расцветала интенсивнее, чем в новой, сказывалась отдаленность от имперской власти.
Первыми произведениями Фонвизина стали переводы басен, а потом и пьес. Он – член литературного кружка в доме Мятлевой. Если Елизаветинское время сформировало Дениса Ивановича как личность, то творчество выпало на эпоху Екатерины II, к началу царствования которой он закончил университет. Военная служба, которой посвящали жизнь все его предки, не прельщала юношу. Тут в Москву переехал двор, и канцлеру М. В. Воронцову понадобился знающий переводчик. Фонвизина назначают или, как тогда говорили, определяют переводчиком в 1762 году в Коллегию иностранных дел. В Петербурге началась «чиновничья» карьера Дениса Ивановича, а слава появилась после восторженного чтения пьесы «Бригадир» 29 июня 1764 года самой Екатерине ІІ. Наследник престола Павел Петрович незамедлительно пригласил драматурга к себе, где тот познакомился с близким другом и воспитателем наследника, министром Н. И. Паниным. Никита Иванович вскоре становится начальником и постоянным покровителем Фонвизина. Начинается его обеспеченная жизнь. Панин, получив от благодарной императрицы в награду 9 тысяч крестьян, поделился с подчиненными, отписав Денису Ивановичу пятую часть. А Фонвизин женился на состоятельной вдове и мог не думать о литературных заработках, хотя пьесы стали приносить немалый доход. Так, в 1782 году, во время первых постановок «Недоросля», публика «аплодировала эту пьесу метанием кошельков с деньгами» на сцену. Как жаль, что этот обычай канул в Лету! Современники поговаривали, что в то время всесильный Потемкин сказал своему соученику: «Умри, Денис, или больше ничего не пиши». Действительно, последующие произведения драматурга менее достойны нашего внимания. Так бы и остался Фонвизин автором «Бригадира» и «Недоросля», если бы не его путевые заметки. Написанные живым, образным языком, они стали первыми достижениями этого направления в отечественной литературе.
После смерти Панина в 1783 году Екатерина ІІ развернула войну против вольнодумства: Радищев – в ссылке, Новиков – в тюрьме, вновь стала процветать Тайная канцелярия с ее пытками и бичеванием. А тут еще какой-то Фонвизин печатает обидные памфлеты, да так завуалированные, что непонятно, когда смеяться и когда плакать, да при этом не разобраться, где кто и что?! Правительнице доносили, что он – «мартинист», то есть масон. Фонвизин начал ее раздражать и гневить. Писатель поспешил уехать за границу, тем более что его здоровье, а также его супруги всё ухудшалось и ухудшалось. 13 июня 1786 года Фонвизин пишет в своем дневнике: «Будучи в тяжелой болезни и с растерзанным горестью сердцем выехал я из Москвы». На второй день путешествия состояние здоровья стало критическим: «Хотя московский мой врач, филолог и мартинист, уверял меня, что в дороге кроме кузнецов, лекарей никаких нет, однако в Тихвине сыскали мне лекаря Нетерфельда, который пустил у меня кровь поискуснее самого филолога». В утомительной и дальней дороге у Фонвизина кровь и портили, и пускали еще много раз. Например: «Брился у пьяного солдата, который содрал было с меня кожу. Великая беда, кто сам в дороге бриться не умеет!»
Обложка первого издания «Недоросля», 1783 г.
На 11-й день путешествия писатель уже был в Украине: «Около обеда приехали в Глухов и стали было у попа; но как квартира была плоха, то перевезли нас к Ивану Федоровичу Гум… Он с женой своей Марфой Григорьевной суть подлинные Простаковы из комедии моей „Недоросль“. Накормили нас изрядно, да и по всей Малороссии едят хорошо. Весь день пробыли мы у них в превеликой скуке». Видимо, и в те времена в Москве были проблемы с качественной едой, так как большинство страниц дневника путешествия Фонвизина посвящены перечислению и описанию трапез. 15-й день путешествия: «К обеду приехали в город Батурин и стали у жидовки. Она женщина пожилая и знаменита своим гостеприимством; накормила нас малороссийским кушанием весьма хорошо».
Через день путешественники были в Нежине: «Больше часа шатались мы по улицам, не находя квартиры. В рассуждении сего русские города не имеют никакого еще устройства: ибо весьма в редких находятся трактиры, и то негодные. Наконец пустил нас к себе грек Антон Архитекторов, у которого мы и ночевали».
Так наступило 2 июля: «В Семиполках встретили мы графиню Катерину Васильевну (К. В. Скавронская, урожденная Энгельгардт, племянница Потемкина, впоследствии графиня Литта – В.К.). Свидание наше было весьма жалостное. Она плакала, видя меня в столь жестоком состоянии, а я от слез слова промолвить не мог. Ночевать приехали в Бровары; спали в карете. Бровары есть последняя деревня до Киева, принадлежала Лавре. Здесь прежде от монахов оказываемо было всевозможное гостеприимство приезжающим в Киев богомольцам; но мы приехали после отнятия деревень от Лавры и, следовательно, были свидетелями одного токмо негодования».
3 июля: «Целое утро ехали песками, насилу к обеду дотащились до Киева. Стали против монастыря Николаевского в доме перевозчицы Ульяны Ефремовны Турчаниновой. Старуха предобрая, но личико измятое. Весь день были дома».
4 июля: «Поутру был у меня с визитом киевский почтмейстер Адриян Павлович Волховский. После обеда, наняв карету и лошадей, ездил я с женой в Печерский монастырь. Соборная церковь прекрасна. Но весьма далеко отстала от римской церкви святого Петра; оттуда ездили мы в монастырь Софийский, где нашел я несколько прекрасных мозаичных работ». Опускаю бытовые подробности, они не настолько образно описаны, как персоны, встречаемые писателем. А виделся он со многими занимательными лицами и, как и положено, трапезничал. Он отобедал с любимцем Екатерины ІІ архиереем Виктором, епископом Переяславским и знаменитым витией Иоанном Левандой.
Каждый день пребывания семейства Фонвизиных в нашем городе был отмечен посещением киевских святынь: «Не описываю пещер, ибо есть печатное оным описание, но могу сказать, что они вселяют в душу благоговение. После обеда ездили мы в Михайловский монастырь великомученицы Варвары, где служили молебен. Оттуда ездили в монастырь Флоровский, где обитают благородные монахини. Вечером посетил меня старый мой знакомец Иван Григорьевич Туманский». Он тогда занимал должность губернского прокурора в счетной экспедиции Казенной палаты в Киевском наместничестве. С Фонвизиным общалась и Анна Николаевна Энгельгардт, родная сестра Ивана Николаевича Корсакова, в то время уже бывшего любимчика императрицы.
Наступило 10 июля: «Перед обедом в 11 часов выехали мы из Киева и до Василькова (до 1795 г. граница с Польшей в течение более столетия проходила в нескольких километрах после него), то есть тридцать три версты, тащились ровно четыре часа. В Василькове были осмотрены таможней без всякой обидной строгости, выехали за границу, и я возблагодарил внутренне Бога, что Он вынес меня из этой земли, где я столько душевно и телесно страдал. Переехав за границу, мы очутились вдруг в стране Иудейской. Кроме них, до самой Варшавы мы почти никого не видали». Далее идут оскорбительные для
