- Да, мне следовало умереть в Москве. - И, помолчав, продолжил: Москва, Москва... Уже через три дня город загорелся! Под окнами раздался крик: "Кремль горит!" Я выглянул из окна - во дворе гвардейцы расстреливали трех поджигателей, а вокруг была стена огня. Жуткое зрелище... и завораживающее! Они сжигали свою столицу... Какая решимость! Нельзя было проклинать их, не восхищаясь ими. Какие люди! Они воистину скифы. Они тоже из древности, из времен гигантов.
Маршалы потребовали, чтобы я немедленно покинул горящий Кремль. Но я не мог оторваться от этого зрелища - повсюду огонь, яростное пламя, стены в огне, и за ними - тоже полыхало... Я ходил по залам, и во всех окнах был виден огонь. Я пытался сесть за работу, но дым... трудно было дышать... Привели какого-то русского, который будто бы признался, что ему приказали взорвать Кремль. Мне показалось, что он попросту пьян. Думаю, мои люди подговорили его испугать меня, чтобы я, наконец, покинул Кремль. И я согласился... Гвардейцы вели меня по какой-то кривой горящей улочке... Я ослеп от пепла, оглох от грохота рушившихся балок и сводов...
Меня перевезли в Петровский замок за городской чертой, где русские цари проводили ночь перед коронацией. Через пару дней, когда огонь погасили, я вернулся в Кремль. Кремль пострадал куда менее, чем можно было ожидать, но туда я ехал по совершенно выгоревшим улицам. И самое гнусное, самое страшное - я видел повсюду солдат, грабивших полусгоревшие дома. Армия на глазах превращалась в банду мародеров!..
Ко мне доставили пленного русского офицера, с которым я передал письмо царю. Впервые в жизни я во второй раз предлагал мир неприятелю. "Государь, брат мой, великолепной красавицы Москвы более не существует, Ваши люди сожгли ее... Вы хотели лишить мою армию продовольствия, но оно в погребах, куда не добрался огонь... Мне пришлось взять Ваш город под свою опеку... Вам следовало бы оставить здесь органы власти и полицию, как это было в Вене, в Берлине и Мадриде. - Я все-таки решил напомнить ему о моих победах. - Так положено поступать в цивилизованных странах, где заботятся о собственных городах... Вместо этого из города вывезли все пожарные насосы, хотя оставили сто пятьдесят пушек! Я отказываюсь верить, что Вы с Вашими принципами и чувствительной душой дали согласие на эти мерзости, недостойные великого народа и его властителя..." И далее я предлагал мир.
Но ответа не было! Я понял - и не будет. Пять недель я провел в Москве, и все это время меня дурачили рассказами о мире. Дурачили при помощи глупца Мюрата, которому я приказал преследовать отступавших русских. Они вступали с ним в бесконечные переговоры, восторгались его идиотскими расшитыми золотом куртками, чуть ли не обедали вместе и говорили, что царь вот-вот начнет переговоры и оттого "не стоит стрелять друг в друга". А болван, вместо того чтобы громить их, как ему было приказано, передавал мне все эти глупости. И я сам себя обманывал, не желая понимать, что над дураком просто издеваются... А за это время армия Кутузова отдохнула, и, самое страшное, к ней подошли казачьи части, которые станут чумой для моей армии...
Император остановился:
- Последнее вычеркните. Запишите просто: я понял, что надо уходить из сгоревшего города. И побыстрее, пока еще было тепло. Да и запасы продовольствия иссякали... Маршалы предлагали зимовать в Москве и ждать подвоза продовольствия из Литвы. Но я понимал - зимой от армии уже ничего не останется, она окончательно превратится в свору мародеров. И пятнадцатого октября я велел выступить из Москвы. Погода была отличная - сухо, тепло. Я сказал: "Нас пугали морозами, а тут прелестная осень, как в Фонтенбло. Я привез тепло с собой, друзья! Верьте в мою звезду..." Но я лукавил. Я знал звезда моя заходит...
Огромный обоз, обещавший многие беды, следовал с нами из Москвы. Я не мог запретить везти трофеи - они были напоминанием о наших успехах. Мы как бы уходили с победой. Слово "отступление" никто не произносил. Но перед отходом я собрал свою гвардию и сказал им правду: "Солдаты, мне нужна ваша кровь". И они прокричали: "Да здравствует император!" Так я их предупредил. Они были самые отважные. И они поняли. Да, мне нужна была их кровь... вся кровь. Ибо я уже знал, каким будет наше отступление... Уходя, я решил все-таки наказать царя и приказал взорвать Кремль со всеми дворцами и храмами. Докончить то, что начал пожаром он сам. Но взрыв... не удался! И я еще раз понял: теперь мне предстоит постоянно бороться с судьбой, вырывать жалкие кусочки удачи из ее пасти... И я принял этот вызов.
Беды обрушились на нас тотчас после ухода из Москвы. Я еще сумел огрызнуться, разбив русских под Малоярославцем, но после дела пошли совсем плохо. Начались жестокие холода, и теперь мы ежедневно теряли несколько сот лошадей. Так мы дошли до Смоленска. Хоть и тяжело было продолжать идти в такой холод, но оставаться в сожженном городе без продовольствия и зимней одежды было еще тяжелее! И мы пошли дальше... Уцелевшие лошади скользили по обледенелой земле, падали... И все чаще гремели выстрелы. Сначала стреляли, чтобы не мучились лошади, потом... чтобы не мучились обмороженные люди, которые больше не могли идти...
Запишите, Лас-Каз: я шел по ледяной дороге в обжигающий мороз, шел пешком, как когда-то в Египте, шел, опираясь на березовый посох, вместе со своими солдатами. И бараний тулуп и меховая шапка не спасали от проклятого холода... Мюрат проиграл Тарутинское сражение, и мы отступали теперь по разоренной Смоленской дороге... От великого до смешного - один шаг... Сколько раз мне придется это произносить во время русского отступления! Как хохотала судьба! Солдаты армии, именовавшейся Великой... оборванные, в полусгоревших в Москве шинелях, которые не грели... и поверх шинелей накручено всякое тряпье... Это была не армия, а какие-то кучи со свалки... А мороз все крепчал. Единственный талантливый русский полководец, "генерал Мороз", добивал моих солдат, и они падали от холода и голода... и умирали прямо на глазах. Но ни ропота, ни слова осуждения я не услышал! Запишите: никогда и никому солдаты не служили так, как мне, - до последней капли крови, до последнего крика, который всегда был: "Да здравствует император!"
Только старая гвардия сохраняла доблестный вид. Они сбросили обтрепанные шинели и шли в одних мундирах. В высоких медвежьих шапках, синих мундирах и красных ремнях мои гренадеры были по-прежнему великолепны, они презирали русские морозы. "Тебе очень холодно, мой друг?" - спросил я старого солдата. "Я смотрю на вас, сир, и мне тепло", - таков был его ответ... На моих глазах гвардию атаковали казаки. Они налетели, как саранча. Но гвардейцы, повидавшие со мной все виды смерти, сомкнутым строем прошли сквозь это месиво людей и лошадей...
Я надеялся достичь реки Березины прежде русских. Мороз достигал двадцати градусов, дороги обледенели, лошади падали и околевали уже тысячами: все кавалеристы шли пешком, приходилось бросать пушки, уничтожать боеприпасы. К четырнадцатому ноября моя армия осталась без артиллерии, кавалерии и обоза. Без кавалерии я не мог разведать положение русских, а без артиллерии - вступить с ними в бой. И русские пользовались этим - казаки постоянно атаковали наши колонны. Все, что отставало от армии, становилось их добычей. Эта нерегулярная кавалерия оказалась в тех обстоятельствах полезной для русских и страшной для нас.
У реки Березины мы должны были погибнуть - русские заняли все переправы. Эта река имеет сорок туазов в ширину, берега покрыты незамерзшими болотами, и форсировать ее в лютый мороз - отчаянно. Три армии русских должны были вот-вот соединиться. Перед нами стоял Чичагов, с тыла меня нагонял Кутузов, а с севера подходил Витгенштейн. Причем у каждого из них было больше солдат, чем во всей моей поредевшей армии. И ночью в палатке, пытаясь согреться в жалких лохмотьях когда-то великолепного мундира, наш модник Мюрат спросил меня: "Это - конец?" Я сел и при нем стал думать за русских - как им вести сражение... И настолько увлекся - уж очень хороша была у них позиция! - что даже забыл, против кого я выстраиваю победу. Я показал Мюрату, как нас следует уничтожить. Но ему было чуждо наслаждение красотой диспозиции. Он сделал нормальный вывод храбреца: "Ну что ж, значит, мы все погибнем - нельзя же нам сдаваться!" Я его успокоил: "Это случится, если они будут действовать, как я, но к нашей с вами радости меня с ними нет..."
Все-таки ночью я приказал сжечь знамена Великой армии и все донесения из Парижа. А на рассвете показал Мюрату ложный маневр, которым я обману русских, - и мы перейдем Березину. Надо было видеть, как радовался этот не самый умный и совершенно мне доверявший храбрец!
Все получилось... Я начал наводить ложную переправу южнее городка Борисова и этим маневром обманул адмирала Чичагова (с благодарностью вспоминаю имя этого ничтожества). Освободив для настоящей переправы берег реки севернее Борисова, я приказал саперам возвести два моста. Стоя по грудь в ледяной воде, они вбивали в илистое дно брода сваи. Был страшный мороз... Кто сочтет, сколько их замерзло, ушло на дно?.. Но мосты они навели...
