В Абхазии — великое множество изумительных мест, красота которых поражает самое буйное воображение, заставляет трепетать самые холодные сердца и воспламеняет взор самого закоренелого скептика. Но, пожалуй, нигде она не была так щедра, как у подножия Анакопийской горы.
— Вот это красотища! — восхитился Остащенко.
Быстроног глянул на часы и сказал:
— Ребята, есть еще время, и я предлагаю заехать в монастырь.
Николай с Юрием дружно закивали головами.
— Женя, ты понял куда? — спросил Быстроног водителя.
— Помню, Борис Юрьевич, сразу за озером направо, — подтвердил тот и, сбавив скорость, стал вглядываться в стену густого кустарника.
Впереди показалось небольшое озеро с рестораном — поплавком посередине, сразу за ним Евгений свернул на выложенную брусчаткой дорогу. И здесь война вновь напомнила о себе. Уродливым оскалом развалин она вызверились из зарослей бамбука и инжира. За иссеченной осколками древней генуэзской аркой дорога резко пошла вверх и закончилась на крохотной площадке у монастырских стен. Они выбрались из машины и подошли к краю обрыва.
Далеко внизу, от мыса у поселка Нижняя Эшера и до подножия Анакопийской горы, алмазной тетивой сверкала и искрилась кромка морского прибоя. По концам этого гигантского лука тугими узлами высилась гряда прибрежных скал. Разросшиеся среди каменных разломов туи и сосны напоминали диковинные малахитовые пряжки на гранитном панцире воина. За западным мысом в морской дымке диковинными айсбергами-многоэтажками угадывалась красавица Гудаута. По южному склону горы расплавленным серебром растекались эвкалиптовые и оливковые рощи. В приморском парке огненно-красными кострами полыхали кусты олеандра. Гигантскими зелеными свечками взметнулись к небу строгие кипарисы. Они, словно часовые вечности, выстроились в почетном карауле у усыпальницы апостола Христа-Симона Кананита. И в этой благостной, дышащей неземным покоем тишине чуткое ухо Остащенко уловило грозный гул.
— Что это? — насторожился он.
— Водопад, точная копия греческого Афонского, — пояснил Быстроног.
— Не только водопад, а и собор тоже, — дополнил Кочубей.
— И все это сделали сами монахи, даже водопроводные трубы отлили из свинца, — снова сел на своего «абхазского конька» Борис.
— Те самые трубы, что за семьдесят лет советской власти не смогли растащить на грузила, — вспомнил Кочубей известную среди афонцев шутку.
Остащенко с грустью посмотрел на облупившиеся местами монастырские стены и спросил:
— А что здесь теперь?
— Духовное училище, как говорится, «сеют доброе и разумное», — философски заметил Быстроног.
— Да, все возвращается на круги своя! На штыках долго не усидишь, — согласился с ним Юрий.
— С Абхазией так и вышло. Мир здесь наступил, когда пришли монахи и принесли с собою Слово. А цену ему на Кавказе хорошо знают. Недаром сам император Александр III приезжал сюда на закладку первого камня. Абхазы это оценили и больше не восставали.
— Кто-то из великих сказал: «Сила — не в мече! Сила — в правде!» — вспомнил Кочубей.
— Вот и вас, ребята, на философию потянуло. Рано или поздно это с каждым в Абхазии происходит, — с улыбкой произнес Быстроног и прошел к монастырским воротам, но они оказались заперты.
— Наверно, спустились вниз, в сад, — предположил он.
— Боря, давай заглянем на госдачу Сталина? — предложил Николай.
— А что, хорошая мысль! — поддержал он и распорядился: — Женя, едем в гости к товарищу Сталину!
Евгений развернул машину и, проехав несколько сотен метров, остановился перед ржавыми металлическими воротами. О том, что за ними когда-то находился особо охраняемый объект, напоминали высокий забор и пустые глазницы прожекторов на сторожевых вышках. В покосившейся будке охраны никого не оказалось.
— Да-а! Тут служба не просто спит, а давно умерла, — с иронией произнес Остащенко.
— Это только кажется, если…
Закончить фразу Быстроног не успел. Позади будки затрещали кусты, и из них вышел бородатый «абрек». За его спиной болтался автомат, а в руках поблескивала заточенная до зеркального блеска коса.
— Берии с топором для компании не хватает, — вспомнил про историю на «Холодной речке» Николай.
Бородач подозрительным взглядом прошелся по машине, пассажирам и спросил:
— Кто такие?
— Свои! К Тимуру, — пояснил Быстроног.
Но «афонский цербер» не спешил открывать ворота, и Борису пришлось предъявить удостоверение.
«Цербер» подтянулся, энергично налег на створки ворот, и они, пронзительно взвизгнув, распахнулись. Женя уверенно вел машину по дороге, петлявшей среди огромного мандаринового сада. Как и все дачи Сталина, новоафонская появилась неожиданно. Густые заросли мимозы и олеандра расступились, и за ними возник одноэтажный особняк. На стоянке их встретил крепыш лет сорока. Смуглое открытое лицо украшали неизменные для абхаза щегольские усики, а жгуче-черные глаза пытливо всматривались в гостей.
— Здравствуй, Боря! — поздоровался он с Быстроногом и посетовал: — Что-то давненько ты не заезжал.
— Все дела. Извини, что без звонка.
— Какие могут быть извинения! Гостям мы всегда рады!
— Познакомься, Тимур, мои друзья Николай и Юрий, — представил их Быстроног, и его голос потеплел, когда речь зашла о «хозяине» госдачи. — Тимур Папба — комендант госдачи, во время войны комиссар батальона, замечательный рассказчик и…
— Перестань, Боря! Ну, какой я комиссар, так, бывший пожарник. Это война сделала за нас выбор и определила каждому свое место в строю.
— Да натворила она здесь бед! — посочувствовал Остащенко. — Только что своими глазами видели. Такое место и в каменоломню превратили!
Упоминание о войне тенью отразилось на добродушном лице Тимура, и он с ожесточением произнес:
— Развалины — не самое страшное?! Рано или поздно отстроим! А как быть с горем и ненавистью, что поселились в наших сердцах?! Как? Не так страшна смерть — с ней рано или поздно свыкаешься, а предательство и подлость. Они, как грязь во время потопа, полезли из самых темных щелей человеческой души. Предавали и грабили не инопланетяне, а те, с кем рос, дружил и делил хлеб-соль. Мне повезло. За всю войну ни царапины, и родные, слава богу, живы. А как быть тем, у кого изнасиловали сестру, убили отца, мать, брата? Как? Умом понимаешь: с соседом-врагом рано или поздно придется мириться, но сердцу не прикажешь! — и, смутившись своих чувств, Тимур извинился: — Ради бога простите, что с гостями не о том заговорил. Совсем про хлеб-соль забыл.
— У нас всего полчаса, — пытался отказаться Быстроног.
— Боря, а что люди скажут: у Тимура вино кончилось?
— Может, в следующий раз, нам бы только посмотреть дачу, — предложил Кочубей.
— Хорошо, — неожиданно легко согласился Тимур и распахнул тяжелую дубовую дверь.
Из глубины комнат потянуло затхлым запахом отсыревшего дерева. Время и безденежье наложили свой отпечаток на дачу Сталина. Рисунок паркета потускнел, и он потрескивал под ногами. Деревянные панели и резные из капа потолки, как лицо старца, избороздили глубокие морщины-трещины. Обивка диванов и кушеток выцвела и потускнела. Батареи телефонов в кабинете и зале заседаний безнадежно молчали.
— Ну и тоска, — заметил Юрий и зыбко повел плечами.
— Пройдемте в другое место, там будет веселее, — предложил Тимур.
— Тимур, мы опоздаем, — напомнил Быстроног.
— Только на пару минут, ребята.
— Если только на пару, — согласился Кочубей.
Они оставили мрачный зал заседаний, вслед за Тимуром обошли дачу, поднялись на летний балкон и вошли в бильярдную. После смерти Сталина в ней мало что изменилось. Мягкий свет светильников матовыми бликами отражался от деревянных из ореха панелей и бортов великолепного бильярдного стола. На экране домашнего кинотеатра, сжавшись в кучку, поеживались их тени. Десяток стульев и круглый стол составляли всю мебель бильярдной. На нем, как по волшебству, появились трехлитровый графин с вином и ваза с фруктами.
— Тимур, зачем? Это лишнее! — возразил Кочубей.
— Мы так не договаривались, Тимур! — тоже пытался протестовать Быстроног.
— Боря, мы в Абхазии или где? — был неумолим Папба и, разлив вино по стаканам, поднял тост: — За друзей! — а когда они выпили, предложил: — А теперь одну партию в бильярд на столе товарища Сталина!
— С удовольствием, но в другой раз, — отказался Кочубей.
— Николай, зачем себе отказывать?
— Коля, быть здесь и не сыграть на бильярде Сталина — грех! — поддался искушению Остащенко.
— Ладно, только блиц! Разбивает хозяин! — согласился Кочубей.
Тимур выставил на стол биток, склонился над бортом и легким, изящным движением закрутил «рыжего». Шар, вскользь коснулся пирамиды, стремительно прокатился по столу и нырнул в левую лузу.
