Ощущение нереальности не покинуло ее, когда она высадилась в Нью-Йорке и сбежала незамеченной от толпы репортеров, не появившись на стоянке такси и вскочив в городской автобус; когда она ехала на автобусе, а потом стояла на перекрестке, всматриваясь в Нью-Йорк. Ей казалось, что перед ней покинутый людьми город.
Она не ощущала, что вернулась домой, даже войдя в свою квартиру, — всего лишь удобство, которое можно использовать, не придавая ему особого значения.
Но она испытала прилив энергии — как первый проблеск солнца в тумане, как первое осмысленное действие, — когда подняла телефонную трубку и набрала номер офиса Реардэна в Пенсильвании.
— Мисс Таггарт? Неужели это вы? — радостно простонала обычно строгая и несклонная к эмоциям мисс Айвз.
— Здравствуйте, мисс Айвз. Надеюсь, я вас не напугала? Вы уже знали, что я жива?
— О да! Узнала по радио сегодня утром.
— Мистер Реардэн у себя?
— Нет, мисс Таггарт, он… в Скалистых горах… ищет… то есть…
— Да, я знаю. Нельзя ли с ним связаться?
Он должен вот-вот позвонить. Он остановился в Лос-Гатосе, в Колорадо. Я позвонила ему туда, как только услышала новость, но его не было на месте, и я передала, чтобы он перезвонил мне, как только вернется в отель.
— Как называется отель?
— «Эльдорадо», в Лос-Гатосе.
— Спасибо, мисс Айвз. — Она собиралась повесить трубку.
— Да, мисс Таггарт!
— Да?
— Что с вами случилось? Где вы были?
— Я… я расскажу при встрече. Сейчас я в Нью-Йорке. Когда позвонит мистер Реардэн, передайте ему, что я у себя дома.
— Да, мисс Таггарт.
Она положила трубку, но не сняла с нее руки, стремясь продлить контакт с тем, что имело для нее значение. Она осмотрела свою квартиру, взглянула из окна на город, ей не хотелось снова погружаться в мертвый туман бессмысленности.
— Она подняла трубку и вызвала Лос-Гатос.
— Отель «Эльдорадо», — недовольно ответил ей сонный женский голос.
— Прошу вас передать сообщение мистеру Генри Реардэну. Попросите его, когда он вернется…
— Подождите, пожалуйста, минутку, — протянула в ответ женщина недовольным тоном человека, который считает всякую просьбу что-то сделать посягательством на личную жизнь.
Она слышала, как переключается номер, потом последовало жужжание, минутное молчание, и наконец раздался ясный, твердый мужской голос:
— Алло. — Она узнала Хэнка Реардэна.
Она уставилась на телефонную трубку, как на дуло револьвера, с чувством человека, попавшего в западню, с трудом переводя дыхание.
— Алло? — повторил он.
— Хэнк, это ты?
В ответ она услышала тихий звук, то ли просто глубокий вдох, то ли вздох, а за ним — долгие, ничего не значащие щелчки в трубке.
— Хэнк! Ответа не было.
— Хэнк! — в ужасе закричала она.
Ей показалось, что в трубке сделали усилие, чтобы восстановить дыхание, потом она услышала шепот — не вопрос, а утверждение, которое все ставило на место:
— Дэгни.
— Хэнк, прости меня! Дорогой, прости! Так ты не знал?
— Где ты, Дэгни?
— С тобой все в порядке?
— Конечно.
— Разве ты не знал, что я вернулась, что я… жива?
— Нет, я не знал.
— О Боже! Прости мой звонок, я…
— О чем ты говоришь? Дэгни, где ты?
— В Нью-Йорке. Ты не слышал? Об этом сообщали по радио.
— Нет. Я только что вошел.
— Разве тебе не передали, чтобы ты связался с мисс Айвз?
— Нет.
— У тебя все хорошо?
— Теперь? — Она услышала, как он тихо и радостно рассмеялся. С этого момента его голос наполнился весельем и молодостью, счастье росло в нем с каждым словом. — Когда ты вернулась?
— Сегодня утром.
— Дэгни, где ты была? Она ответила не сразу.
— Мой самолет разбился, — сказала она. — Меня подобрали, мне помогли, но я не могла сообщить о себе.
Радость в его голосе померкла.
— Скверная история.
— Если ты об аварии, то все не так уж скверно. Я не пострадала, то есть легко отделалась.
— Тогда почему же не могла сообщить о себе?
— Там не было… не было средств связи.
— Почему ты так долго не возвращалась?
— Я… я не могу ответить сейчас.
Дэгни, тебе что-то угрожало?
В тоне ответа, полурадостном-полугорьком, звучало почти сожаление:
— Нет.
— Тебя удерживали силой?
— Нет, нисколько.
— Но тогда ты могла бы вернуться раньше, разве нет? Но ты ведь не вернулась.
— Да, но это все, что я могу тебе рассказать.
— Где ты была, Дэгни?
— Прости, давай не будем говорить об этом сейчас. Подождем до встречи.
— Конечно. Не буду задавать вопросов. Только скажи мне: с тобой все хорошо?
— Хорошо?
— Да.
— Я имею в виду, не осталось ли серьезных увечий или последствий?
Тем же безрадостно-бодрым тоном она ответила:
— Увечий? Нет, Хэнк. Что касается последствий, то не знаю.
Сегодня вечером ты еще будешь в Нью-Йорке?
— Ну конечно. Теперь я… вернулась насовсем.
— Точно?
— Почему ты спрашиваешь?
— Не знаю. Вероятно потому, что слишком хорошо знаю, что это такое — искать тебя и не находить.
— Я вернулась.
— Да. Увидимся через несколько часов. — Его голос прервался, будто сказанное показалось ему невероятным. — Через несколько часов, — утверждающе повторил он.
— Я буду на месте.
— Дэгни…
— Да?
Он радостно рассмеялся:
— Нет, ничего. Просто хотел чуть дольше слышать твой голос. Прости меня. То есть не сейчас; я имею в виду, что сейчас я ничего не хочу сказать.
— Хэнк, я…
— До встречи, дорогая. Скоро увидимся.
Она стояла и смотрела на умолкшую трубку. Впервые после возвращения она почувствовала боль, но эта боль оживила ее.
Она позвонила секретарю в управление дороги и коротко известила, что будет через полчаса.
Памятник Натаниэлю Таггарту стоял перед ней в вестибюле вокзала во всей своей реальности. Дэгни казалось, что они одни в огромном храме, где раздавалось эхо; вокруг вились и исчезали туманными завихрениями бесплотные, бесформенные призраки. Она безмолвно стояла и смотрела на памятник, словно давая немногословную клятву. «Я вернулась» — эти слова были единственным ее приношением.
На двери ее кабинета висела все та же табличка «Дэгни Таггарт». Когда она вошла в приемную, на лицах ее сотрудников появилось выражение, в точности повторяющее выражение лица утопающего, которому бросили спасательный круг. В стеклянной загородке из-за своего стола навстречу ей поднялись Эдди Виллерс и какой-то человек, стоявший позади него. Эдди шагнул вперед, затем остановился, он словно оказался в клетке. Она же по очереди поприветствовала взглядом всех присутствующих, мягко улыбаясь им, как обреченным детям, и подошла к столу Эдди.
Эдди взирал на ее приближение, словно больше ничего не мог сейчас видеть, однако его поза должна была показать, что он еще слушает стоящего рядом с ним мужчину.
— Тяга? — говорил тот голосом резким и звучным, но вместе с тем гнусавым и пренебрежительным. — С тягой нет проблем. Вот, например…
— Привет, — тихо произнес Эдди с приглушенной улыбкой, словно приветствуя далекое видение.
Мужчина обернулся к ней. У него оказалось тяжелое желтое лицо, сложенное из дряблых мышц, и волнистые волосы. Он был красив той отвратительной красотой, которая удовлетворяет эстетическим критериям пивных. Тускло-матовые карие глаза были пусты и плоски, как стекляшки.
— Мисс Таггарт, — звучным строгим голосом сказал Эдди, вбивая своим тоном манеры гостиной в мужчину, который там никогда не бывал, — позвольте представить вам мистера Мейгса.
— Наше вам, — без интереса отозвался мужчина, снова повернулся к Эдди и продолжал, не обращая на Дэгни внимания: — Просто снимешь «Комету» с расписания на завтра и на вторник и перебросишь локомотивы в Аризону под срочные сельскохозяйственные перевозки, и, как я уже сказал, снимешь подвижной состав из-под угля в Скрэнтоне. Сейчас же отправляй распоряжение, надо вывозить грейп фруты.
— Ни в коем случае! — возмутилась Дэгни, не веря сво им ушам.
Эдди молчал.
Мэйгс посмотрел на нее, пожалуй, с удивлением, если только его тусклые глаза могли отражать какие-то эмоции.
— Отправляй распоряжение, — бросил он Эдди и вышел. Эдди делал пометки на листе бумаги.
— Вы что здесь, с ума сошли? — спросила она.
Он поднял на нее глаза, будто в изнеможении после долгой потасовки:
— Придется, Дэгни, — сказал он тусклым, как взгляд ушедшего мужчины, голосом.
— Что это такое? — спросила она, указывая на входную дверь, которая захлопнулась за мистером Мейгсом.
— Полномочный координатор.
— Кто?
— Уполномоченный из Вашингтона, ответственный за программу координации железнодорожных перевозок.
