На этом автобиография обрывалась.
Теперь для меня становились отчасти понятны поведение Амурского, его манера говорить, его лексикон, знание уголовного мира и многое другое. Я думал также о нелегкой судьбе этого странного человека, пытавшегося изобразить свое поведение как некое легкое развлечение и даже как преодоление возникавших на его пути завалов. Получалось что-то вроде нагромождения ситуаций, соблазнявших его на преступления. Я не ожидал от него такой откровенности. Признаваясь как на исповеди во всех своих грехах, он пытался дать им объяснение. Видимо, в расчете на то, чтобы его строго не судили.
Про себя я подумал, что мне трудно придется с ним. Я совершенно не знал и не представлял уголовников. Только теперь до меня доходила его снисходительно лукавая, почти неприкрытая насмешка над молодым и зеленым, как он себе представлял, собеседником. С ним, столько видевшим на своем веку, не раз побывавшим в тюрьме, ведется откровенная, доброжелательная беседа, рассчитанная на то, чтобы узнать его... Амурский, конечно, не мог упустить случая потешиться и покуражиться, но блатным жаргоном, которым он в совершенстве владел, почему-то не пользовался. Удивляло, что на бумаге он выложил с подкупающей откровенностью и самолюбованием все то, чего не мог открыть в беседе. Однако ответа на возникшие вопросы я не находил и с нетерпением ждал окончания автобиографии.
— Уголовник из уголовников, — прочитав листки, сказал Силенко. — Тертый и перетертый калач.
— Георгий Семенович, все это было до войны. Мне кажется, что у него сохранилось в душе еще что-то живое, если он с такой откровенностью разоблачает свое прошлое.
Георгий Семенович согласился со мной, но тут же предупредил: надо быть постоянно начеку. С похвалой намекнул, что мне удалось установить с заявителем психологический контакт.
— Запишем в твой актив первые удачные шаги, — сказал майор. — С выводами не торопись. Подождем автобиографию военного периода. Может, этот тип и тогда гастролировал, как и до войны?
5
Прошел месяц, а Амурский не давал о себе знать. Майор постоянно интересовался продвижением дела и, показывая на потолок, намекал на то, что следовало бы поторопить автора заявления с представлением второй части своего жизнеописания. Я считал, что следует обождать, не торопить Амурского. Доказывал, что ему не так-то легко сочинить вторую часть автобиографии, так как в ней он должен сказать о своем пребывании в плену и, возможно, коснуться обстоятельств, связанных с пребыванием в тюрьме в Тарту.
Наступил сентябрь. Осыпались желтые листья с тополя под нашим окном. Не слышно было музыки из городского сада. Опустела танцплощадка. Неподалеку от нее еще зияла развалинами на городских улицах только что закончившаяся война и кое-где виднелись приклеенные бумажные ленты на окнах, все мы жили еще по карточкам. Газеты писали о героических усилиях народа по восстановлению разрушенных фабрик и заводов, возрождению колхозов и совхозов, о начале учебного года в школах и институтах.
Сели за парты и мы, в большинстве своем вчерашние фронтовики.
В восемь утра каждого понедельника в управлении начинались лекции по программе университета марксизма-ленинизма. Мы с Сергеем Пановым занимались усердно, старались не пропускать ни одного занятия. Георгий Семенович почему-то был освобожден от учебы, но лекции по истории нашей страны не пропускал. Преподаватель пединститута историк Карцев читал их с таким вдохновением и мастерством, что впечатлительный Георгий Семенович прямо-таки заслушивался, откровенно восхищаясь талантом доцента. Этих лекций ждали все. Излагая давнишние события российской истории, Карцев умел выхватить из громадного материала главное и подкрепить его запоминающимся эпизодом. Нередко он прибегал к легендам, которые оживали в его пересказе, или обращался к поэтам, писателям и художникам, когда-то откликнувшимся на события истории.
Лекции Карцев начинал без всяких вступлений, как-то необычно, сразу:
— Так ярко проявившееся патриотическое чувство советского народа в годы Великой Отечественной войны своими истоками уходит в глубь веков. Один из истоков берет свое начало у Непрядвы на Куликовом поле.
И начинал рассказывать, как ранним сентябрьским утром 1380 года близ реки Непрядвы, западнее теперешнего села Монастырщина (расположенного, как известно, в нашей области), стали лагерем русские войска под предводительством князя Дмитрия Донского, как накануне воины из отряда Мелика захватили «языка» и установили, что хан Мамай со своим войском двинется к Дону...
— Как видите, за «языком» охотились и в седую старину, — говорил Карцев. — Надо было принять решение: давать татарам сражение или отойти. На военном совете высказались — навязать Мамаю сражение в невыгодных для него условиях!
Карцев водил нас по расположению русских войск, потом шаг за шагом раскрывал стратегический замысел Дмитрия Донского, истоки уверенности русских воинов в победе. Нельзя было без волнения слушать, как сошелся в смертельном поединке Пересвет с Челубеем и как в жестоком кровопролитном сражении на Куликовом поле решалась судьба Руси, поднявшейся на решительную борьбу с золотоордынским игом, как еще тогда Русь спасла Европу от порабощения, показала свою силу турецким и немецким захватчикам.
Не только мы с Сергеем Пановым, но и самые пожилые и опытные из нас остро переживали слова поэта Блока, которыми лектор закончил один из своих рассказов:
В степном дыму блеснет святое знамяИ ханской сабли сталь...И вечный бой! Покой нам только снится...
— Удивительный человек, — не переставал восторгаться Карцевым майор Силенко. — Обязательно в отпуск поеду на Куликово поле. Возьму с собою сына и похожу с ним по осеннему полю в тишине. Хорошо бы там переночевать где-нибудь и на Непрядве посмотреть восход солнца.
Мы с Сергеем тоже собирались вместе съездить на Куликово поле. Но — когда найдем мы время для этого?
Вечером по дороге на работу меня догнал Сергей. Он был в кепке, армейских сапогах, гимнастерке с отложным воротником и галифе, которые недавно сшил в ателье. Широкий ремень перетягивал впалый живот. Сергей никогда не задумывался над тем, с чего и о чем начать разговор. Он мог заговорить с любым человеком в любом месте и на любую тему. Я всегда удивлялся этой его способности и по-хорошему завидовал, как это у него получалось совершенно естественно. У меня так не всегда выходило.
— Слыхал? — включился Сергей с ходу. — Завтра на картошку едем в подсобное хозяйство. Готовь лопату. Контра обождет, пока возвратимся, — шутил он.
