— Вот именно.
— Есть тут какая-то связь с Оскаром?
— Никакой.
Вигдис нахмурилась. Магнус остался бесстрастным. Вигдис решила не допытываться, зачем ему потребовался архивный материал.
— В базе данных оно вряд ли присутствует, но оригинал должен быть где-то в центральном депозитарии. Видимо, потребуется время, чтобы его отыскать.
— Заранее благодарю, Вигдис.
Пока Вигдис звонила по поводу кассет, Магнус отправил одному из друзей по убойному отделу в Бостоне сообщение по электронной почте с просьбой связаться со Службой натурализации и иммиграции на предмет получения сведений о въезде-выезде за июль шестьдесят шестого года. Потом позвонил в депозитарий.
Появился Арни.
— Доброе утро, Магнус. Хорошо провел выходные? Здесь все спокойно?
— Поговори с Вигдис, — ответил Магнус. — Вам предстоит работа.
Исак извлек гренки из тостера, намазал маслом и мармеладом. Эта английская традиция, кажется, нравилась ему все больше и больше. Он и еще четверо студентов, обитавших в доме рядом с Майл-Энд-роуд, жили на гренках. И на растворимом кофе. Чайник вскипел, и Исак заварил себе чашку.
— Привет.
Исак повернулся и увидел свою подружку Софи, входящую в кухню; на девушке были пижамные брюки и старая футболка с надписью «Спасите Дарфур».
— Я полагал, что до двенадцати часов у тебя нет лекций.
— Хочу заглянуть в библиотеку. Нельзя больше откладывать.
Трудно было понять, что имелось в виду; во всяком случае, она быстро села ему на колени и поцеловала.
— Доброе утро.
И поцеловала снова, уже покрепче.
Исак улыбнулся и провел ладонью по ее грудкам, не стесненным лифчиком.
Софи посидела так еще какое-то время, потом высвободилась и встала.
— Нет. Дисциплина. Дисциплина прежде всего.
Она открыла шкаф и занялась поисками хлеба. Исак прикончил буханку.
— Зак, хочешь еще гренок?
— Представь себе, хочу. Спасибо.
Раздался звонок в дверь.
— Я открою, — всполошилась Софи. Снова раздался звонок. — Хватит, хватит. Разбудите всех, — недовольно прошептала она.
Исак невольно вздрогнул, когда дверь открылась.
— Полиция, — послышался властный женский голос. — Детектив Пайпер, Кенсингтонский округ. Исак Самуэльссон здесь?
Исак напрягся.
— Мм… не знаю, — ответила пораженная Софи.
— Софи, все в порядке, — отозвался Исак, появляясь в коридоре. — Входите. — Он повел женщину-детектива на кухню. — Садитесь. Приготовить вам кофе?
— Спасибо, нет, — ответила Шарон, садясь на стул, еще не остывший после Софи.
Девушка, озабоченная судьбами Дарфура, примостилась рядом с ней и слегка насупилась.
— В чем дело? — спросил Исак как можно спокойнее.
— Вы не против, если я поговорю с Исаком наедине? — обратилась Пайпер к Софи.
— Еще как против, — вызывающе заявила Софи, внезапно оживляясь. — Вот только вас здесь не хватало. Это, между прочим, наша кухня.
Пайпер вздохнула.
— Соф, все в порядке, — успокоил подругу Исак. — В чем здесь дело, не знаю, но уверен: много времени оно не займет.
— Посмотрим, — хмыкнула Софи. — Только все-таки приготовлю гренок.
Когда она наконец покинула кухню, Исак улыбнулся.
— Извините. Мы сейчас проходим курс по правам человека в Европе. А Софи член организации «Международная амнистия». Ее очень волнуют такие вопросы.
— И это не умаляет, конечно, значение завтрака, — заметила Пайпер с улыбкой. — Я хочу расспросить вас о прошлой неделе.
— Я был в Рейкьявике.
— Мы знаем.
— Это по поводу Оскара Гуннарссона, так ведь? Мать говорила, что полицейские в Исландии расспрашивали обо мне.
Пайпер задала несколько вопросов о том, что он делал на прошлой неделе в Рейкьявике. Исак отвечал ясно, спокойно. Вечер среды он провел со школьными друзьями, в другие дни почти ни с кем не встречался. Пайпер записала время его прилета и вылета, имена и адреса.
— Знали вы Оскара Гуннарссона? — спросила она.
— Нет, — ответил Исак. — То есть я знаю, кем он был. Но ни разу с ним не встречался.
— Вы уверены? — спросила Пайпер, подавшись вперед.
— Кажется, я видел его на ежегодном Торраблоте Исландской общины здесь, в Лондоне. Но не разговаривал с ним.
— На Торраблоте?
— Это зимний праздник. Большой пир — множество традиционных блюд. Знаете, овечьи головы, ворвань, бараньи яйца, акула с душком. Для исландцев это большое событие.
— Звучит тошнотворно.
— Это благоприобретенный вкус. Поверьте, на лондонском Торраблоте еда отменная.
Пайпер пристально вгляделась в Исака.
— Вы не пытались что-то доставить ему две недели назад? В прошлую пятницу?
— Что-то доставить?
— Да. Один свидетель утверждает, что человек, похожий на вас, ходил в Онслоу-Гарденз от дома к дому, искал Гуннарссона.
— Это не я.
— Вы уверены?
Исак кивнул:
— Совершенно уверен.
Шарон ждала. Ни она, ни Исак с минуту ничего не говорили. Потом встала.
— Хорошо, это пока все. Спасибо, что ответили на вопросы.
Исак тоже встал.
— Не за что.
— Идете сегодня в колледж?
— Примерно через час у меня лекция. Скоро нужно уходить.
Пайпер протянула ему карточку.
— Ну что же, если вспомните что-нибудь об Оскаре Гуннарссоне, позвоните.
* * *
Едва Магнус, направляясь в Национальный полицейский колледж, свернул с шоссе, ведущего в Рейкьявик, на дорогу в сторону Арбайра, как зазвонил его телефон.
— Магнус, это Шарон.
— Привет. Как дела?
— Я только что разговаривала с Исаком.
— И что?
— Прошлую неделю он провел в Рейкьявике. Назвал несколько имен и телефонов тех, с кем виделся там. Почти все время он оставался дома, но вечер среды провел с друзьями.
— Сообщи мне имена по электронной почте, мы проверим этих людей. Он объяснил, почему вернулся домой?
— Сказал, что много занимался в университете и ему нужно было отдохнуть.
— Мне кажется, это ерунда. Слишком удобная отговорка. Он словно бы устраивал себе алиби.
— Возможно. Есть еще кое-что.
— Вот как?
— Он подходит под описание курьера, искавшего дом Гуннарссона. Двадцать с небольшим лет, рост пять футов девять дюймов, широкое лицо, голубые глаза, ямочка на подбородке.
— Интересно. Можешь устроить опознание с подтверждением?
— Я сейчас возле его дома. Ему скоро идти на лекцию, и я его сфотографирую. Покажу снимок нашей свидетельнице. Зрение у нее хорошее; если это он, она его узнает.
— Превосходно. Мм… Шарон?
— Да?
Магнус глубоко вздохнул.
— Можешь поговорить с ним снова?
— Думаю, что да. Могу зайти к нему после того, как сделаю снимок.
— Спроси-ка его, где он был вчера. Не выезжал ли из Лондона.
— Зачем? — Тут до нее дошло. — Ты имеешь в виду Джулиана Листера?
— Возможно, — ответил Магнус.
— Думаешь, он мог стрелять в Листера?
— Нет, маловероятно. Ты могла заметить, когда была здесь, что Листер очень непопулярен в Исландии.
— Есть у тебя какие-то улики?
— Нет. Никаких. Только интуиция; пожалуй, даже это слишком громко сказано. Пожалуйста, не говори об этом никому. Только если выяснится, что наш студент ездил на выходные во Францию, это станет по-своему интересно.
— Еще бы. — Шарон помолчала. — Послушай, если есть какая-то вероятность существования исландского следа, я доложу об этом здесь, у себя.
— Не надо, Шарон. Мы еще не на этой стадии. Если исландцы начнут думать, что британцы считают их террористами, начнется новая тресковая война[12], поверь мне.
— Не знаю.
— Послушай, нет ни улик, ни даже подозрений.
— Но ты хочешь, чтобы я поговорила с Исаком?
— Да.
Наступила пауза, и Магнус услышал, как Шарон тяжело вздохнула.
— Хорошо. Я сообщу тебе, что узнаю. Да, кстати. Оказывается, столичная полиция вложила тридцать миллионов фунтов в какой-то исландский банк.
— Интересно.
Не попрощавшись, Магнус прекратил разговор и въехал на автостоянку полицейского колледжа в Крокхальсе, используемую совместно с компанией по разработке программного обеспечения и магазином спорттоваров. Не успел он заглушить мотор, как телефон зазвонил снова. Это была Вигдис.
— Магнус, можешь вернуться в участок?
— Когда?
— Немедленно. Тебе нужно увидеть здесь кое-что.
Глава двадцать вторая
Магнус, Арни и Вигдис теснились у стола с монитором. Звук был выключен: им не хотелось привлекать ненужное внимание Бальдура.
Шло воспроизведение видеозаписи демонстраций. Эйстурвёллюр, площадь перед парламентом, заполняла толпа возбужденных людей, молодых и старых, мужчин и женщин, кричащих и колотящих в кухонную посуду. Сковородки и кастрюли были ясно видны, как и деревянные ложки, тамбурины, флаги и плакаты. Камера перемещалась от лица к лицу; все они были раскрасневшимися от гнева, раздражения и холода. Некоторые, правда, скрывали свои лица капюшонами и шарфами.
