Мне стало по-настоящему хреново в пересменку, в четыре часа утра. Меня растолкали, я вывалился в коридор, и тут накатил страшный приступ тошноты. Сам не помню, как я оказался в блоке, только там все закачалось перед глазами, и, чтобы не упасть, я схватился за первое, что попалось под руку, – за тяжелый двухъярусный сейф.
Обычно врачи, если нет поступлений, в это время дрыхнут без задних ног. Не знаю, по какой причине не спалось Виолетте Алексеевне Коротковой, но она решила зайти в блок. Ее взору открылась шикарная картина. Медбрат Леша Паровозов, заключивший сейф с наркотой в жаркие объятия.
– Леша, – осторожно, на всякий случай пятясь к дверям, спросила Короткова, – ты чего?
Я окинул ее мутным взглядом и, не отпуская сейфа, пробормотал:
– Что-то плохо мне, Виолетта Алексеевна, наверное, за ужином отравился…
– Отравился? – произнесла Виолетта, с сочувственным подозрением вглядываясь в меня. – Ну так сядь посиди или чаю попей!
Да какое там сядь посиди, когда в блоке шестеро и четыре аппарата. Не помню как, но я еле дожил до прихода смены.
– Андрюха, – сказал я наутро Орликову, – тошнит меня что-то, слабость, ноги как чужие и руки смотри как дрожат! Что это все значит?
– Это значит, Леха, что ты совсем дошел! – нахмурившись, произнес Андрей Вячеславович. – Ты посмотри на себя, скелет настоящий, тебя что, теща совсем не кормит? Пожрать тебе надо хорошенько, и все пройдет!
Дома я попробовал хорошенько пожрать, как велел мне старший товарищ, но кусок не лез в глотку, вместо этого я проспал двенадцать часов. Тошнить стало меньше, но слабость и дрожь в конечностях не проходили.
– Я тут вот что еще подумал, – строго, как настоящий врач и клиницист, начал Орликов на следующем дежурстве, – похоже, глисты у тебя! Нужно у Царьковой декарис спереть, хорошее средство, говорят.
Сказано – сделано. Я послушно погрыз ворованный декарис, прислушался к себе, но эффекта, как ни старался, не ощутил.
Зато еще через пару дней обнаружил у себя на темени здоровенную шишку, она мешала лежать на левом боку, когда я устраивался передохнуть в сестринской во время очередной суточной вахты.
“Ух ты! Какая у меня шишка здоровая, почти с кулак. – Я стал удивленно ощупывать голову. – Когда же я получил-то ее, вроде не дрался ни с кем?”
И тут вспомнил.
– Да, батенька! – сообщил мне наутро доктор Винокур, водя у меня перед глазами молоточком. – Нистагм у тебя – будь здоров, да и сам ты на себя в зеркало смотрел? Ты же зеленого цвета!
Я сидел в кабинете эходиагностики, который по вечерам служил нейрохирургам комнатой отдыха. Меня сюда Орликов затащил, когда я ему поведал про шишку и про полку с книгами.
– Так я сразу и подумал, – обрадовался Андрюша, – что у тебя эта дистония центрального характера! Пошли скорее в нейрохирургию, береженого бог бережет!
– Береженого бог бережет! – заверил Винокур, делая мне “эхо”. – Нет, все в порядке, смещения нет, но я бы тебе советовал пару недель на больничном побыть. А хочешь, госпитализируем тебя?
Я решительно отказался, заявив, что крепкий сон и покой я и в домашних условиях получить смогу. Про дежурства свои я как-то сразу не подумал. Вероятнее всего, опять забыл. Коварная она, эта ретроградная амнезия.
Да все бы ничего, я и с работой своей наверняка бы разобрался. И не такое, как говорится, выдерживали, но тут…
…Но тут заболела Лена. У нее началась очень сильная ангина, с лихорадкой, интоксикацией, и хотя ей была предложена госпитализация, мы решили справиться сами. Да мы бы и справились, подумаешь, ситуация банальная, полоскание да антибиотики в инъекциях. Требовалось только колоть вовремя. А когда я дежурил, меня подменяла соседка, бывшая медсестра.
Я только Рому к маме увез, ему тогда два года было, он ни в сад, ни в ясли в ту пору еще не ходил. Мы по дороге заехали с ним в больницу за антибиотиками. Тогда Рома впервые побывал у меня на работе. Он потом в нашу больницу будет приезжать часто, она и ему станет практически родным домом. А тогда Роме очень понравилась Марина Ксенофонтова, которая нам дверь открывала. Он мне потом про это по секрету сказал.
Но когда мы с ним сели в сестринской и все наши прибежали на него смотреть, Рома не произнес ни слова, как ни упрашивали. Потом пройдет немного времени, и Рома Моторов будет много чего говорить. Его хохмы даже на цитаты разойдутся.
Когда мы подходили к маминому дому, пошел снег. Рома посмотрел на снежинки в свете уличного фонаря и произнес, как взрослый:
– Папа, ты мне завтра шубу привези!
Назавтра у него началась пневмония. Вот тогда-то пришлось побегать и забыть про свой травмированный мозг. Естественно, я ничего не стал говорить Лене, но она что-то чувствовала, хотя мы с мамой врали напропалую, а выяснять правду у нее не хватало сил.
Распорядок дня сразу стал невероятно плотным. Утром после дежурства я летел, борясь со слабостью и тошнотой, на всех парусах колоть Рому, который уже перестал ругать меня последними словами, потому как принял эти мучения как неизбежное. Потом я забывался рваным сном, затем вскакивал и ехал в Тушино заниматься Леной. А вечером опять бежал к маме. А потом опять на дежурство, отбегая на часок к Роме. В реанимации наши сестры кололи мне в вену ноотропил.
Самый тяжелый день был первый, когда позвонила мама и сообщила, что у Ромы температура за тридцать девять и уже была “скорая”. Я даже не стал переодеваться и вылетел, как был, в хирургической форме, только куртку накинул. На счастье, около больницы проезжало такси, и я был на месте через десять минут.
“Скорую” сменила “неотложка”. Малиновый Рома лежал на большой софе. Он был подозрительно серьезный и облизывал сухим языком сухие губы, а вокруг него стояли люди в белых халатах и собственный папаша в зеленой форме.
– Алеша, а у тебя есть знакомый педиатр? – спросила мама, когда немного все успокоилось. – Все-таки я хочу, чтобы Ромашку еще кто-то посмотрел, послушал!
И только я собрался сказать, что вот педиатров как раз у меня и нет, но тут вдруг вспомнил. Ретроградная амнезия сжалилась и временно отступила.
– Есть! – горячо подтвердил я. – Есть у меня знакомый педиатр, в доме напротив живет!
И стал набирать номер телефона.
В начале октября Витя Волохов, приехав в реанимацию на такси, простонал, что вот уже сутки, как у него страшные боли в животе, будто кто-то всадил ему раскаленный лом, да к тому же рвет без остановки. Никто тогда и не удивился.
Честно говоря, все ожидали чего-то подобного. Действительно, сколько же можно злоупотреблять! Вот и тогда на вопрос о нарушении диеты Волохов ответил сквозь стоны утвердительно.
Ну и конечно, диагноз затруднений ни у кого не вызвал. Налицо была клиника острого панкреатита, железа-то не железная. Витю положили одного в третий блок и начали лечить. Лечили три дня и три ночи. На четвертые сутки сняли ЭКГ. Вообще-то всем поступающим в реанимацию положено делать это в первые часы. Но тут то ли забыли, то ли решили, что больному с панкреатитом, да еще вдобавок молодому мужику, снимать кардиограмму нет никакой срочности. А так как у нас в отделении доктор Волохов являлся признанным авторитетом по расшифровке ЭКГ, ему сразу ленту и протянули, чтобы было нескучно лежать! Витя и без того был землистого цвета, а когда посмотрел на пленку, то и вовсе стал черным. То, что он нам поведал, уже через пять минут подтвердили прибежавшие кардиологи.
У Волохова оказался инфаркт миокарда, самый тяжелый, трансмуральный, да еще в абдоминальной форме. Клиника такого инфаркта очень напоминает катастрофу в брюшной полости. Так что мы не очень виноваты… ну, тут как посмотреть.
Самое главное, что, не считая антиаритмиков, лечение острого панкреатита, как ни странно, схоже с лечением инфаркта миокарда. То есть мы не сильно навредили, могло быть и хуже, со своими оно всегда так.
Волохова спешно отправили в блок интенсивной терапии при кардиологическом отделении. Он пролежал там месяц. Потом его отпустили долечиваться домой, на больничный.
Витя так обрадовался моему звонку, будто я не сына позвал его послушать, а сообщил, что он стал лауреатом премии имени Ленинского комсомола. Не успел я подойти к его подъезду, как он сам уже выбежал оттуда с фонендоскопом в руке. И рванул, только пятки засверкали, и это с таким инфарктом! Соскучился по работе, вот что! Я со своим головокружением еле за ним поспевал. Он действительно жил на той стороне дороги и являлся выпускником педиатрического факультета.
– Пап, – строго спросил меня Рома. Пока его прослушивал Волохов, он стоял ко мне лицом. – Когда они все уйдут?
Я приложил палец к губам и прикрыл глаза. Рома послушался. Действительно, за последние полтора часа уже третий раз врачи прибегают. Через минуту Витя, закончив аускультацию, прошел со мной на кухню. В общем, он не сказал ничего нового, пневмония справа, но оснований для тревоги нет, антибиотики и желательно рентген. Но все равно стало легче.
