– Тебя уже по хатам ищут, козел. Придержи метлу, если жить хочешь… – и тут же скукожился, получив удар дубинкой по шее от своего конвоира.
– Пошли, – приказал Кречетову Самохин и спросил с любопытством: – Что это на тебя братки местные окрысились? Ты вроде не урка, по другой части… работал.
– Я тоже так думал, – пожал плечами бизнесмен, – оказалось – по этой… За то и сижу.
Держась на пару шагов позади, майор смотрел ему в спину и пытался угадать, что творится в душе у этого вальяжного, холеного мужика, успевшего вкусить от жизни благ, каких Самохин и вообразить-то не мог. Таким, как Кречетов, в отличие от составляющих большинство населения СИЗО, для которых тюрьма – дом родной, втройне тошнее неволя. Майор оценил своеобразное мужество бизнесмена, с которым держался тот, оказавшись сейчас на самом дне человеческого бытия…
Тюремная больничка занимала отдельный продол и отличалась от прочих коридоров корпуса выкрашенными в белый цвет решетками и дверями палат-камер. Самохин завел Кречетова в специально приспособленный для ожидающих приема врача заключенных пенал, сваренный из тонкого листового железа, тоже выкрашенный белым больничным цветом, захлопнул дверь, запер замок и отправился искать доктора.
Дверь одной из камер была открыта. Придерживающая ее дежурная контролерша с любопытством заглядывала внутрь. Самохин подошел ближе. Врач, толстый, лысый, в накинутом поверх форменного кителя изрядно мятом халате, осматривал больных. Голые по пояс пациенты старательно дышали, подставляя татуированные груди и спины под фонендоскоп, с готовностью демонстрировали доктору нечистые, с коричневым чайным налетом языки и впалые, будто приросшие к позвонкам животы.
– Не, доктор, вы, в натуре, присекайте, от меня ж одна арматура осталась, – канючил особо опасный рецидивист, поддерживая обеими руками норовящие соскользнуть широкие, не по размеру, полосатые штаны. – Чахотка в последней стадии. До зоны не успею доехать – хвоста нарежу. Вы бы меня актировали опять, что ли…
– Нет, ты, Брылев, как маленький! – возмутился доктор и, заметив Самохина, обратился к нему, будто призывая в свидетели: – Вы представляете, товарищ майор, что делает? Я этого вот обормота, Брылева, три месяца назад актировал, как умирающего от туберкулеза. И что вы думаете? Что ты, умирающий Брылев, отчебучил на воле?
– А че? – скривился зэк. – Я, што ль, виноват? Мне участковый подляну подстроил, чтобы «особняка» со своей территории сбагрить…
– Ага! – усмехнулся врач. – Ты, вместо того чтобы спокойно помереть… Исповедоваться, что ли… Грехи замолить… В первый же день напился и соседу бутылкой башку проломил…
– Да че сосед, че сосед, – возмутился зэк. – Я этого соседа по зоне, в натуре, знал. Козел он, а не сосед… Это наши с ним дела, а меня опять сюда, на нары кинули. Че теперь, в тюрьме, что ли, сдыхать?
– Не ты первый, не ты последний, – успокоил его доктор, – похороним по-человечески. Костюмчик полосатый, с новья, выпишем, тапочки кожаные, обрядим, как херувима…
– Ладно, – вздохнул обреченно зэк, – теофедрину назначьте, а то дышать нечем. Или по вене чего… путного. Хоть перед смертью мультики посмотреть…
– Подумаю, – пообещал доктор и, хлопнув добродушно зэка по костлявой спине, распорядился: – Одевайся, бандит. После обеда на рентген пойдешь. Мне даже самому интересно, чем ты живешь? Легких-то не осталось уже… Закрывайте! – махнул он рукой дежурной, покидая камеру, и обернулся к Самохину: – Что хотел, майор?
– Зэка привел показать, жалуется на боли в сердце.
– Что это вы в режимной службе такие добрые стали? Сейчас фельдшера на коридорах обходы делают, сунули бы ему пилюлю какую-нибудь… У меня, может, тоже сердце болит, глядя на этот бардак в стране. Знаешь, как зэки его называют? Всесоюзная послабуха, во! Курю по две пачки в день – а куда денешься? Организм требует.
– Много требует, – ухмыльнулся Самохин, – у меня тоже полторы пачки «Примы» уходит.
– А я и сам вон какой, – обвел пространство вокруг себя, показывая воображаемую толщину, доктор, – сажусь дома пельмени есть – не меньше сотни за раз. Да еще таких. – Рыбацким жестом он отмерил пельмень величиной с ладонь. – Водки тоже – если меньше бутылки на нос, даже за стол не сяду, и не уговаривайте! Пачкаться не хочу! Зато двадцать лет в заразе этой, тут же микробы, как в бульоне, в воздухе кишат, – и ничего Здоров.
– А меня жена укоряет, – поддакнул Самохин, – толстеешь, мол. А толстые долго не живут. Диета и спорт жизнь продляют.
– Да на хрена нам с тобой, майор, старым тюремщикам, такая жизнь! – весело возмутился доктор. – Чем диетами да физзарядками себя мучить, лучше прожить в свое удовольствие, сколько на роду написано, и в ящик. И голову ни себе, ни людям не морочить!
– Хороший вы доктор, правильный! – похвалил собеседника Самохин. – Не то что другие… Только и гундят: это нельзя, это вредно…
– А я, майор, врачам вообще не верю, – то ли в шутку, то ли всерьез заявил доктор, – потому что медицина – это все-таки не наука, а искусство. По науке «особняк», которого я при тебе смотрел, еще полгода назад помереть должен был. А он – на тебе! – живет, скандалит, преступление новое совершил… Ну, где твой болезный?
Самохин отомкнул дверь пенала, поманил пальцем Кречетова. Тот вышел, зажмурившись от яркого после темноты «отстойника» света.
– А-а! Знакомая личность! – удивился доктор. – А я только сегодня про вас, Кречетов, статью в газете прочел.
Интересно, ручки золотые на дверях в квартире – это для красоты, или как?
– Для самоутверждения, – скупо проронил Кречетов.
– Ну-ну, – усмехнулся врач, – кто чем утверждается… Пойдем, дорогой ты наш, бесценный, в приемную, глянем, что там у тебя барахлит…
В кабинете доктор долго слушал Кречетова, поднося стетоскоп к его мощному, но уже безнадежно заплывшему жирком торсу, потом стучал по груди сильными волосатыми пальцами, уложив на кушетку, мял живот, измерял артериальное давление и наконец махнул рукой:
– Одевайся!
– Ну как? – поинтересовался Самохин.
– Жить будет, – и разъяснил, обращаясь к заключенному: – Страшного ничего нет, повышенное давление, потому и сердце болит. Печень чуть увеличена. На воле выпивать часто приходилось? Ну вот… Назначу лекарство, медсестра в камеру будет носить.
– Поможет? – подозрительно глянул на врача Кречетов.
– Вам, гражданин арестованный, – заявил доктор, – может помочь лишь радикальная перемена образа жизни.
– Это если из-под стражи освободят, что ли? – уточнил Кречетов.
– Нет. Когда честную жизнь начнете! – отрезал доктор.
– Пытался… потому и здесь оказался, – вздохнул Кречетов, а потом добавил решительно: – Таблетки я пить не буду!
– Это почему? Тоже… для самоутверждения? – ехидно заметил врач.
– Доктор, не обижайтесь, но лекарства-то не вы раздаете, а медсестры. Иногда, я заметил, и вовсе контролеры по камерам колеса разносят. Так что уверенности, ту ли таблетку мне в кормушку сунут, нет. Подменят – и привет. Будете потом голову ломать, с чего это Кречетов, у которого, по вашему заверению, ничего страшного нет, на тот свет отправился? Нет, лекарства я пить не буду. Пусть те, кто не хочет, чтобы я до суда дожил, еще голову поломают, как меня со света сжить.
– Вот вам, товарищ майор, живой пример, – грустно вздохнул доктор, – того, что не только лишний вес людям жизнь укорачивает… Ладно, нарушу ради вас, Кречетов, служебные инструкции. Вы позволите? – взглянул он на Самохина.
Тот согласно кивнул, и доктор, пошарив на полках шкафчика, протянул Кречетову упаковку каких-то таблеток.
– По одной три раза в день. Если при обыске зашмонают – на меня сошлитесь, я объясню.
– Мне бы тоже… от давления, – застенчиво попросил Самохин, – голова разламывается. Вчера выпил с приятелем…
– Так, может, чего покрепче? – оживился доктор. – Могу спиртику с аскорбинкой и глюкозой мензурочку предложить. Это наш медицинский коктейль – как рукой снимет!
– Да нет, лучше таблетку…
– Ну, как хотите…
Самохин здесь же, в кабинете, проглотил лекарство, запив теплой водой из-под крана, и, пожав на прощанье руку доктора, скомандовал Кречетову:
– Вперед!
Во дворе изолятора, заметив, что заключенный жадно подставляет лицо под ослепительное полуденное солнце, Самохин остановился, достал пачку «Примы», предложил Кречетову:
– Не желаете наших, плебейских?
– Спасибо, с удовольствием. Как говорят, дорог не подарок – внимание…
– Ну, вниманием-то, судя по опасениям, вы, Кречетов, не обделены… Насчет отравления – это серьезно?
Кречетов закурил, выпустил струйку дыма, сказал задумчиво:
– А черт его знает… Я, пока под следствием нахожусь, столько человеческой подлости повидал! Допросы, очные ставки, показания друзей, родственников… Ничему не удивлюсь теперь. Даже тому, что вы вот, товарищ майор, ни с того ни с сего меня вроде как обхаживаете…
