Вы, наверное, хотите спросить, о чем мы будем говорить? Вы можете кивнуть в знак согласия. Или закрыть глаза… Не можете? Неужели я промахнулась с дозой? Впрочем, теперь это не важно. Я уверена, что вы меня слышите.
Знаете, вы мне очень нравитесь, Федор. Вы единственный мужчина среди всех этих клоунов, и я подумала… Я ведь вам небезразлична, я же вижу! Но вы предпочли… Мне не везет с мужчинами всю жизнь… как проклятье! Сначала Павлик Зинченко, который бросил меня ради какой-то особы из предместья; потом мой муж, омерзительный пятнистый старик, похожий на ящерицу… Я замирала от отвращения, когда он ко мне прикасался. — Она закрыла лицо руками. — Если бы вы знали, как я ожидала его смерти! Я не отравила его, я просто не знала, чем. Он был так гадок, что отравить его было бы милосердием.
Она тихо рассмеялась.
— Знаете, я встретилась с женщиной Павлика, мне хотелось посмотреть на нее. Грубая, циничная баба, ужасно одетая… в красных туфлях! Я не могла смотреть на нее! И я попыталась придать ей пристойный вид. Я… Впрочем, неважно! Я сейчас!
Она вдруг выбежала из комнаты. Вернулась через несколько минут, со стуком поставила на стол пару красных туфель на высоких каблуках.
— Вот! Я их оставила себе на память! — Она рассмеялась. — Я заявила на суде, что он был со мной, я вытащила его из тюрьмы. Думала, он вернется ко мне, но… увы! Он не захотел меня.
Я пребывала в самом жалком состоянии — это было двойное предательство. Мне кажется, мэтр Рыдаев заподозрил что-то и подсунул меня своему старому приятелю, моему будущему мужу, и тот увез меня в Вечный город. Так мы и жили: я — задыхаясь от отвращения, и он — импотент, все еще вожделевший…
Когда он умер и освободил меня, я растерялась. На меня свалились свобода и деньги, и я не знала, что с ними делать. И придумала устроить выставку в родном городе. Много лет назад я бежала из него, а теперь… я представила себе, что возвращаюсь на белом коне, в белом платье… в венке из белых роз! Известная, богатая, талантливая.
Как они все вились вокруг меня! И эта девушка, Алина, кажется. Знаете, она мне даже понравилась — шумная, болтливая… В ней была живость, которой мне всегда недоставало. А когда мы встретились в тот же вечер, я поняла, что это судьба. Я пришла к Павлику, надеялась, что он все еще живет в этом доме. Эта девушка тут же выложила мне, что тоже живет здесь, работает в спа-салоне и собирается за него замуж. Она была такой счастливой! Я смотрела на нее и чувствовала, что ненавижу ее. Ненавижу ее дурацкое оживление, дурацкий радостный смех… Почему она? Чем она лучше? И все померкло — выставка, триумф… все! Она уничтожила меня!
Я сказала, что мне надо добраться домой, вызвать такси. Она тут же предложила отвезти меня. Я ни о чем ее не просила, она сама! Сама выбрала свою судьбу. В машине она болтала о свадьбе, о платье, о банкете в «Прадо», пригласила меня, а я сидела, сцепив руки, слепая от ярости, и меня одолевало одно желание — чтобы она заткнулась!
Потом я видела ее в новостях, ненавистное лицо смотрело на меня с издевкой. А я думала: Господи, что со мной не так? Почему все уходит как вода сквозь пальцы? Почему, Федор? Почему вы выбрали эту…
Помните, как вы увезли меня с приема? А потом мы сидели ночью на кухне, пили пиво и разговаривали? Я чувствовала, что мы родственные души, мне казалось, передо мной открывается новая ослепительная жизнь, полная радости!
Спустя несколько дней я поехала к Павлику. Я думала, мы поговорим как старые добрые друзья, я хотела ему сказать, что не сержусь, что мы по-прежнему друзья, а он обвинил меня в убийстве своих женщин, он говорил всякие гадкие слова… он угрожал мне! И я… я защищалась! Он не должен был умереть! Это зелье вполне безобидно, человек не умирает, он просто засыпает. А Павлик умер. Видимо, оно не сочетается с алкоголем… Не знаю.
Я увидела свадебное платье, то, о котором она говорила. Я повесила его на люстру, оно раскачивалось на сквозняке… как живое! А на кухне спал Павлик. То есть я думала, что он спит. Я еще постояла на пороге, как будто прощалась. Прости и прощай! Жаль, что так получилось…
Она задумалась ненадолго. Слова ее с трудом достигали ушей Федора, сознание его ускользало, и ощущение холода усилилось. К нему добавилось чувство невесомости — ему казалось, он парит в воздухе…
— Я хотела увезти Максима, у него уникальный голос, у него могло быть замечательное будущее, но он не хотел меня видеть. А вот его дружок Кристина был настроен совсем по-другому. Мы встретились в «Белой сове», и он поставил мне ультиматум — он уломает Максима, но с условием, что поедет в Италию вместе с нами. Иначе вся «грязная» история нашего семейства с убийством матери Максима и его лечением в психушке здесь и в Италии окажется достоянием прессы. Этот ничтожный сутенер посмел меня шантажировать!
Я сказала, что согласна, и потребовала, чтобы он позвонил Максиму и сказал, что нам необходимо встретиться для серьезного разговора у театра, пусть ждет нас там в шесть. По моей просьбе он позвонил с моего мобильного телефона. Он сказал Максиму: «Она согласна! Мы уедем вместе! Я тебе обещал, помнишь?»
Он торжествовал! Он держался со мной как хозяин положения. Он стал развивать планы относительно Максима, говорил, что тот полностью подчинен ему, что его влияние безгранично. Он был отвратителен! Он говорил о моем брате как о слабоумном и психически неполноценном человеке, которым только он способен руководить.
Я не помню, как это случилось… Мы боролись, он упал и потерял сознание… Я схватила шарф… При драке он разорвал мой браслет, подвески посыпались на пол, я ползала и подбирала их… — Она помотала рукой перед лицом Федора. — Я умирала от ужаса, что откроется дверь и кто-нибудь войдет. Потом я стояла под дверью, прислушиваясь. В коридоре было пусто, и я выскользнула через черный ход в тупичок. Меня никто не видел. Судьба всегда за меня. Знаете, Федор, у каждого из нас есть кто-то, кто ведет нас, и не дай бог, чтобы он выпустил нашу руку…
Я поехала к театру, ожидала Максима почти до восьми, но он не пришел. И я поняла, что он сбежал. Он снова сбежал, и где его искать, я не имела ни малейшего представления. Я звонила ему снова и снова, но он не отвечал.
А потом мы с вами сидели в «Детинце», я не могла оставаться одна, мне было страшно. Вы взяли меня за руку, и я поняла, что вы, Федор, мой единственный друг, который понимает меня, на которого я могу положиться. И я вам рассказала все… почти.
А потом нас увидел это ужасный тип, журналист. Он перелез через ящики с цветами, и вечер был смят, настроение ушло.
Она замолчала. Смотрела, улыбаясь, на Федора. Покачивала головой.
— А ночью мы пили холодное вино на веранде, помните? Светила луна… Итальянцы говорят, что луна притягивает мужчину к женщине. Я чувствовала, что нас тянет друг к другу… Помните, Федор? Но это оказалось ложью, к сожалению.
Я, наверное, проклята. Вся наша семья… Меня снова предали. Вы оттолкнули меня. Но я поняла одну вещь, Федор! Человек может пересилить судьбу! Отряхнуть прах прошлого со своих подошв и начать снова…
И я знаю, как я это сделаю. Вернее, не я, а мой брат Максим. Кстати, он сейчас здесь — Сережа нашел его к каком-то притоне и привез сюда, ко мне. Добрый верный пес Сережа… Я думаю, что Максим устроит пожар, в котором и погибнет. Мне чудом удастся спастись, а вам не удастся, Федор, потому что вы броситесь спасать Максима. То есть сначала меня, а потом его… А этот подлый мальчишка разольет везде бензин, и дом вспыхнет как факел. Жалко, конечно. Наш прекрасный фамильный дом, слегка испачканный кровью.
А я улечу домой! Расплатившись с долгами, оставляя за собой один лишь пепел. И уверяю вас, Федор, провожать меня в аэропорт приедут итальянский консул, мэр вашего паршивого городишки, местная богема — пьяный по обыкновению Виталя Щанский, и серьезный дурак Башкирцев, и хулиган с купеческим размахом Речицкий, и непременно этот липкий репортеришка, ваш друг Добродеев. Все будут жалеть меня — как же, я потеряла единственного брата и… любимого человека. Вас, Федор.
Я буду в черном… Впрочем, я всегда в черном. А Добродеев будет врать всем, что он мой друг. Они все будут врать обо мне — я стану любимой городской легендой. Народ валом повалит на выставку и в музей — смотреть на мои картины.
Это называется уйти, громко хлопнув дверью. Поверьте, Федор, хлопок будет оглушительным.
Огласки, разумеется, не избежать, но знаете, Федор, я подумала и поняла, что это — реклама, а рекламы плохой не бывает, реклама хороша любая. Толпа рванет покупать картины сумасшедшей мадам Корфу, чей сводный брат, маньяк-убийца с божественным голосом, сгорел живьем в пожаре, который сам же и устроил. Цены взлетят до астрономических высот.
Я буду постоянно в черном, буду отказываться от интервью, стану посещать церковь и молиться за погубленные души, за мной всегда и везде будет тянуться шлейф тайны и слухов…
