– Значит, так, – сказал он, плюхнувшись в кресло напротив одного из компьютеров, – прежде чем ты поскачешь спасать мир и тебе вышибут мозги, подумай об этом.
Орсон наклонил голову набок, уставившись на монитор, а Бобби принялся стучать по клавишам, вызывая новую информацию.
Большая часть оставшегося полумиллиона серферов предпочитала волны повыше – метров на пять, и около десяти тысяч были способны оседлать семиметровки. Но хотя таких сорвиголов насчитывалось меньше всего и они были опытнее всех других, именно им в первую очередь и были нужны прогнозы Бобби. Они жили и умирали только ради серфинга. Пропусти они появление эпических водяных чудовищ, в особенности у себя по соседству, на песке пляжа могла бы разыграться подлинная шекспировская драма.
– В воскресенье, – сообщил Бобби, продолжая тюкать по клавишам.
– В это воскресенье?
– Через две ночи, считая с сегодняшней, ты, наверное, предпочтешь находиться здесь. Здесь, а не в могиле – вот что я имею в виду.
– Идет хорошая волна?
– Потрясающая!
Возможно, три или четыре сотни серферов по всему миру обладают достаточно крепкими нервами, опытом и талантом для того, чтобы кататься на волнах выше семи метров, и уж совсем маленькая горстка людей – любителей играть со смертью – платит Бобби хорошие деньги, чтобы тот отслеживал волны-гиганты. Среди этих маньяков есть настоящие богачи, готовые лететь в любой конец света, чтобы бросить вызов штормовым волнам – настоящим монстрам высотой по десять и даже по четырнадцать метров. Чтобы оказаться на гребне такого гиганта, им нередко приходится прибегать к помощи вертолета, поскольку взобраться туда обычным порядком зачастую бывает невозможно.
Волны по десять и выше метров, причем нужной формы и с хорошим ходом, можно найти по всему миру примерно тридцать дней в году, причем чаще всего они появляются в наиболее экзотических районах. С помощью карт, спутниковых фотографий, метеорологической информации из самых разных источников Бобби способен предсказать их появление за два-три дня, и прогнозы его неизменно отличаются такой непогрешимостью, что на них не жаловался еще ни один – даже самый привередливый – клиент.
– Вот, – сказал Бобби, ткнув пальцем в контур волны на экране. Орсон подошел поближе, чтобы лучше видеть, а Бобби продолжал: – Мунлайт-Бей, волна у оконечности мыса. Классная волна! Будет держаться в течение всего воскресенья – до самого заката.
Я моргнул, уставившись на экран.
– Это что же, четырехметровки?
– От трех до четырех, а местами – до четырех с половиной. Скоро дойдут до Гавайских островов, а потом пожалуют к нам.
– То-то, наверное, живчики будут?
– Еще какие! Идут к нам из большого шторма, который медленно проходит севернее Таити. Ветер к тому же будет с берега, так что получишь такие каташки, о которых даже не мечтал.
– Круто!
Бобби крутанулся на стуле и посмотрел на меня.
– Так на чем ты предпочитаешь прокатиться: на волне с Таити в воскресенье ночью или на цунами, который прет из Форт-Уиверна?
– На обоих.
– Камикадзе, – печально констатировал он.
– Слабак, – ответил я. На жаргоне серферов это означало то же, что и буек – человек, который болтается в воде и не может набраться духу, чтобы встать на волну.
Орсон вертел головой, глядя то на меня, то на Бобби, будто наблюдал за теннисным матчем.
– Дегенерат, – сказал Бобби.
– Тухлятина, – парировал я, что на нашем сленге было равнозначно слабаку.
– Засранец, – сказал он. В жаргоне серферов и в нормальном английском языке это означало абсолютно одно и то же.
– Насколько я понял, на тебя в этом деле рассчитывать не приходится?
Поднимаясь из кресла, Бобби сказал:
– В полицию с этим ты сунуться не можешь, в ФБР – тоже, поскольку они жрут из одной кормушки. На что же ты рассчитываешь, надеясь хоть что-то разузнать о некоем секретном проекте Форт-Уиверна?
– Я уже кое-что разузнал.
– Следующее, что ты «разузнаешь», это каким именно образом тебя грохнут. Послушай, Крис, ты ведь не Шерлок Холмс и не Джеймс Бонд. Тебя в лучшем случае можно сравнить с Нэнси Дрю – дамочкой-детективом из детских книжек, которые мы читали с тобой в сопливом возрасте.
– Нэнси Дрю, между прочим, раскрывала все преступления, за которые бралась, и настигала всех мерзавцев, за которыми начинала охоту, – напомнил я. – Сравнение с таким безжалостным врагом преступности, как эта милая дама, делает мне честь.
– Камикадзе.
– Слабак.
– Дегенерат.
– Тухлятина.
Бобби негромко рассмеялся, разлохматил бороду пятерней и заявил:
– Меня от тебя тошнит.
– Взаимно.
Зазвонил телефон, и Бобби снял трубку.
– Привет, красавица. Я уже вконец ошалел от твоего Криса Айзека. Но так уж и быть, поставь специально для меня «Танец», о’кей? – Он протянул трубку мне. – Это тебя.
Мне нравится, как звучит голос Саши по радио. Он немного отличается от ее голоса в повседневной жизни – чуть глубже, мягче и кажется шелковистым. Он никого не может оставить равнодушным. Когда я слышу Сашу по радио, мне хочется в ту же секунду оказаться с ней в постели. Этот голос появляется у нее сразу же после того, как Саша переступает порог студии, и исчезает только тогда, когда она уходит с работы.
– Эта песня заканчивается через минуту, а перед следующей мне нужно немного поболтать, так что я – коротко. Недавно ко мне в студию приходил один человек. Искал тебя. Сказал, что ты ему очень нужен и речь идет о жизни и смерти.
– Кто такой?
– Не могу назвать его имя по телефону. Он взял с меня слово. Я сказала ему, что ты, наверное, у Бобби, но он не захотел ни звонить, ни ехать туда.
– Почему?
– Точно не знаю, но… Он очень нервничал. «Лишь я один – знакомец ночи». Ты понял, кого я имею в виду, Крис?
«Лишь я один – знакомец ночи».
Это была строчка из стихотворения Роберта Фроста.
Отец привил мне страсть к поэзии, а я заразил ею Сашу.
– Да, – откликнулся я, – по-моему, я знаю, о ком ты говоришь.
– Он хочет увидеться с тобой как можно скорее. Говорит, что это вопрос жизни и смерти. Что происходит, Крис?
– Приближается большой серфинг, – ответил я. – В воскресенье, после полудня.
– Я не об этом.
– Понимаю. Об остальном расскажу позже.
– Большой серфинг… А я справлюсь?
– Четырехметровки.
– Ну, тогда я лучше посижу на берегу.
– Я люблю твой голос, – сказал я.
– Гладкий, как вода в заливе.
Саша повесила трубку, я тоже.
Хотя Бобби мог слышать лишь половину разговора – то, что говорил я, – сверхъестественная интуиция не подвела его и на сей раз.
– Во что ты влезаешь? – спросил он.
– Да так, – сдержанно ответил я, – кое-какие делишки в духе Нэнси Дрю. Тебе это будет неинтересно.
* * *
Пока мы с Бобби и все еще до конца не успокоившимся Орсоном шли к выходу из дома, радио заиграло «Танец» Криса Айзека.
– Саша – необыкновенная женщина, – заявил Бобби.
– Второй такой нет, – согласился я.
– Но если ты подохнешь, ты не сможешь быть с ней. Она хоть и чудная, но не до такой степени.
– Намек понял.
– У тебя темные очки с собой?
– Ага. – Я похлопал себя по нагрудному карману.
– Намазался моим лосьоном?
– Да, мамуля.
– Дегенерат.
– Знаешь, – начал я, – я тут подумал…
– Давно пора.
– …Я начал работать над новой книгой.
– Неужели наконец соизволил оторвать свою ленивую задницу от дивана?
– Хочу написать книгу о дружбе.
– А я там буду?
– Как ни странно, да.
– Надеюсь, ты не назовешь меня моим настоящим именем?
– Я назвал тебя Игорем. Вот только… Я боюсь, читателю будет ясно далеко не все из того, что я собираюсь сказать. Ведь я и все мои друзья – мы живем совершенно особой жизнью.
Остановившись на верхней ступеньке крыльца, Бобби окинул меня своим коронным взглядом патентованного скептика и промолвил:
– А я-то думал, чтобы писать книги, нужны мозги.
– В законах про это ничего не говорится.
– Ясное дело. Но, по-моему, даже самое тупое бревно должно понимать, что у всех людей – разные, отличные от других, неповторимые жизни.
– Да? Может, ты скажешь, что и Мария Кортес живет «неповторимой» и какой-то особой жизнью?
Марии Кортес, младшей сестре Мануэля Рамиреса, было двадцать восемь лет – столько же, сколько и нам с Бобби. Она работала косметологом, а ее муж ремонтировал автомобили. У них было двое детей, одна кошка, маленький дом и большие долги.
– Она ведь живет не у себя на работе, делая кому-то прическу, и не дома, когда пылесосит ковер. Жизнь Марии протекает в том пространстве, которое находится у нее между ушей. В голове каждого человека заключен целый мир, и вполне возможно, что мир этот гораздо более причудлив, чем мы можем представить своими мелководными извилинами. Шесть миллиардов таких, как мы, ходят по этой планете. Шесть миллиардов маленьких миров на поверхности одного большого. Может статься, что какой-нибудь сапожник или повар в закусочной, на которого без зевоты не взглянешь, живет более необычной жизнью, чем ты. Шесть миллиардов историй, каждой из которых можно зачитываться без конца, историй, полных страданий и счастья, добра и зла, надежд и разочарований. На самом деле мы с тобой не такие уж особенные, братишка.
