Положив трубку, майор спросил:
— У тебя невеста есть?
— Пока нет.
— Пора бы уже завести, — улыбнулся майор. — Спокойнее будешь. В том числе и в делах, на работе.
Со всех концов, куда направлялись запросы, приходили неутешительные ответы. Везде, как говорят, было чисто. И в Тарту, как и следовало ожидать, никаких следов не осталось.
Получая ответы и систематизируя все накопившиеся бумаги, я ломал себе голову в поисках выхода из создавшегося тупика. Антон, если верить заявлению Амурского, мог быть агентом абвера или какой-то другой службы немцев. Их было много в гитлеровской Германии, и все они соперничали между собою в услужении фюреру. Неизвестно, сколько раз Антона подсаживали в камеры, сколько на его счету жертв, предательств и других преступлений. Найти его, тщательно разобраться во всем, что он совершил, конечно, следовало, но как это сделать, никто, даже такой опытный контрразведчик, как майор Силенко, толком не знал. Существует розыск, но не существует определенной формулы розыска. Для каждого случая она своя, быть может, совсем неприменимая в иной ситуации. Георгий Семенович, знавший все тонкости своей работы, вспоминал из собственной практики розыски преступников со всеми подробностями, но я в его примерах не находил ничего такого, что можно было бы применить в данном конкретном случае. На вооружение безошибочно можно было взять лишь терпение и творческий подход, анализ и наблюдательность.
— Так что будем делать? — спросил меня майор. Этот вопрос я ждал от него. У Георгия Семеновича были уже, конечно, свои соображения, но он спрашивал подчиненного, чтобы тот не оставался пассивным участником операции.
— Ехать в Новороссийск, — ответил я.
— Зачем?
— Найти работников, которые трудились в предвоенные годы, рассказать им существо заявления Амурского, покопаться в следственных делах на разоблаченную немецкую агентуру в тот период. А может, и о нем что-то удастся там найти.
Майор задавал еще много вопросов. Таким образом он искал решения, проверял себя. Это был его метод, или, как он говорил, метода.
Если бы я задавал вопросы, то спросил бы сразу: «Кого будем искать в Новороссийске? Промелькнувшую личность?» Такого вопроса я больше всего боялся, хотя приготовил ответ: «Есть же какая-то неизвестная нам взаимосвязь событий, раз немцы и Антон проявляли интерес не к Белгороду и Брянску, а именно к Новороссийску. Да и свидетельство Амурского тоже сбрасывать со счетов нельзя».
В заключение я все же воспользовался этой домашней заготовкой, как в шахматной игре, и высказал ее Силенко.
Кончилось тем, что майор забрал у меня приготовленный вопросник для командировки. Сказал, что доложит о моем предложении начальству. Правда, тут же высказал свои опасения, что Дед может не пустить и, припомнив какой-нибудь случай из своей практики, скажет: «Это все равно, что искать иголку в стоге сена. Неконкретно. Подумайте».
Я знал, что если майор решил доложить генералу, значит, он на моей стороне и будет поддерживать мое предложение. Уже в первом часу ночи Георгий Семенович собирался на доклад, укладывая в папку все бумаги и свой рабочий блокнот с заметками.
— Я обожду вас, товарищ майор. Может, понадоблюсь.
— Ну что ты будешь сидеть до утра. Иди домой, Алексей Иванович, отдыхай. Утро вечера мудреней.
Дома меня никто не ждал, и торопиться мне было некуда. Жил я один на частной квартире. Снимал узкую, как проход в вагоне, комнату в старом, уже покосившемся бревенчатом доме. Помещались в комнате только кровать, стол и небольшой шифоньер. Свободного места не оставалось даже для книжной этажерки. Вся мебель принадлежала хозяйке квартиры — Олимпиаде Васильевне, согнувшейся под тяжестью прожитых лет одинокой старушке. В ее комнате, такой же длинной и тесной, на простенке висело множество старинных фотографий. Я всегда ее заставал у этих фотографий и подозревал, что она о чем-то с ними разговаривала. Нередко бабка подводила меня к простенку и, как в музее экскурсовод, показывая на ближнюю фотографию, говорила:
— Это мой муж, Виктор Васильевич Никольский, преподавателем в техникуме работал после революции. Его весь город знал. Очень уважаемый был человек среди преподавателей. И заботливый муж. Когда умирал, сказал мне: «Как же ты останешься одна?..» — Тут Олимпиада Васильевна на время умолкала, прерывала рассказ о муже, и по ее морщинистой щеке катились старческие, мелкие слезы. Плакали только глаза, а лицо оставалось как бы безучастным. — А это наши Настенька и Игорек. Умерли, когда еще муж был жив, от скарлатины. Ничего не могли в то время сделать врачи. А как я их просила...
Олимпиада Васильевна опять вытирала слезы и, опираясь на палку, переходила к другим фотографиям, на которых тоже были все умершие. Я много раз слышал от нее о всех ее родных и близких, но она забывала об этом и повторяла свой рассказ. Иногда, поздней ночью возвратившись домой, я заставал ее и за чтением книги. Читала она только русских классиков и только небольшие рассказы. Кто-то ее снабжал томиками Чехова, Куприна, Бунина, старыми подшивками журнала «Нива». То, что ей нравилось, она обязательно откладывала и предлагала прочитать мне. Она была начитанным человеком, хотя многое уже путалось у нее в голове от старости. На коврике над ее кроватью были прикреплены булавкой старинные часы мужа.
Зная о моей холостяцкой жизни, Олимпиада Васильевна искала мне (по своей инициативе) невесту. Иногда даже раскладывала карты и предлагала погадать.
— Приходи сегодня пораньше, пойдем чай пить к Елене Ивановне. Приглашала. — Я уже знал, что у Елены Ивановны есть племянница Сима, инженер. — Семья интеллигентная, у них свой дом, — говорила старушка. — Добра желаю, как родному. С какой-нибудь вертихвосткой знакомить не стану. Пойдем...
Я обещал, но так мы с ней ни разу и не собрались к ее знакомым на чай.
— И что у тебя за работа? Все некогда и некогда, — удивлялась Олимпиада Васильевна. — Что же это за жизнь? Что ты там делаешь по ночам?
— Считаю звезды, Олимпиада Васильевна.
— Да бог с тобой, Алеша, — сказала Олимпиада Васильевна, — и слова от тебя попросту не добьешься.
— Вы же знаете — звезды видны только по ночам. Вот и приходится...
— Искать свою звезду? И какая же она?
— Самая яркая!
— Значит, Венера, — вздыхала Олимпиада Васильевна.
...Утром во дворе управления я увидел генерала.
По утрам он сразу не шел в свой пропахший табаком кабинет, а ходил в сопровождении коменданта по двору и давал указания. Строго следил за порядком, за чистотой хозяйственного двора, за клумбами и деревьями небольшого сквера во дворе, за гаражом и особенно за фасадом главного корпуса.
