на даче.
— Очень хорошо. В эту субботу мы перевозим ленинградские материалы в Москву, в «Красной стреле» мы погружаем все экспонаты в вагон номер одиннадцать.
Номер вагона был рассчитан так, чтобы он находился перед окном вокзального ресторана. В час отхода поезда вся веселая компания собралась в ресторане. За пятнадцать минут до третьего звонка на платформе появился Щеглов. За ним носильщик вез тележку, на которой стоял бюст, бережно укутанный в одеяло. Щеглов гордо подошел к проводнику одиннадцатого вагона и поинтересовался, где находятся представители литературного музея. Проводник развел руками.
Сообразительный Щеглов через минуту догадался, что его жестоко разыграли. Компания в вокзальном ресторане удовлетворенно хохотала, глядя на всю эту действительно потешную сцену. «Красная стрела» отправилась в Москву, а все участники этой истории с сознанием выполненного долга разошлись кто куда.
Щеглов вместе с бюстом отправился к себе на дачу в Сестрорецк и водрузил мухинское произведение посреди цветочной клумбы.
И, казалось бы, все, розыгрыш удался, но история уготовила ему, я бы сказал, метафизическое продолжение.
22 июня 1941 года началась Отечественная война. Через несколько недель немцы уже были под Ленинградом, и началась подготовка города к обороне. Щеглов, как ценный литературный кадр, вывозился в эвакуацию, и перед отъездом он задумался о судьбе бюста. Все-таки это была художественная ценность. Во-первых, в смысле модели, и во-вторых, все-таки в смысле исполнения. И тогда перед отъездом в эвакуацию он отвез бюст в музей и сдал его на хранение. А сам уехал в Ташкент.
