— Верно. Мы познакомились с ней на вернисаже. — Он кивнул, косясь в окно. — В последние годы у Эстебана на искусство времени не хватает. А вообще-то он посещает вернисажи, интересуется живописью, литературой и всяким таким гораздо больше, чем я.
— Зачем же вы пошли на вернисаж?
— Из-за тамошней публики. Хороший галерейщик всегда сумеет собрать у себя интересных людей. К тому же коллекционеры обычно бывают при деньгах и пользуются влиянием. А это мне на руку при моей работе.
— А в чем она заключается, ваша работа?
— Я работаю на мэра.
— Эстебан так и говорил, — сказал Фалькон. — Но я думаю, что у вас найдется что к этому добавить.
— Я обеспечиваю связи мэра с нужными людьми и таким образом продвигаю его дела, — сказал Спинола. — Ведь дела, знаете ли, сами не делаются. Что бы вы ни строили мечеть в Лос-Бермехалесс или подземный переход под проспектом Конституции, — реконструировали магистраль, пролагали ветку метро, всегда приходится иметь дело с людьми, и с немалым их количеством. Негодующие обыватели, недовольные церковники, разочарованные подрядчики, взбешенные таксисты и так далее. Я назвал лишь малую часть — для примера.
— Но вероятно, есть и сторонники всех этих начинаний.
— Разумеется. Моя задача состоит в том, чтобы… нет, не превратить недовольных в довольных, но как-то утихомирить их, суметь сговориться с ними.
— И каким же образом вам это удается?
— Вы, должно быть, знаете моего отца, инспектор, он юрист, — сказал Спинола. — У меня же не тот характер, чтобы корпеть над книгами. В отличие от Эстебана я не имел никогда вкуса к книжным знаниям. Но в каком-то отношении я схож и с отцом, и с Эстебаном. Я умею убеждать.
— Так как же возникла Мариса Морено? — с улыбкой спросил Фалькон.
— Ах да, конечно, — как она возникла. — Спинола издал рассеянный смешок. — Я познакомился с ней в галерее «Сока». Знаете такую? Возле площади Альфальфы. Она не выставлялась там — недостаточно громкое имя, чтобы выставляться в таком месте. Но она очень хорошенькая, согласны? Вот Хуан Мануэль Домек, галерейщик, и приглашает ее всякий раз, чтобы разбавить толпу этих жаб и акул с их крокодиловыми сумочками и туго набитыми бумажниками. Люди там собрались хорошо мне знакомые, так что дела свои я провернул быстро, после чего был ужин, и мы с Марисой оказались рядом и, знаете, инспектор, очень понравились друг другу. Почувствовали друг к другу расположение, как-то очень сошлись с ней.
— Вы с ней спали?
Глаза Спинолы моментально сузились словно для отпора, но он передумал, решив в пользу более легкого тона. Он засмеялся чуть деланым смехом.
— No, no, по, que,[13] инспектор, ничего подобного. Не в этом смысле.
— Ясно, — сказал Фалькон. — Я вас неверно понял. Простите.
— Нет, мы только обменялись телефонами. Я позвонил ей на следующий день и пригласил на прием в саду возле дворца герцогини Альбы. Это ежегодное увеселение, и я подумал, что будет весьма… необычно появиться мне там под ручку с хорошенькой смуглянкой.
Взгляд Спинолы, оторвавшись от окна, скользнул назад и, на секунду остановившись на лице Фалькона, чтобы проверить впечатление, переметнулся к двери. Для человека, умеющего убеждать, Спинола что-то слишком бегал глазами.
— И как же вы познакомили Марису с вашим кузеном?
— Собственно говоря, знакомил не я. Едва мы появились, как возле меня вырос Эстебан и сам представился Марисе.
— По-моему, вы что-то путаете.
— Не думаю. Картина так и стоит у меня перед глазами. Эстебан уводит от меня девушку, а я смешиваюсь с толпой. Он сцапал ее и не отпускал от себя целый вечер.
— Сомнительно что-то, — сказал Фалькон. — Ведь Эстебан был женат тогда на Инес, и на той стадии их отношений вряд ли стал бы афишировать публично свою неверность, особенно на глазах своих и ее родителей, и уж тем более на глазах вашего отца, председателя Совета магистратуры Севильи, под чьим началом работал.
Пауза для обдумывания. Перетасовка деталей в голове Спинолы. Казалось, можно было расслышать их шорох, подобный тому, какой слышится, когда двигают мебель. Затем подручный мэра, этот мастер на все руки, внезапно передернул плечами и взмахнул рукой.
— Это все незначащие мелочи, инспектор, — сказал он. — Представьте только, на скольких приемах мне приходится бывать, на скольких светских мероприятиях я присутствую! Разве упомнишь каждую подробность, кто кому кого представил и как все точно было?
— Но как вы только что мне сказали, это и есть ваша работа, — возразил Фалькон. — Понимать склонности людей, их симпатии и антипатии. А ведь публично люди их обычно не выражают, не показывают, чего хотят и к чему стремятся, особенно, как я полагаю, в вашем присутствии, — ведь они хотят произвести благоприятное впечатление на администрацию мэрии. В таких условиях, я думаю, детали, мелочи — это всё, и именно ваше умение их понимать и учитывать обеспечивает вашу успешную карьеру.
Вот наконец взгляды их скрестились. Выглядит очень спокойным. В глазах — уважение, смешанное со страхом. Видно, думает. Прикидывает: что известно этому человеку?
— Ну а как это запомнилось Эстебану? — спросил он, желая избежать лишней лжи и попробовать как-то видоизменить ответ, положив в основу его правду.
— Ему запомнилось, что вы выудили его из толпы родственников, отведя в сторону. А когда вы остались один на один, вы сказали ему, что хотите познакомить его с чудесной девушкой-скульптором, которую встретили неделю назад на вернисаже. Он вспоминает, что вы проводили его во дворец, в комнату, увешанную замечательными картинами, где его дожидалась Мариса. Он помнит, что вы представили ему девушку и, не успел он опомниться, тут же словно испарились. Ну теперь припоминаете?
Да, конечно, Спинола скользил взглядом поверх его головы, укладывая только что услышанные факты в сознании, пытаясь их осмыслить.
— Сколько вам лет, сеньор Спинола?
— Тридцать четыре, — последовал ответ.
— Вы не женаты?
— Нет.
— Возможно, вы объясните мне, зачем холостому мужчине знакомить молодую интересную женщину, тоже незамужнюю, со своим женатым кузеном?
Лицо Спинолы выразило что-то наподобие облегчения, и Фалькон догадался, что в голове собеседника созрел стратегический план.
— Как ни неприятно мне это вам говорить, инспектор, но Мариса — далеко не первая девушка, с которой я познакомил брата.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ровно то, что сказал. Я и раньше нередко знакомил Эстебана с одинокими женщинами, и с некоторыми из них он крутил романы.
— Значит ли это, что между вами существовала своего рода договоренность о том, что вы станете выполнять как бы роль сводника? — сказал Фалькон с рассчитанным намерением его оскорбить.
— Я с негодованием отвергаю такое предположение, инспектор!
— В таком случае объясните мне суть ваших отношений в этом плане.
— Я моложе кузена. Я холост. Я знакомлюсь с молодыми доступными женщинами…
— Но каким образом вы формулировали это друг для друга? Как называли вы то, чем занимались?
— Вы сами признаете, инспектор, что знание людей и их склонностей лежит в основе моей работы.
— Ну а если так, то в чем была ваша цель?
— Моей целью всегда и при всех обстоятельствах является доставлять людям приятное с тем, чтобы в решительный момент — решительный для меня или для мэра — я мог бы рассчитывать на их поддержку. Наши местные политики — внешне сама любезность, но это только видимость, хотя и видимость крайне важна. Никто открытым текстом не просит взятки. Никто не просит и девушки для оказания ему известных услуг на его рабочем месте. Я должен сам это почувствовать и понять, а потом сделать вид, что знать ничего не знаю, так, чтобы, встретившись на следующем приеме или следующей вечеринке, мы могли бы глядеть друг другу в глаза.
Итак, первый раунд Спинола с трудом, но выдержал. Фалькон поднялся. Он направился к двери и взялся за дверную ручку. Спинола снял ноги с края ящика и, подобрав, сунул их под стол.
— Вы, возможно, не в курсе, сеньор Спинола, — сказал Фалькон, — что Мариса Морено прошлой ночью была убита. Убийцы воспользовались ее же пилой. Они отрезали ей руку. Отрезали ногу. Отрезали голову.
Выражение легкого торжества слиняло с лица Спинолы. То, что осталось на нем, было не горечью, не ужасом. Это был страх, живейший и отчетливый.
16
Дом Консуэло, Санта-Клара, Севилья, понедельник, 18 сентября 2006 года, 16.15
Консуэло отыскала старый мобильник, но аккумулятор в нем сел, и она поставила его на подзарядку. Она решила, что лишние полчаса дадут ей собраться с духом. Снизу до нее долетали голоса. Звонить из дома она боялась. Если известия будут такими, что она не сможет сдержать себя, то собравшиеся внизу люди могут ее услышать, а это повредит Дарио. Патрульный у входа не пошевелился, когда она проходила мимо. Голову он запрокинул и прислонил к стене — он спал. В кухне звукотехник беседовал с полицейским, отвечающим за связь с семьей, — обычный треп двух севильцев обо всем на свете — о себе, о жизни, о родне. Консуэло сварила кофе, подала мужчинам, а свою чашку отнесла в гостиную. Оттуда был хорошо виден второй патрульный, расположившийся у бассейна. Там, снаружи, градусник показывал сорок градусов, и наверняка и этот патрульный клевал носом. Время тянулось так медленно, что терпение ей изменяло.
