Чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных дум, Мишин с головой окунулся в изнурительную программу «переподготовки», наверняка составленную рукой опытного и ущербного садиста от разведки. Его поднимали в пять утра и, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, в трусах и майке, без завтрака, он должен был пробежать десять километров по пересеченной местности. Сразу же после финиша, его заставляли надевать двадцатикилограммовый свинцовый пояс, с которым он должен был пробежать еще пять километров. После завтрака, с семи утра до полудня Мишин работал со штангой и двухпудовыми гирями в гимнастическом зале. Затем, после двадцатиминутного перерыва на обед, конвоиры отвозили его на стрельбище, представлявшее собой огороженный колючей проволокой огромный участок поля в несколько десятков гектаров и утыканный всеми возможными видами мишеней — открытых, замаскированных, движущихся, возникающих внезапно… Стрелять он должен был практически из всех видов оружия и мыслимых положений — в ходе коротких перебежек, из укрытия, стоя, из окна «газика», ритмично перекатываясь в сугробах по несколько метров… На дневной сон ему отводилось ровно сорок минут. Потом, когда уже начинало смеркаться, его вновь отвозили на полигон, где начинались ночные стрельбы из автоматической винтовки с прибором ночного видения. С каждым днем задача стремительно усложнялась. Если в самом начале Мишин стрелял по статичным полутораметровым мишеням на расстоянии 700–800 метров, то к исходу третьей недели он на слух поражал фосфоресцирующие тарелочки диаметром чуть больше обычного спичечного коробка, которые запускал в воздух с помощью ручной катапульты для стендовой стрельбы один из трех его надсмотрщиков…
Отведенных Витяне для ночного сна пяти часов с трудом хватало, чтобы восстановить потраченные накануне силы. Все было продумано до мелочей: не имея сил даже чтобы отбросить потертое бумазейное одеяло, и падая в изнеможении на узкую солдатскую койку не раздеваясь, в тренировочном костюме и кроссовках, Мишин, по замыслу авторов плана переподготовки, вообще ни о чем не должен был думать. А он, лежа с закрытыми глазами, часами не мог заставить себя заснуть, и продолжал искать выход из абсолютно глухого тупика, в который его силком втолкнули. Мысли были однообразными и крутились постоянно по одной орбите.
«Гарантии, гарантии, какие гарантии для Ингрид я могу от них потребовать?.. Понятно, что они согласятся на любой реальный вариант, понятно, что я им нужен, но что предложить?!.. С главного условия они не сдвинутся даже на сантиметр: пока я не выполню задание, Ингрид остается в их руках. Это логично, это по законам торга. Пойти на блеф? Сказать, что пока ее не выпустят, не сделаю ни шага?.. А если они пожмут плечами и просто пристрелят Ингрид? Реально? В принципе, да. В конце концов, мне они замену найдут — это я не найду замену ей… Что же делать?..»
Обычно именно на этом вопрос его внутренние силы иссякали, и Мишин погружался в тревожное, полное страшных, фантасмагорических снов, забытье. А на следующую ночь повторялась та же картина…
Генерала Карпеню после первой встречи Мишин больше не видел. Про него словно забыли, полностью отдав беглого изменника на попечение трех инструкторов-надсмотрщиков, которые не могли скрыть профессионального удовлетворения результатами своего труда: за три недели их подопечный сбросил в весе двенадцать килограмм, оброс рельефной мускулатурой, утренние пятнадцать плюс пять со свинцовым поясом километров пробегал почти на шесть минут быстрее, чем в начале, и что самое главное, стрелял как кандидат в олимпийскую сборную страны на решающем сборе — быстро, точно и легко. И хотя Мишин с его остервенением в занятиях, мрачным юмором и пустым взглядом порой пугал их (особенно, когда в его руках оказывались оружие и боеприпасы), все трое постепенно поверили в инструкции генерала Карпени, сказавшего им в качестве напутствия: «Зубы у этого зверя я вырвал. До одного. Так что, ничего не бойтесь: пока этот герой на моем поводке, он вас не укусит…»
Как-то утром Витяня сквозь зубы бросил старшему в группе надсмотрщиков — стодвадцатикилограммовому старшему сержанту внутренних войск Гене Кузину, разрывавшему на спор 52-листовую колоду карт и связывавшему каждые два слова армейским соединительным союзом:
— Повидай Карпеню, шкаф.
— Щас, бля! — отмахнулся Гена. — Все, бля, брошу и повидаю!..
— Сказано ведь: повидай, урод!
— Я те, бля, за урода!..
— Свяжи все три извилины в голове и соображай, — оборвал Мишин и сплюнул Гене под ноги. — Не повидаешь, будут проблемы. Ферштейн?
Кузин молчал, соображая.
— Ну, бля, увижу… — Выдавил он наконец. — И что, бля?
— Скажешь, что я передал: хочу с его начальником встретиться. Только быстро. А пока не встречусь, объявляю перерыв в занятиях. Каникулы у меня зимние. Понял?
— Ну, бля!
— Выполняй, шкаф!..
Его привели в ту же комнату, где Мишин встречался с Карпеней, ровно через два дня, поздно вечером. За обшарпанным столом сидел генерал Воронцов в модном пиджаке из черной лайки и сером свитере. Обычно холеное, тщательно выбритое лицо Воронцова выглядело потрепано: легкая щетина, мешки под глазами, нездоровый, пепельный цвет лица…
— А, блудный сын Виктор Мишин явился, — вяло улыбнулся Воронцов и кивнул на кресло. — Присаживайся, герой обороны Копенгагена…
С минуту оба молча разглядывали друг друга.
— Что смотришь, — первым нарушил молчание Воронцов. — Постарел?
— А кто на нашей службе молодеет?
— И то верно, — вздохнул первый зампред КГБ. — Зачем видеть хотел?
— Уточнить кое-что.
— Уточняй, — флегматично пожал плечами генерал.
— Меня готовят на крупного зверя, ведь так?
— Это точно, — кивнул Воронцов. — Не на зайца…
— Я так понимаю, что затея ваша?
— А какое это имеет значение, Мишин?
— Просто хочу знать, с кем решать вопросы.
— Со мной и решай, — кивнул Воронцов. — Пока в этой лавке я старший.
— Вы же ведь не солдафон вроде Карпени, Юлий Александрович… — Мишин говорил спокойно, с характерной для него иронией в голосе. — Я лично всегда уважал вас за интеллигентность и ум…
— Что я слышу! — ухмыльнулся Воронцов. — Легендарный хам-подполковник Мишин и откровенная лесть! Это так на тебя не похоже, Виктор!..
— Я говорю сейчас то, что думаю, — серьезно возразил Мишин. — Вернее, то, что думал… Что за приемы, Юлий Александрович? Жена в качестве заложницы… Ребенок, который должен увидеть свет в караульной КГБ…
— Ну, во-первых, не стоит так утрировать, — спокойно возразил Воронцов. — Не в караульной, а в самом натуральном родильном отделении. А что касается, как ты выразился, приемов, то ставки в этой игре очень высоки, Виктор. А ты — ломоть отрезанный, семь лет пасся на вольных хлебах. Плюс ручки твои интеллигентные по локоть в крови наших товарищей… Я понимаю, обстоятельства, то да се… Но почему я должен тебе верить, а?
— Может быть, поговорим, как мужчина с мужчиной? У вас ведь тоже есть жена…
— Есть, — радостно кивнул Воронцов. — И дети есть, и внуки… А какая связь? Я что-то не улавливаю…
— Разве вам недостаточно моего слова?
— Честно?
— Естественно.
— Не я придумал законы спецслужб, Мишин… — Воронцов говорил отрывисто и жестко. — Мне тоже в них не все нравится. Не скрою: были моменты в работе, когда и мне хотелось взбунтоваться, протестовать, просто отомстить… Но я этого не сделал. Жить надо по законам. Сантиметр в сторону — и то, что ты делаешь, уже называется иначе. Ты нарушил закон, Мишин. И потому я тебя ненавижу. Говорю об этом прямо, в глаза, поскольку продолжаю уважать тебя как мужчину, сильную личность… Но не как чекиста. Такие как ты позорят нашу службу. А ты опозорил ее многократно. И если в тебе осталась хоть капля благородства и чувства профессионального долга, ты не должен сейчас унижаться передо мной и вымаливать какие-то снисхождения, не должен вести со мной этот унизительный торг. Как бывший офицер КГБ ты обязан выполнить то, что от тебя потребуют, а затем пустить себе пулю в лоб, не дожидаясь позорной для чекиста процедуры расстрела…
— А при чем здесь моя жена? — тихо спросил Мишин. — И ребенок, которого она должна родить? И разве вы, благородный и чтящий законы генерал-полковник КГБ, не нарушаете нравственный кодекс чекиста, похитив и насильно удерживая иностранную гражданку, беременную женщину, чтобы использовать в качестве рычага давления на вышедшего из-под контроля сотрудника?..
— Я слишком устал для дискуссий на моральные темы, — Воронцов откинулся на спинку стула. — Короче: что ты хочешь от меня?
— Отпустите Ингрид.
— Даже не думай об этом!
— Вы делаете ошибку, Юлий Александрович.
— Возможно…
— Я ведь выполню то, что вы от меня ждете.
