его вниз со скалы. – Папе пришлось труднее, но он не хотел создавать проблем. Думаю, в своих чувствах он разбирается постепенно. При первом нашем разговоре он спросил, не кажется ли мне, что это временно. Я ответил, что, может, и так. – Я пожимаю плечами. – Я честно не знал. Опыта-то не было. Знал только, что фотки голых парней и голых девушек вызывают у меня примерно одинаковые чувства.
Себастьян заливается густым румянцем. Кажется, я еще не видел, чтобы он так краснел. Он что, обнаженку ни разу не просматривал? Я его смутил? Ничего себе!
– Ты уже занимался сексом? – Вопрос у него звучит немного невнятно.
– С девушками несколько раз было, – признаюсь я. – А парней я только целовал.
Себастьян кивает, словно мой ответ что-то прояснил.
– Ну а ты когда узнал? – спрашиваю я.
Себастьян хмурит лоб.
– О чем? О том, что ты бисексуал?
– Нет! – Я начинаю смеяться, но осекаюсь, чтобы не сойти за насмешника. – О том, что ты гей.
Теперь на лице у него полное замешательство.
– Это не так.
– Что «не так»?
– Ну… это.
Пульс сбивается – точно камешек в колесе застрял, – сердечный ритм нарушен. На мгновение в груди вспыхивает боль.
– Ты не гей?
– Ну, то есть… – Себастьян теряется и пробует начать снова: – Парни мне нравятся, и сейчас я с тобой, но я не гей. Это определенный выбор, и я его не делаю.
Вот что тут скажешь? Ощущение такое, будто я тону.
Я выпускаю его руку.
– Как ты не гей и не натурал… а просто ты, – Себастьян подается вперед, чтоб заглянуть мне в глаза, – так и я не гей и не натурал, а просто я.
Хочу его до боли! Поэтому, когда Себастьян меня целует, посасывая нижнюю губу, я абстрагируюсь от всего остального. Пусть его поцелуй прояснит и убедит, что важен не ярлык – важно это.
Увы, не получается. И пока мы целуемся, и позже, когда встаем и пускаемся в обратный путь, я по-прежнему чувствую себя тонущим. Себастьян хочет прочесть готовые главы романа, написанного о любви к нему. Но как мне ему довериться, если совсем недавно он без обиняков заявил, что не говорит на языке моего сердца?
Глава четырнадцатая
Всубботу под вечер Осень бежит за мной по нашей подъездной аллее. Едва мы оказывается в безопасном отдалении о дома, на меня обрушивается шквал вопросов:
– Ты с ним разговаривал, когда я пришла?
– Угу.
– И ты утверждаешь, что не нравишься ему? Таннер, я же вижу, как он на тебя смотрит!
Я разблокирую дверцы машины и открываю водительскую. На допрос Осени я стопроцентно не настроен. Мы с Себастьяном разговаривали сегодня утром, но в голове у меня до сих пор кружится сказанное им в четверг:
«Это не так».
«Я не гей».
– Ты сам что, не видишь, как он на тебя смотрит?!
– Осси! – Это не отрицание и не подтверждение. Как временная мера должно сработать.
Осень залезает в машину следом за мной, пристегивает ремень и поворачивается ко мне.
– Кто твой лучший друг?
Как правильно ответить на этот вопрос, я знаю.
– Ты! Осень Лето Грин. – Я завожу мотор и смеюсь, хотя на душе скребут кошки. – И имя у тебя лучшее из худших!
– А кому ты доверяешь больше всех на свете? – осведомляется Осень, проигнорировав подкол.
– Папе.
– А после него? – Она поднимает руку. – И после мамы, бабушки, родных и так далее?
– Вот Хейли я совершенно не доверяю. – Я оглядываюсь, чтобы задним ходом выехать с подъездной аллеи. Полагаться только на камеру заднего вида тюнингованной «камри» папа не позволяет.
Осень хлопает по приборной панели.
– Я вопрос задала! Хорош стрелки переводить!
– Ты мой лучший друг. – Я кручу руль и выезжаю из нашего жилого комплекса. – Тебе я доверяю больше всех.
– Тогда почему мне кажется, что ты утаиваешь от меня что-то важное?
Это не девушка, а собака с костью! Сердце снова превращается в отбойный молоток, стук-стук-стук, стучащий в груди.
Когда пришла Осень, я впрямь говорил по телефону с Себастьяном. Мы обсуждали мероприятие для молодежи СПД, на которое он собирался сегодня после обеда.
Его не-гомосексуальность мы не обсуждали.
Мой роман мы не обсуждали.
– Ты с ним двадцать четыре часа в сутки, – подкалывает Осень.
– Во-первых, мы, честное слово, работаем над моим романом, – заявляю я, и в наказание совесть мне колют метафорические ножи. – Ты предпочла работать с Клайвом – и я не против, – но в итоге моим напарником назначили Себастьяна. Вот мы и общаемся. Во-вторых, я не знаю, гей он или нет. – Вот это точно не ложь. – В-третьих, его сексуальная ориентация нас не касается.
Меня она касается, только потому что…
Лишь сейчас я понимаю, что наполнить наши отношения кислородом из-за пределов мирка Себастьян + Таннер было бы здорово. Сама возможность довериться кому-то, помимо папы с мамой, для меня как глоток свежего воздуха, первый за несколько недель. Больше всего мне хочется поговорить с кем-то, особенно с Осси, о случившемся в четверг.
– Если он впрямь гей, – Осси грызет ноготь, – надеюсь, его предки не встанут на уши. Вот даже жаль его. – Она поднимает свободную руку. – Знаю, что ты не гей, но почему сыну епископа не позволено увлекаться парнями?
От ее слов мне чуток не по себе. Почему я до сих пор не открылся Осси? Ну да, напугала мамина паника при переезде, а дружба с Осенью для меня как твердая почва под ногами. Наверное, мне рисковать не хотелось. Тем не менее Осень Лето Грин самая незашоренная из моих знакомых, верно?
– Кому-то нужно получить откровение, – говорю я, глядя на нее. – Вызвать пророка и сказать, что пора возлюбить ЛГБТ-сообщество.
– Так и выйдет, – говорит Осень. – Кто-то получит откровение. В ближайшее время.
Откровения играют важную роль в веровании СПД. Идея вполне прогрессивная: во времена глобальных перемен церкви нужна Божья помощь. В конце концов, они Святые Последних Дней. Они верят, что откровение – то есть послание от самого Бога – может получить любой, если ищет его с благими намерениями. Но лишь живущий ныне пророк – президент СПД – может получать откровения, которые изменят церковные постулаты. Он (всегда он, а не она) с двумя советниками и Кворумом Двенадцати Апостолов (тоже мужчин) «по вдохновению Святого Духа» определяет, какова позиция церкви по тому или иному вопросу и стоит ли ее менять.
К примеру, горячая тема – разрешенная в прошлом полигамия. Мать Осени как-то объяснила мне, что в первых мормонских поселениях было слишком много женщин и слишком мало мужчин-защитников. То есть, взяв
